Но о фильмах – позже. Последний раз я просматривал их уже в космосе, в другой ленте своей жизни…
4. Таня
– А ты так можешь?
Таня плывёт «бабочкой». Её тонкие белые руки мелькают над водой, она быстро уходит от берега, и я удивляюсь, как легко плывёт она этим трудным стилем.
– Конечно, могу! – кричу я и бросаюсь в воду, и тоже плыву короткими сильными взмахами.
Знаю, что надолго меня не хватит. Я хорошо плаваю «кролем», а «баттерфляй» ещё трудноват. Но разве сейчас можно признаваться в этом?
Плыву изо всех сил, и чувствую, что сейчас, вот прямо через два-три взмаха, надо переходить на привычный и лёгкий «кроль», и делаю ещё шесть или семь взмахов, и снова думаю, что уж теперь-то больше чем на два последних взмаха, меня не хватит.
И вдруг вижу, что Таня, забывшись, приближается к расплывшейся полосе, которая отделяет светлую подогретую воду от тёмной холодной.
– Назад! – дико кричу я. – Назад, Таня!
Она слышит, резко поворачивает, и я, успокоившись, ложусь на спину, жадно глотаю воздух и затем медленно, лениво взмахивая руками, плыву к берегу.
Потом мы с Таней сидим на мостках, греемся на солнце и молчим. Я молчу сердито. Таня молчит виновато. Потому что она обещала не подплывать к границе холодной воды. Для Тани это опасно: она совсем недавно болела.
Вода капельками стекает по Таниной спине. На тонкой её шее висят выбившиеся из-под голубой шапочки мокрые слипшиеся завитки русых волос. Эти завитки кажутся мне такими беззащитными, такими детскими, что хочется гладить их и целовать тонкую шею под завитками.
Я делаю робкое движение к Тане, но она как бы давно стережёт его и сразу отстраняется.
И снова мы молчим. Только теперь Таня молчит сердито, а я молчу виновато. Потому что тоже обещал не пытаться её целовать, пока сама, первая, не поцелует меня.
– Не буду больше купаться, – вдруг тихо говорит Таня.
– Почему?
– Так. Устала.
– Тогда я тоже не буду!
– И зря!
– Без тебя неинтересно.
– А если бы меня вообще не было?
– Ну… тогда, наверно, я даже не умел бы плавать…
Таня молча улыбается. Может, вспоминает, как в третьем классе я учил её плавать «кролем» и лежать на воде. Она тогда почти не умела. Меня же отец научил этому в пять лет.
А теперь Таня плавает намного лучше. Потому что всерьёз занимается в спортивной секции. А у меня на это нет времени. Спорт для меня – всего лишь отдых. И кратковременный. Но никак не занятие.
Мне давно не хватает времени на многое, чем увлекаются ребята. В классе над этим тихонько посмеиваются и за глаза зовут меня «Чипом». Это придумал Женька Верхов. Он умеет прилепить прозвище. Но я равнодушен к нему. И это, кажется, злит Женьку.
– Ты бы выключил термолуч, – говорит Таня. – Чего зря жечь?
– Верно. Сейчас…
Я натягиваю кремниоловые чулки, поднимаюсь и иду берегом вверх по реке – туда, где на невысоком обрыве стоит серый ящик. Из ящика бьёт на воду сильный тепловой луч. И вода под ним кипит широкой полосой – почти до середины реки. Кипяток, смешиваясь с холодным весенним течением, образует в реке широкую светлую зону, которая захватывает наши мостки.
В этой зоне вода тёплая – больше двадцати градусов. Хотя всего неделю назад схлынули ранние в этом году полые воды. В такой воде можно купаться даже Тане. Но без термолуча, который доверил мне отец, и думать нельзя было о том, чтобы залезть сегодня в лесную речку. Потому что сегодня первый по-настоящему тёплый, почти летний день. В такое время у нас купаются лишь в школьном бассейне. Или в районном.
Но до чего же они надоели, эти тесные и мелкие бассейны с обязательной морской водой и обязательным «горным солнцем»! До чего хочется обычной, пусть даже более скромной, но зато не искусственной природы!
К тому же в бассейнах всегда много знакомых, и невозможно остаться наедине. И Тане там в голову никогда не придёт поцеловать меня.
