С Анхелем произошли иные метаморфозы. Полосы на его тунике горят золотым солнечными светом, от рук исходит неестественное свечение. Его туника также рассыпается на белые перья, которые превращаются в золотую пыль. Я и Анхель на мгновение цепенеем, но потом, как и советовала нам Порция надменно смотрим на толпу.

От крика зрителей звенит в ушах. Я слышу, как толпа скандирует наши имена — такого они не делали по отношению к другим трибутам.

Так вот, что имел в виду Цинна, когда говорил о сходстве и различиях. Мы — небожители, мифические существа, так близкие Богам. Но я чудовище, несущее смерть и ужас, убийца невинных детей, а Анхель — добрый ангел, несущий свет простым людям, неудавшийся революционер. Не сдерживаюсь и улыбаюсь. Неужели никто из капитолийцев этого не видит? Не видит столь явной провокации?

Колесница доезжает до президентской трибуны и занимает свое место в последнем ряду. Я кидаю взгляд на президента Сноу. Он в упор смотрит на меня. Аплодисменты еще долго не смолкают, наконец-то ведущим удается успокоить зрителей, и они начинают вещать о Дистрикте-1. Я смотрю на экран.

Зрители встречают Лестера и Лилит овациями, конечно, не такими, как у нас, но, тем не менее, толпа возбуждена. И надо сказать, есть от чего. Первую половину пути Первые проезжают спокойно, но едва колесница достигает центра, Лестер и Лилит, как по команде поворачиваются друг к другу и сливаются в страстном поцелуе. Анхель присвистывает, а у меня отвисает челюсть. Чего не сделаешь ради победы. Впрочем, поцелуем дело не кончается. Все камеры показывают крупный план их лиц, и я вижу, как на них проявляется каждая жилка, каждая вена. Мгновение и их прекрасные лица становятся уродскими, а белоснежная одежда начинается пропитываться красной краской. Приглядевшись, я понимаю, что это кровь. Она стекает на колесницу. Лестер и Лилит отрываются друг от друга. Их губы все в крови. Они кровожадно взирают друг на друга. Зрелище по-настоящему жуткое. К моменту, когда колесница занимает свое место, их одежда полностью пропитывается кровью.

Толпа не может угомониться добрых пятнадцать минут. Наконец президент Сноу поднимается на трибуну и произносит стандартное приветствие. Он благодарит нас за нашу жертвенность и желает всем удачи. Колесницы заезжают в помещение, что напротив под трибунами. Нас там уже ждут стилисты.

— Вы были неподражаемы, — Цинна подходит ко мне и проводит ладонями по моим рукам, стирая «черноту».

— Наверное, нам надо было тоже поцеловаться, — говорит Анхель.

— Тогда мы ничего не сработало, — с улыбкой отвечает Порция.

К нам, прихрамывая, спешит Джерри.

— Ребята, это было круто, реально круто! — кричит он и обнимает меня. От шока, я ничего не делаю. Он отпускает меня и жмет руку Анхелю, рассыпается в комплиментах к нашим стилистам, затем так же стремительно убегает к своим. Анхель грустно улыбается, а Цинна на это говорит:

— Эти Игры будут очень сложными. Потому что здесь все друг другу друзья.

Не все, конечно… Но в целом, он прав.

***

Я просыпаюсь в десять часов — непозволительная в тюрьме роскошь. Эту ночь все заключенные провели в простой гостинице под присмотром церберов. Сегодня днем после обеда состоится программа-интервью Цезаря Фликермана. Правила немного поменяли: общаться мы будем до основной подготовки. До того времени трибутам подготовят выходной наряд.

Церберы провожают меня в столовую. Когда с трапезой покончено, все собираются по автобусам и следуют в Тренировочный центр. Цинна выглядит немного уставшим, наверняка работал всю ночь.

— Я говорил со знакомым: вы произвели большой фурор. Уже начали принимать ставки.

— И кто впереди?

— На данный момент, Лестер Вильямс и ты, — улыбаясь отвечает Цинна. — В принципе, это очевидно. Вильямс одним своим именем наводит страх на всех, а ты — опытный боец.

— А что про менторов? У нас будут тренировки?

