– Да что с тобой такое? – и потянулась ладонью к его лицу, понимая что-то неладное. Но в ответ он сбросил мою ладонь, когда я дотронулась до неповреждённой, прохладной с улицы щеки. Я не могла понять, что с ним. Уильямс явно был без настроения, но и приступа гнева в его действиях не было заметно. И он почти никогда не говорил так тихо, за исключением, тех моментов, когда нужно было сохранить разговор в тайне, между нами.

– Не лезь ко мне. Оставь меня одного, – произнёс Катон, прежде чем подойти к лестнице ведущей на второй этаж.

Я присела на диван, совершенно не понимая, что сейчас произошло. Успокаивало одно, Катон, судя по всему, не собирался крушить весь дом. Скорее всего просто не спал ночью, а сейчас пошёл отдыхать в свою спальню. Но, почему он тогда не позволил остаться с ним? И где это Уильямс схлопотал синяк? В отговорку «не вписался в дверной косяк» не поверю.

В итоге в своих мыслях, я просидела так минут двадцать, и решила подняться в его комнату. Если Катон уже спит, то останусь рядом, а если нет – попытаюсь поговорить.

Оказавшись у его комнаты, я приоткрываю дверь и протискиваюсь внутрь. То, что предстало перед моими глазами, заставило меня в ужасе округлить глаза. Нет, Уильямс не разворотил всю спальню. Катон сейчас сидел на кровати без футболки и обеими руками держался за левую половину грудины, пытаясь втянуть в лёгкие побольше воздуха. Лицо перекосилось от боли, некоторые прядки светлых волос прилипли ко лбу и потемнели из-за испаринки. Катон, даже не обращал на моё присутствие никакого внимания.

Только когда я подошла к нему вплотную и дотронулась до плеча, Уильямс поднял на меня свои ледяные голубые глаза. После чего он достаточно резко встал с кровати, от чего сразу же сдвинул светлые брови и прикусил нижнюю губу.

– Уйди, – такая мольба в непривычно тихом голосе.

– Да у тебя же рёбра сломаны, про синяки вообще молчу! – вспыхиваю я, поражаясь его упёртости, и стараюсь усадить Уильямса обратно.

– Ты не врач, – всё так же тихо продолжил Катон, – Откуда тебе знать?

– А неужели не видно? Ты вздохнуть даже нормально не можешь, – присаживаюсь рядом с Катоном и мягко беру его за запястье, отодвигая тяжёлую руку от повреждённого участка, видя там обширную гематому, – В больницу надо…

Парень отрицательно мотает головой, не соглашаясь с моим предложением.

– Это сейчас был не вопрос, а утверждение. Где в этом Дистрикте больница?

– Я туда не пойду, – Катон ненадолго остановился, и наконец, поглубже вдохнув, продолжил, – Я не хочу оставаться здесь без тебя. Ты и так должна уже быть дома.

– Тогда, когда приедем в Двенадцатый, я сразу же с перрона поведу тебя к маме, – Катон осторожно положил голову мне на плечо, уткнувшись носом в ключицу, и я, поняв беззвучную просьбу, начала поглаживать его макушку, стараясь отвлечь от боли.

– Я не против, – спокойно произнёс Уильямс.

***

Перевалило за полночь, когда мы проехали Дистрикт-5. Сейчас я уже начала жалеть, что силком не отвела Уильямса в больницу, а решила транспортировать его. Ему стало хуже. А смогу ли я вообще довезти Катона до мамы? Но сразу же ругаю себя за такие мысли. Ну, конечно, довезу. Он же такой крепкий, и не из таких передряг выбирался. Подумаешь температура…

– Вот скажи, оно того стоило? – спрашиваю я, промачивая горячий лоб влажным полотенцем.

– Определённо да, – Катон запинается, стараясь вдохнуть поглубже, – Зато Карли не попадёт в Академию.

– Карли – твоя сестра? – спрашиваю я, стараясь припомнить маленькую девочку со светлым хвостиком и голубыми глазками, как у брата. Катон кивает.

– Ей шесть – значит летом пора в Академию. Я не мог этого допустить, –парень останавливается передохнуть, но вскоре продолжает, – Знаешь, перед Играми, я и отец заключили сделку: если я побеждаю, то он не отдаёт Карли в Академию.

– Но ты же победил.

– Отец считает, что не честно и позорно, – шепчет Катон, – Не думаю, что убедил отца в своей правоте…

– Это он тебя так? – Уильямс слабо кивает.