А здесь, на Пышме, никого больше нет. Мы одни на реке, и до ближайшего посёлка – три километра. И если бы не отцовский вертолёт, кибер-пилот которого много лет назубок знает эту дорогу, нам ни за что не добраться бы сюда так быстро.
Здесь удивительно хорошо! Особенно летом или в сентябре, когда мы прилетаем сюда с мамой и папой. Это наше место. И мостки здесь отец построил. И в двадцати шагах отсюда, в пластмассовом ящике под старой сосной, сложены наши палатки, и котелки, и надувные матрасы, и надувные катамараны.
Давно я хотел показать это место Тане. Но прошлым летом её не было в городе, а осенью отец ещё не отпускал меня одного в вертолёте, считал маленьким.
Теперь, кажется, не считает…
Сегодня рано утром, когда я ждал Таню возле вертолёта на крыше нашего дома, мне думалось, что уж здесь-то, в этой безлюдной лесной глуши, Таня обязательно поцелует меня.
Но вот уже полдня прошло, и теперь ясно, что дело вовсе не в том – где…
Я возвращаюсь к Тане с горячим ящиком термолуча. Надо бы сразу отнести его в вертолёт – а то ещё забуду! – но боязно нести такой горячий. Пусть остынет…
Снова сажусь на мостки и вдруг чувствую холодный ветер с воды. Пока работал термолуч, ветра не было. А Тане он совсем некстати.
Поднимаюсь, иду на берег за одеждой и накидываю на худенькие розово-белые Танины плечи свою походную электрокуртку. Я специально взял её, для Тани. Потому что она всегда упрямо одевается чересчур легко.
– Спасибо, Шур, – говорит Таня и натягивает куртку поплотнее.
Почему-то все зовут меня по-разному. Дома – Аликом, ребята в школе – Сандро, учителя – Сашей. Таня вот выдумала этого «Шура». И никто не зовёт Александром. Какое-то разнесчастное имя!
– Шур… – тихо произносит Таня.
– Что?
– Я почему-то думаю сейчас об этом наборе добровольцев. На Риту. Смогла бы я? Ведь навсегда!
– Ты не так думаешь!
– А как надо?
– Отобрали бы меня? Попала бы я в «Малахит»?.. Знаешь ведь, как легко туда попасть!
– Знаю.
Все знают. В нашем классе немало говорили о новом наборе добровольцев на Риту, который был объявлен в апреле. Этот набор проводится по всем школам мира. В выпускных классах.
Вчера сообщили по радио, что записались в добровольцы уже больше двух миллионов. Где-то даже целыми классами.
А отберут всего две тысячи. И на два года эти счастливчики уедут в лагерь «Малахит», где их будут готовить к жизни на Рите. И из этих двух тысяч полетят всего четыреста.
Наверно, многие из оставшихся поедут работать на Марс, на Венеру или на спутники Сатурна, и будут раз в пять лет прилетать в отпуск домой. Ещё человек сто могут отобрать в специальные школы астронавтов-пилотов. А остальные вернутся домой, пойдут в обычные институты, и будут только вспоминать годы в «Малахите», да хороших ребят, разлетевшихся по Галактике.
Но и в эти две тысячи как попасть? Уж нашему городу привилегия… И «Малахит» под боком, и климат на Урале примерно такой, в каком предстоит жить на Рите. Но всё же в первом наборе из нашего города были лишь шесть человек. Шесть – на пятьсот городских школ!
А полетели двое.
Сколько же земляков отберут нынче в «Малахит»? И кто из них улетит на Риту? Может, никто?
А Таня ещё рассуждает, сможет ли она! Я вот смогу! Но возьмут ли?
Впрочем, до этого ещё три года. И не из каждого выпуска набирают. Мы можем просто не попасть в тот выпуск. Никто пока не знает, когда пойдёт на Риту третий корабль. Даже мой отец не знает, хотя последние годы работает в основном для этих кораблей – синтезирует особо прочные пластмассы. У него уже есть три пластмассы, которые прочнее титана и гафния. Детали из них отливают сразу готовыми. А какой-нибудь крошечный заусенец приходится срезать лазером. Потому что больше нечем.
И вот даже отец не знает, когда уйдёт в космос «Рита-3».
Отец считает, что так и надо, что жёсткие сроки в таком деле устанавливать недопустимо, потому что они могут обернуться страшной бедой, даже гибелью людей в космосе.
