В этом была сладость.

И в неизбежности близкого расставания была горечь.

Наверное, Лина не стала бы прятаться от посторонних, не в её характере. Оглядывался обычно я. И Лина не удержалась, съязвила:

– Ты словно боишься, что нас увидит твоя будущая невеста. Она уже наметилась?

– Если бы наметилась, – признался я, – мы гуляли бы сейчас втроём.

– Представляю, какая это была бы яркая радость для всех нас! – Лина усмехнулась. – Ты не чувствуешь чего-то отталкивающего в этом вашем обязательном кастовом браке?

– Он не обязателен, Лин. Я могу выйти отсюда и неженатым.

– …Только не в ту дверь, куда тебе хочется, – продолжила Лина. – Самые типичные законы касты! И как ты этого не понимаешь?

Я промолчал. В Лине явно говорила обида на то, что «Малахит» ей никак не улыбался.

Под вечер, когда пора было расставаться, она тихо произнесла:

– Мне кажется, ты должен оставить на Земле свой след, Сандро: свои гены, свой род. Будет несправедливо, если Земля потеряет всё это с твоим отлётом. Ты не худший из людей. И я согласна стать матерью твоего ребёнка.

Она выдохнула это как что-то выстраданное, выношенное. Будто уже родила.

А я опешил. Никак не ждал такого отчаянного признания.

– Мы же будем несчастны, Лин, – вслух подумал я. – Все трое…

– Неправда! – горячо возразила она. – Мы с твоим дитём будем счастливы! Ребёнок будет гордиться отцом-героем. Ребёнок будет расти как дитя героя. Дети героев – обычно прекрасные люди!

– Во-первых, я не герой, не преувеличивай. И все мы тут не герои… А во-вторых, я всю жизнь буду мучиться от того, что не увижу своего ребёнка, не поддержу его… Особенно пока он мал и беспомощен…

– «Во-первых… во вторых…» – передразнила Лина. – Тебе никто не говорил, что ты эгоист? – неожиданно ледяным тоном поинтересовалась она.

– Кажется, ты первая.

– Хоть где-то я успела первой! – Лина усмехнулась. – Ну, пока, юный старичок! Думай, пока я не передумала…

Она по-дружески чмокнула меня в щёку и побежала к биолётам, стоявшим у ворот «Малахита». Отсюда до станции хайвэя – монорельсовой дороги – не так уж далеко.

Почему-то мне кажется, что она не приедет больше в «Малахит». Хотя я и приглашал. Десять дней назад мы, наверное, виделись с нею в последний раз.

А вот Таня сюда не заглядывала. И вообще никак не напоминала о своём существовании.

Когда думаю о Тане, кажется, что настоящее – позади. Конечно, будет когда-то другая девушка. И женюсь, наверное, иначе не пустят на Риту, и выходить придётся, как точно сказала Лина, «не в ту дверь». Но весь этот «кастовый», по её определению, брак заранее кажется лишь заполнителем той огромной пустоты, которая образовалась после Тани, и в которой совсем потерялась маленькая, отчаянная, сладкая и горькая Лина.

Иногда гадаю: что было бы, если б мы с Таней не расстались? Не видать бы мне «Малахита»! Ведь я давал слово. Давно, ещё в седьмом классе. Хотя Таня и не просила никаких обещаний. Но я никогда не нарушал своих слов.

Интересно, а как это решалось у Женьки Верхова?

Вначале мне показалось, что он не колебался, всё решил быстро. Потому что когда я пришёл на выпускной вечер, сразу увидел заплаканные глаза Лены Буковой. Она была очень нарядна, как всегда изящна и эффектна, но её большие зелёные глаза были измучены и полны отчаяния.

Немного позже я встретил взгляд Женьки. В этом взгляде было столько боли, что я поразился.

Впрочем, и Женька удивлённо глядел на меня. Ведь на вечере я ни разу не подошёл к Тане. Впервые. Наверно, Женька тоже прочитал что-то неожиданное в моём взгляде.

Но, в общем-то, ему было не до меня. Он торчал возле Ленки. А я был один. И мог наблюдать.

Главное я понял на том вечере правильно: Женька решился. Хотя, наверно, и не так легко, как показалось мне.

Тогда, на выпускном вечере, Женькина решимость мне нравилась. А сейчас она почему-то кажется жестокостью.

