– Да уж. Напряженный день.

В то время все мои дни были напряженными.

Первым делом я позвонила водителю Мины. Дэйв Сантини был моим самым надежным товарищем по работе, моим соратником. Как и меня, его выбрали специально на замену шоферу в нелепой ливрее, который возил повсюду лорда Эплтона. Однажды вечером Мина села в черный кеб Дэйва и к концу поездки уже решила: он именно тот, кто ей нужен. Не знаю, что именно привлекло ее в нем, но полагаю, та же способность к преданности и соблюдению конфиденциальности, которую она распознала во мне. Наверное, уговаривать Дэйва пришлось дольше, чем меня, ведь он дорого заплатил за свой кеб и потратил годы на известный своей сложностью тренинг для таксистов на знание города, – но она его все-таки уговорила. Много лет спустя я узнала, что у Дэйва накопились довольно внушительные долги, и Мина, нанимая его на работу, погасила их все.

Газетных вырезок по Дэйву у меня набралось всего на одну страницу альбома. Как и я, он был рядом, но оставался невидимым. Обслугой. Меньше тысячи слов, слишком много неточностей. Одна плохо осведомленная газета сообщала, что Дэйв когда-то служил в охране. Неправда, никогда не служил, и эта ошибка возмутила меня, так как создавала о нем впечатление как о человеке, жестком по натуре. Я же знала, что Дэвид Сантини деликатен и вдумчив – добрая душа, которая мухи не обидит.

Перед отъездом в «Лавры» мне хотелось поговорить с ним, но на звонок ответил его сын и сообщил, что Дэйв в больнице. С инфарктом, сказал он. А когда я заплакала, он бросил трубку. Мне хотелось навестить Дэйва, но, перезвонив, я узнала, что к нему пускают только членов семьи. Бедный Дэйв. Как и я, он не сумел предугадать обязательства, которые прилагаются к роли преданного слуги Мины Эплтон. Мы с ним стали «обвиняемыми», на нас, сидящих на скамье подсудимых, были обращены все взгляды. Это сломило нас обоих.

У меня срыв случился раньше, чем у Дэйва, – вскоре после завершения судебного процесса. Помню, как однажды утром я шла к вокзалу, чтобы успеть на свой поезд и доехать до работы. Просто переставляй ноги, и все, Кристина, твердила я себе. В тот раз я вышла из дома впервые за несколько недель. Был час пик, на перроне собралась толпа, но передо мной она словно расступилась. Пришел поезд, все места мигом заняли, но, пока я пробиралась по вагону, какой-то мужчина встал и уступил мне место. Я хотела поблагодарить его, но он сконфуженно отвернулся. И я поняла почему, когда увидела свое отражение в оконном стекле. Мое сердце будто мчалось наперегонки с поездом, я положила пальцы на запястье, нащупала пульс. И насчитала больше ста семидесяти ударов в минуту.

В подземке мне стало поспокойнее. Никто не уступал мне место, меня вообще не замечали. Я стала невидимкой, одним из пассажиров, которые проделывали тот же путь, что и я, много лет подряд. Но, едва выйдя из метро на станции «Оксфорд-серкус», я похолодела. Я остро ощущала раздражение бурлящей вокруг толпы и вспоминала, как сама теряла терпение, когда туристы или матери с детьми, посмевшие высунуться на улицу в час пик, медлили в нерешительности, задерживали меня. А теперь я сама болталась без дела в толпе занятых, работающих людей.