— Тренировки будут. С менторами вроде как должны определиться сегодня, не знаю, правда, когда. Но пока не это важно, сейчас нужно продумать очередной образ.

В прошлые свои Игры я предстала самоуверенной профи. Это было, конечно, оправдано, но на деле сыграло злую шутку. Сейчас нужно действовать осторожнее, тем более, у меня нет такого преимущества, и против меня выступают не маленькие загнанные детишки, а самые настоящие преступники.

Цинна играет роль ведущего и задает мне несколько вопросов. Я стараюсь отвечать как можно более откровенно, но некоторые вопросы мне совершенно не нравятся.

— Все, хватит, — наконец сдаюсь я.

— Ты злишься, я вижу, — спокойно говорит Цинна. — Это нормально. Прости, если я тебя где-то задел, просто мне нужно было понять твое настроение.

— И что вам это дало?

Цинна устало трет глаза и откидывается на спинку дивана.

— Я могу задать тебе личный вопрос? Это не связано с интервью, вряд ли подобное озвучат на всю страну.

— Задавайте, — говорю я, скрещивая руки на груди.

— Когда ты поняла, что выжила, что ты чувствовала: разочарование или облегчение?

Я сама себе часто задавала этот вопрос. В свободное время, когда на меня находило вдохновение, я анализировала свое поведение на 74-х Играх и всегда приходила к одному выводу: я допустила много ошибок. Наверное, все началось с того момента, когда я вернулась к Катону. Если я бы этого не сделала, все могло бы быть по-другому. Первый год я чувствовала злость, это я точно помню. Но злилась я больше на себя, на свою беспомощность. Я никогда не воспринимала свое спасение, как облегчение. Мол, я выжила и должна радоваться. Нет, меня учили иначе. В Академии существует негласное правило: если ты умираешь — то борись до последнего и умри с достоинством. Почти все трибуты Дистрикта-2 следовали этому правилу, и я не исключение. Поэтому свое спасение я расценивала как унижение. Но когда полтора года назад я узнала подробности о своих последних минутах на арене, все переменилось. Да, я почувствовала облегчение. Потому что мне не пришлось убивать Катона.

Я смотрю в глаза Цинне, который терпеливо ждет мой ответ.

— Вопрос сложный, и у меня до конца нет на него ответа. Но, скорее всего, это была злость. На Капитолий, на саму себя. Я хотела победить, наверное, больше, чем кто-либо.

— Вот именно. Нужно показать это Капитолию. Показать, что они были не правы.

— Это опасно.

— Что может быть опасней Игр? — Цинна улыбается. — Если нужно, они отыграются на арене. А сейчас у них связаны руки. Я уже начал готовить для тебя платье. К ужину закончу.

Стилист уходит, а я остаюсь одна в комнате вместе с цербером. Включаю телевизор, чтобы как-то отвлечься от тревожных мыслей. Прокручиваю золотой браслет на руке. Интересно, Катон придет на интервью? Так хочется его увидеть, хотя бы в толпе. Так даже безопаснее. Сильно хочется курить, но Цинна строго-настрого запретил. Сказал, что это может оттолкнуть зрителей. Под вечер, ближе к ужину, возвращается Цинна с моим нарядом. Он предлагает перекусить, а потом начать примерку.

— Я кое-что выяснил про менторов. Распорядители отослали почти всем победителям приглашения на интервью. Все, кто в состоянии, приехали.

— Между ними тоже устроят аукцион?

— Вполне возможно. Может так случиться, что твои ментором станет кто-нибудь из другого дистрикта.

Если это так, то пусть это будет Джоанна Мейсон. Дальнейший ужин проводим тишине. После ужина Цинна помогает мне переодеться.

В этот раз выходное платье не просто туника. Оно песочного цвета с большими золотыми пуговицами, расположенными в два ряда. Высокий воротник, обрамлен тонкой красной лентой. Такие же ленты на руках. На плечах расположены своеобразные погоны, которые явно ненастоящие. Цинна объясняет, что это стиль милитари. Он делает мне нехитрую прическу и легкий макияж.

— Здесь бандана не подойдет. Но не волнуйся — я спрячу твою рану.

Я смотрю на себя в зеркало. Это то, что нужно. Это действительно мой стиль. Платье очень похоже на военный мундир, только длиннее.