— Белые медведи, например, — добавила я, важно кивая. — А еще геологи-полярники. Если у них нет спирта «сугреву для», а трубы горят, то я бы предпочла встретить чудовище.

— Они так опасны? — удивленно спросил Креван. — Не встречал их ни в одном «Бестиарии».

— После встречи с полярниками в естественных условиях обычно не выживают, и пополнить вашу «википедию», соответственно, некому. Поэтому полярники живут группами на станциях, в изоляции от остальных живых существ, и питаются дарами железной птицы-вертолета, — улыбнулась я мерзко. Ведун сразу же понял, что я над ним издеваюсь, и нахмурился, отворачиваясь.

— Нам нужно время, чтобы создать портал, — пояснил он ведьмаку. — Минуты три, не больше, — мое сердце, знавшее, что рано или поздно приготовления кончатся, окончательно оторвалось и упало куда-то на дно живота.

Слова Кревана угодили резким ударом в спину, болезненным, будто бы кто-то проворачивал лезвие с удовольствием садиста, желая нанести больший вред. Ведьмак кивнул ведуну, понимая, к чему он клонит, и, отодвинув невеселую Цири, грузно направился ко мне, стараясь спрятать лицо от собравшихся немых свидетелей рукой. Я сглотнула, тщась заглушить подступившие слезы, и сделать все, чтобы последние мои слова не стали для Белого Волка болезненной раной, которую он будет лелеять до конца короткой, и не очень счастливой теперь, жизни.

Ведьмак возвышался надо мной, будучи выше на голову и еще чуть-чуть десятков сантиметров. Огромный волк, прирученный и одомашненный, почти как собака, но всё же, в последний миг, проявивший своенравную и упрямую натуру. Его глаза, с нечеловеческими зрачками, грустно разглядывали мое лицо, запоминая каждый миллиметр, каждую родинку, впадинку и пору на коже, как будто Геральт стал художником и собрался рисовать реалистичный портрет по памяти. Шрам нервно дернулся, в уголочке глаз, на пересечении паутинки выветрелых морщинок, появилась маленькая, чистая капля. Он понимал, куда идет и зачем, но я ведала, увидев в глубине знакомых, усталых глаз, как старое, изношенное сердце бешено стучит, с треском распадаясь в пыль, и осыпаясь, а осколки, поднимаясь по кровотокам, выходят на поверхность слезами, полными извинений и скорби.

Изгой, слишком живой, слишком странный, слишком честный, продолжал, не смотря на ненависть целого человечества к его особе, делать что-то значимое, жертвуя собой. Непонятый, уже однажды почти разгромленный крестьянами, которых он защищал, принимающий проклятие людей, как благословение, отдавал всего себя на благо других. Это связывало нас, заставляло чувствовать себя не такими уж и жалкими каждый раз обращаясь друг к другу. Ведьмак легко привязался ко мне, дарил всё своё внимание, а я растрачивала его на всех вокруг, даже не догадываясь, что должна была беречь каждое мгновение, проведенное вместе, как святыню. Не знала, что именно его отберут у меня как плату за все.

Я не знала, что должна сказать, хоть и чувствовала необходимость проститься, а потому не могла выдавить из себя хоть звук. Слово «Прощай» слишком жесткое, безнадежное, самое жестокое в мире. Я ощущала, как предательски дрожат губы и колени; как между ребер чей-то кулак зажимает все органы; как дыхание перехватывает от обиды, отчаянья и злобы на весь проклятый мир, который требовал от меня отдать самое дорогое. Глубоко внутри все естество таяло, как горящий узел. После моей скоропостижной кончины Предназначение подняло ставки жертвенности и плата за правильные поступки возросла несоизмеримо с желанием следовать ему.

Я бросилась к другу на грудь, рыдая, задыхаясь от собственных эмоций, сжимавших горло тисками. Геральт обнял меня и уткнулся носом в шею, вдыхая запах кожи, пряча растерянное лицо в растрепанных каштановых волосах и отчаянно прижимая к себе в последний раз. В его объятиях чувствовалась сила. Спокойствие. Безопасность. Их совокупность, а я знала это абсолютно точно, больше испытать не получится. Все это — Геральт, такой, каким был, есть и будет. Самым страшным для ведьмака было то огромное количество любви, которое он хотел бы отдать.