Конечно, Лена не была ангелом. Но кто из нас ангел? А Женьку она любила. По-настоящему. И на всё шла ради него. Когда он сломал ногу на трамплине, ещё в девятом классе, она сидела у него целыми днями. Даже перестала ходить в театральную студию. И сорвала там какой-то отчётный спектакль, потому что у неё была главная роль. Она знала, что за это её отчислят. Ибо актёр всегда должен быть актёром. Горе не горе, а играй! Лена не стала. И пожертвовала ради Женьки студией.

А может, и не только студией?

Видно, Женька был для неё дороже всего.

А она для него? Ведь и он её любил! Иначе откуда бы взялась та дикая боль в его взгляде? Я десять лет знаю Женьку Верхова. Но так и не понял, что для него дороже всего на свете.

Наверное, если бы я поступил с Таней так, как Женька с Леной, потом всю жизнь чувствовал бы себя предателем.

Но я не смог бы принести Таню в жертву «Малахиту».

А от Али потребовалась такая жертва?

– Скажи, Али, – тихо спрашиваю я, – у тебя дома, в Сирии, была девушка?

– Конечно! – отвечает Али. – Как же иначе? Я не могу долго без девушки. Жизнь пуста, скучна, когда рядом нет девушки! Только она делает жизнь полной, красивой! Если бы не было женщин, нам не нужна была бы ни планета Рита, ни спутники Юпитера… А искусство?.. Всё искусство на Земле создано ради любви, ради женщин! Если бы у меня не было девушки, я не мог бы работать! Ты видел хоть одного художника, скульптора, писателя, который мог бы творить без любви? Я – не видал! И считаю: без любви нет искусства!

– Ты, оказывается, поэт, Али! То, что ты сейчас сказал, это стихи.

– Может быть. Не знаю. Я сказал, что думал.

– А твоя девушка не захотела в «Малахит», Али? Или её не взяли?

Он мрачнеет и долго молчит. Я жалею, что спросил его. И хочу сказать ему насчёт куртки: убавь температуру.

Но Али отвечает:

– Я ошибся в ней, Сандро! Я считал: у неё не только прекрасное лицо и прекрасное тело. Я считал, что у неё прекрасная душа. Что у неё есть полёт фантазии, широта мысли… Она обо всём умеет говорить. Лучше меня! Она очень красиво обо всём говорит. Но записываться она не хотела. Она боится холода, боится космоса, дикарей боится – всего боится! «Я не мужчина, – говорит. – Я женщина. Я хочу жить в безопасности и играть с детьми». Я ей тогда ничего не сказал. Но всё равно сбежал бы от неё! Я считаю: не обязательно лететь. Но обязательно знать, что твоя любимая полетит с тобой хоть на Риту, хоть в Андромеду, хоть ещё дальше! А если уже знаешь, что не полетит, какая любовь?

Он умолкает на минуту, потом добавляет:

– Но ни о чём не жалею, Сандро! Зачем тосковать об ушедшей любви? Придёт новая! И будет не хуже. Новая любовь всегда лучше прежней.

Легко ему жить, если он так думает! А я вот, чудак, тоскую… Или я как-то не так устроен? Не зря же Лина назвала меня «минористой личностью»! Ей было ничуть не лучше, чем мне. А смеялась она в десять раз больше…

Али резко поднимается с поваленной сосны.

– Пойдём берёзу валить, – говорит он.

Я тоже поднимаюсь, кладу руку ему на плечо. Хочется сказать что-то очень ласковое, очень дружеское. Но говорю совсем другое:

– Куртку отрегулируй, Али. Она у тебя слишком сильно греет. Поэтому быстро устаёшь.

– Холодно будет! – возражает Али.

– Когда хорошо работаешь, не бывает холодно.

Мои последние слова заглушает визг электроклина. И сейчас же раздаётся оглушительный треск падающего дерева. Это Женька Верхов свалил берёзу.

Музыка льётся в зал сверху, из-под потолка, вместе со светом. Мы танцуем модный плавный танец «кондо». Мы танцуем его с Бирутой, прижавшись друг к другу. Мои руки лежат на её плечах, а её руки на моих. Плечи у неё мягкие и какие-то очень робкие. А руки – нежные, с длинными тонкими пальцами. Я даже не знаю, как можно такими пальцами валить деревья. А ведь Бируте, как и всем в «Малахите», приходится учиться этому.