Мягкая удушающая волна поднимается у ведьмака изнутри. Геральт осторожно похлопывает Лютика по спине, а потом сдаётся и обвивает его одной, потом двумя руками. Он не умеет успокаивать, а потому обращается к тому, как остепеняет иногда свою лошадь:

— Ну, будет, будет. Ну, Лютик…

Через спину друга он встречается глазами с Марленой, которая улыбается — странно. Довольно и хитро.

Через минуту Лютик смеётся сквозь мокрую пелену в глазах, подхватывает новый инструмент и убегает к себе — «знакомиться». Марлена откланивается и закрывается в кухне — готовить ужин. Геральт остаётся в холле и чувствует себя глупо: как будто все вокруг, кроме него, что-то знают.

——

Правда в том, что Геральт не знает, что ещё делать, кроме как заваливать Лютика подарками. Если бы тот был женщиной, Геральт бы уже давно его добился. Но Лютик сам — куда больший ловелас, и Геральт не знает, какой из его скудных приёмов не вызовет смех у опытного в любовных делах поэта.

Они прежде всего друзья, и это то, что он не может позволить себе потерять.

Поэтому по ночам он упрямо толкается себе в ладонь, представляя над собой своего лучшего друга с зацелованными губами.

Днём же просто остаётся собой.

Если бы здесь был Регис. Геральту не хватает его дружеского плеча, длинных разговоров, когда даже ему самому не всегда понятно, спорят они или соглашаются. Древние вампиры настолько высоко зависли над бренным миром, что открыть ему своё наваждение их общим другом было бы проще, чем убить одинокого утопца. Регис бы и бровью не повёл.

Быть может, похлопал бы его сочувственно по плечу и предложил мандрагорового самогона.

——

В один из дней незадолго до Имбаэлка Геральт выходит на задний двор — бесцельно, просто из-за того, что услышал оттуда звуки лютни.

Зимы в Туссенте снежные, но короткие, и капели поют уже несколько дней.

Лютик играет незамысловатую мелодию, прислонившись к ограде. Кажется, что он совсем погружён в свои мысли, но, когда Геральт — совсем бесшумно — выходит из-за угла, он тотчас оборачивается — будто своим огромным сердцем чувствует его присутствие.

— Геральт, я сочинил новую балладу. Послушаешь? — обычно Геральт отвечает отрицательно, и, возможно, поэтому Лютик спешит добавить, — Она для тебя.

Про Геральта? Лютик сочинил десятки таких за время их дружбы. Но для него? Геральт старается унять сосущее чувство под ложечкой и кивает. Подходит к другу на расстояние пары шагов и облокачивается на ту же ограду.

Лютик улыбается ему самыми кончиками губ, набирает воздуха в грудь и ударяет по струнам.

Солнце заходит и свободна, смотри, Дорога

Ты должен меня отпустить, позволить до эпилога

Допеть мою песню. Потерпи, осталось немного

До конца моего Пути.

Мне белый цвет давно уже вещим снится:

Для Волка я стала судьбой, Хлад мне — и цель,

И предназначенье. Я выбрала — сама, без Лисицы —

Жизнь с чем переплести.

Ласточкиной травы набери обо мне на память

Сделай отвар над костром и, прошу, живи

Чтоб ещё долго на привалах тебе неосознанно край мять

Плаща, скреплённого медальоном волчьей главы.

Лютик поёт сильно и полно, и в этом — ничего необычного, он всегда так пел, но Геральт всё равно не может избавиться от ощущения, что это — будто первый раз. Он стискивает зубы и поглубже заталкивает гулкую пустоту в груди.

И не понимает, напрочь не понимает, тоска ли это по его Волчонку или крадущееся осознание, что после этого для него не будет дороги назад — без этого менестреля.

Лютик приручил его совсем незаметно.

Не найти мудрецам ни в одном офиерском зидже

Звёзд и планет, к которым теперь я ближе

Время не трать на вину, но на вина свои же,

За меня их в бокал плеща.

Мне, Владычице, место и время любые открыты —

Мне самой неизвестно, линейны ли будут битвы

На Пути. Путь обходится редко без рытвин, но

Незачем говорить «прощай».

Ласточкиной травы набери обо мне на память

Сделай отвар над костром и, прошу, живи

Чтоб долго ещё на привалах тебе неосознанно край мять

Плаща, скреплённого медальоном волчьей главы.

Последняя нота ещё долго звучит в холодном воздухе. Геральту кажется, что её звучание передаётся ему: внутри у него что-то вибрирует, словно от Неясыти. Он открывает рот, вспоминает, что нужно дать отзыв, но в горле опять комок.

Лютик обеспокоенно вскидывает голову:

— Тебе не нравится? Я могу поменять мелодию. Или это слова? Я могу переписать текст, даже думал, что лучше будет…

— Не надо, — хрипло перебивает Геральт, — не меняй. Ничего.

Из Лютика разом вытекает всё напряжение. Он наклоняется, закрывает лютню в самодельный футляр, лежащий подле. Руки у него почему-то дрожат.

— Я очень боялся, что тебе не понравится.

Геральт рвано, обречённо смеётся и на нетвёрдых ногах делает шаг ближе к поэту:

— Лютик, тебе в последнее время очень трудно сделать что-то, что бы мне не понравилось.

У того округляются глаза и картинно приоткрывается рот. Геральт терпеть не может, когда Лютик так делает: у него от этого в лёгких заканчивается воздух.

— Ты звучишь как очарованный воздыхатель, — тихо говорит Лютик.

— Может, так я себя и чувствую, — в тон ему отвечает Геральт.

— Да?

— Да.

Они несколько секунд молча смотрят друг на друга, глаза в глаза, зрачки расширены. Вибрация у Геральта в животе достигает крещендо.

Потом Лютик переводит взгляд ему на губы, и их бросает навстречу друг другу с такой скоростью, что только зубы клацают.

Геральт целует его яростно, прижимает к себе, целует снова. Ему мало, у него мелькает предчувствие, что ему всегда будет мало. Глупый трубадур, болван, сукин сын, как же ты это сделал?

Несобранными движениями он спиной толкает и вжимает Лютика в стену дома. Тот издаёт глубокий удивлённый возглас, обвивает его руками — и вдруг отстраняется, ойкает и начинает ёрзать.

— Спина! А! Снег!

Геральт поднимает глаза и видит голый сегмент ската крыши. Откуда только что от толчка свалился небольшой сугроб — прямо его поэту за шиворот.

Он с ухмылкой выкидывает снег из-за воротника Лютика — и тот ловит его губы своими, сам.

Они смеются, целуются ещё, и у Геральта начинает кружиться голова — то ли от недостатка кислорода, то ли от затопляющего счастья.

——

Весь Туссент гудит в преддверии Беллетэйна, и Геральт обещал помочь сёстрам во дворце обеспечить безопасность. Он очень сомневается, что его помощь нужна: народ обожает Анну Генриетту и давно уже полюбил Сианну. Люди не тронут их и пальцем — и разорвут голыми руками любое чудовище, которое попытается.

Геральт допускает, что Анариетта просто хочет его увидеть — и слишком горда, чтобы позвать без повода.