– Но по крайней мере, теперь дверь в Академию Карли будет закрыта… Пусть хоть у неё будет нормальное детство без ужасов.

– Почему ты так в этом уверен? – спрашиваю я, поправляя его съехавшую подушку.

– Деньги в этом мире решают всё, – Катон слабо улыбнулся, а я присела рядом.

– Ты подкупил их? – Уильямс утвердительно кивает и тянет ко мне руку, но закашливается, и сразу же кладёт ладонь обратно на рёбра.

Его лицо перекосилось от боли, и вот тут уже плохо стало мне. Я не могу ничем помочь Катону, кроме как оставаться рядом и пытаться сбить температуру. Не знаю кому сейчас больнее: Катону от физической боли или мне, приходящейся смотреть как он мучается. Я, поняв, чего хочет Уильямс, беру его за руку, а второй начинаю поглаживать голову, как любит Катон. От этого он прикрывает глаза.

– Попробуй поспать, полегче должно стать, – прошу я, хотя понимаю, что ночка будет длинной.

– Останься со мной, хорошо? – Катон смотрит мне глаза в глаза, и я киваю. Ну куда я его сейчас оставлю? – Прости меня… Прости за всё…

Что? Неужели я не ослышалась? Может быть он просто сказал так тихо, что мне показалось? Но факт оставался фактом: Катон впервые извинился передо мной.

***

Ночью глаз я так и не сомкнула, мои надежды, что температура спадёт, накрылись медным тазом. Стало только хуже. Катон, конечно, попытался поспать, но дальше беспокойной дрёмы дело не пошло. Более того, под утро приступы кашля участились и появилось неприятное последствие этого…

– Плохо дело, – прошептал Катон, вытирая с губы собственную кровь.

– Не говори глупостей, сейчас уже у мамы будем. Минут пять – семь и дойдём, – я вела Катона в дом в Шлаке, пытаясь успокоить парня.

Хотя сама понимала, что в кашле с кровью нормального ничего нет. Похоже теперь повреждены и лёгкие. А может у меня просто паранойя? Сейчас мама посмотрит, и скажет, что это просто ушиб. Глупо на это надеяться, но может всё-таки…

– Мам! Прим! Помощь ваша нужна! – с порога кричу я, придерживая Катона за плечи. На мои крики в коридор сразу же выбегают обе, – Он рёбра травмировал.

Мама без лишних вопросов кивает и ведёт Катона на кухню, попутно командуя Прим что-то принести. Я всегда с восхищением наблюдала, как женщина, которая без моей помощи не могла паука прибить на глазах становилась бесстрашным воином. Можно сказать, что именно в такие моменты, она и знает для чего живёт.

Из-за противного кота, что перекрыл мне путь, я чуть замешкалась, а когда вошла на кухню, то увидела, что Прим перебирает скляночки и пузырьки что-то ища, а мама уже, успев стащить с Катона кофту и футболку, осматривала почерневшую гематому на левом ряду рёбер.

– Кашель с кровью есть? – спокойно спрашивает мама и, получив утвердительный кивок от Уильямса командует уже мне, – Китнисс, мой руки, будешь помогать, и вскипяти воду.

– Что-то серьёзное? – спрашиваю я, подходя к кухонному столу, на котором мама уже уложила Уильямса.

– Левый ряд – сломаны рёбра четыре-шесть. Седьмое, похоже, треснуло. Из-за того, что грудная клетка долго оставалась незафиксированной, образовался гемоторакс. Надо убирать кровь, – мама носилась по кухне туда-сюда, готовя инструменты, – Прим, коли пока морфлинг.

– Нет, стой… Не надо… – остановил мою сестру Катон, – После Игр меня из-за этой штуки чуть наркоманом не сделали… Обойдусь без него.

Я несколько раз видела, как к маме приносили шахтёров из-под завалов, с раздробленными грудинами. И всем она давала это лекарство. Особенно, если нужно было оперировать.

– Утёнок, коли! Ты видишь: он не в себе! – сестра нерешительно остановилась, поглядывая то на меня, то на маму, ожидая, дальнейших указаний.

– Попробуем без морфлинга, – вынесла вердикт мама, а я чуть не захлебнулась от возмущения, – Прим, доставай приборы, сейчас начинать будем.

– Эй, успокойся, – Катон накрыл мою руку своей холодной ладонью, – Мне не впервые терпеть боль.