— Не плачь обо мне, девочка, — прошептал друг едва слышно. — Ты же знаешь, души родных всегда находятся где-то недалеко. Я буду рядом, если твой мир рухнет и возродится, если тебя предадут снова, я все равно окажусь где-то поблизости. И даже если тебе будет одиноко, если тебе больше никто не окажется нужен и легче быть одной, я незримо сохраню тебя, уберегу ото всех и буду ждать возможности вернуться.

— Геральт… — выла я тихо

— Тс-с-с, милая, — улыбнулся дрожащими губами Белый Волк, прикасаясь могучим, шершавым лбом к моему. — Из бесконечности нитей Судьбы я снова выберу ту, что ведет к тебе. Поверь. Я обещаю, — прошуршал друг успокаивающе.

— Я буду ждать, — пообещала я, стараясь взбодрить друга и скрыть свое недоверие. — Но и ты возвращайся скорее.

— Когда я ворочусь, то никогда, слышишь.? Никогда тебя не оставлю, — он отстранился и взял мою ладонь. — Я люблю тебя, Аня.

— И я тебя люблю, — он сделал два шага назад, поворачиваясь к образовавшемуся порталу, в который уже вошла Йеннифер. — Я атеист, но ты — святое для меня, Белый Волк.

— Я знаю, — он сделал еще шаг, держа ладонь на весу. — Будь счастлива. Еще встретимся.

— До свидания, — как в замедленной съемке жесткие, шероховатые пальцы отпустили мои. Стремительно уходя тяжелой поступью в огненное кольцо, оставляя следы на свежем снегу, глубокие, четкие, ведьмак зашел в портал. Боль ломала ребра изнутри, безжалостно и грубо. Растворяясь в тоннеле и распадаясь на атомы на глазах собравшихся, он хотел обернуться, но силой сдержал себя, сжав кулаки до вспухших вен. Последним, на секунду задержавшись, исчезло навершие серебряного меча в форме оскалившейся головы волка.

Это был последний раз, когда я видела знаменитого Мясника из Блавикена, Белого Волка, ведьмака Геральта из Ривии.

Где-то там за окном, где дорог тишина,

Целый мир, разделенный на полосы,

А за мной целый день по пятам тишина,

И она говорит твоим голосом.**

— Ты уже несколько часов тут сидишь, — фыркнул Карантир, одним движением скинув снег со скамейки и присаживаясь рядом. Я покосилась на него не предвещающим ничего хорошего взглядом и мысленно пообещала держать себя в руках, хотя бы ради Геральта. На похоронах конфликтовать кощунственно, особенно когда виновники торжества отсутствуют. Что не отменяло того факта, что мне искренне хотелось вцепиться голубоглазому подонку в глаза ногтями и отыграться за все несчастия, что приключились со мной за последнее время. Почуяв неладное, Карантин чуть-чуть отстранился, и примирительно выдал: — Может, ты хоть в замок зайдешь? Наш Король приказал изладить тебе комнату для гостей.

— Нет, я буду ждать здесь.

— Чего ждать? — искренне поинтересовался голубоглазый. Да уж, слабоумие — страшный бич современности. Как до таких древних, живущих не одно столетие, созданий не могут дойти паровозики с грузом понимания таких простых истин?

— Не знаю, — я нервно дернула плечами. — Новых чудес.

Навигатор с интересом проводил маленький кусочек пепла, стремительно взлетевший от жаркого костра вверх, в ночное небо, укрытое пуховым одеялом угрюмых облаков. Серый листик взбирался все выше, пересекая ночной воздух, будто бы хотел стать частью серости, смиряющей свет звезд от взора смертных, но его сил не хватало чтобы даже отлететь на метр по прямой траектории — его тут же подхватил ветер и понес навстречу совершенно другим приключениям.

— Ночь уже, — будто бы невзначай заметил Его Высочество, подходя к моему посту бдения. Сразу за ним в свет костра вышли недостающие Дикие Охотники, такие же молчаливые и печальные, как и их король. Компания странствующих по мирам существ собралась воедино, и все, как один, смотрели в пляшущий костер, играющий языками пламени с ветром, то протягивая свои языки к потокам воздуха, то нагибаясь и прячась под их властью у самой земли. — Ты ждешь ведьмака? — решил уточнить Эредин. Я отрицательно покачала головой. Карантир тихо хмыкнул, давя смешок. — Я считаю, что не время говорить об этом…