Этот путь я могла бы проделать с завязанными глазами и буквально заставила себя выйти к Маргарет-стрит, затем к Кавендиш-сквер. Универмаг «Джон Льюис» еще не открылся, но персонал уже прибывал, и я остановилась посмотреть, как люди стекаются к служебному входу, завидуя их чувству принадлежности. Потом двинулась дальше, перешла через улицу к Уигмор-стрит, повторяя свой давний маршрут, и, пока шагала, почувствовала, как подкладка пальто хлопает по икре там, где в то утро я случайно зацепила ее каблуком. Отчетливо помню звук рвущейся ткани. Еще дальше, по Уэлбек-стрит, мимо химчистки, откуда я годами забирала старательно упакованную в полиэтилен одежду – но только ее одежду и никогда свою. Как ребенок, с восторгом глазеющий на сладости, застряла у витрины магазина канцелярских принадлежностей и была вынуждена буквально тащить себя прочь, вдруг испугавшись, что опоздаю. Я же никогда не опаздывала. И я припустила бегом, а когда, задыхаясь, приблизилась к зданию, вдруг заметила, что источник неприятного запаха на улице – я сама. Мерзкого запаха псины. Вещи, которые я надела тем утром, неделю провалялись мокрые на полу. Допустить, чтобы меня заметили, я не могла: прячась в какой-то дверной нише на противоположной стороне улицы, я смотрела, как мои бывшие коллеги поднимаются по мраморному крыльцу «Эплтона» и стеклянные двери раздвигаются перед ними, как когда-то передо мной.

У Дэйва не выдержало сердце. А у меня – психика. Он вряд ли поправится. Зато мой прогноз неплох. Каждый день, проведенный в «Лаврах», я ощущаю как еще один шаг на пути к выздоровлению.

Во всем, что касалось частной жизни Мины, я была чрезвычайно осторожна, но, когда речь заходила о СМИ, мои руки зачастую оказывались связанными. С моей точки зрения, она слишком потакала прессе, в угоду ее требованиям выходя далеко за рамки, которые я считала разумными. Помню, как еще в самом начале я сопровождала ее на телестудию, на церемонию вручения премии «Качественный продукт» (Мина входила в жюри). Журналисты беспорядочной толпой собрались у здания, и, заметив, что какая-то неопытная девушка-фотограф завозилась со своей аппаратурой, Мина остановилась в ожидании, когда та разберется и подготовится к съемке. Затем она прошла к входу еще раз, а я тем временем бог весть как долго маялась в фойе. Они друзья, а не враги, Кристина, сказала она, заметив, как я нервно поглядываю на часы.

СМИ любили Мину, так что мне не следовало удивляться, когда телепродюсеры стали интересоваться ею. К тому времени у нее уже имелся агент, который занимался ее появлениями на публике, и, поскольку она умела естественно держаться перед камерой, поступившее ей предложение вести свою передачу было неизбежностью.

Поначалу я была настроена скептически. Я опасалась, что ее частная жизнь пострадает еще сильнее, и, как выяснилось, была права. Если бы она не стала настолько известной, не поднялась бы и такая шумиха. Если бы она не появлялась на экранах, может, и газеты не занялись бы раскапыванием подробностей о ее бизнес-проектах. Но моего мнения никто не спрашивал. А когда я своими глазами увидела, с какой легкостью Мина освоила сразу две сферы – бизнеса и развлечений, – я изменила свое отношение к происходящему. Я видела, как эти сферы подпитывают друг друга. Им нравилось поддерживать тесную связь, и Мина всегда об этом знала. В эту смесь она добавила еще и политиков, устраивая званые ужины и приемы, на которых вращалась в кругу гостей, знакомила их между собой, вела себя со всеми как с друзьями, хотя сомневаюсь, что среди них у нее нашелся бы хоть один настоящий друг. Для этих людей Мина была воротами в параллельную реальность, разрывом в стратосфере, благодаря которому миры пересекались и смешивались под ее внимательным руководством.

«Мина у себя дома» – так назывался цикл ее телепередач. Я присутствовала при записи пилотного выпуска, сидя на серебристом чехле от камеры, приткнутом в угол кухни.

– Может, заскочите ко мне по пути домой? Дэйв вас привезет. Скажем, к шести?

Она даже головы не подняла от стола, и я удивилась, зачем я ей там понадобилась.

– Да, спасибо. С удовольствием.

Наверное, я могла бы ответить и спасибо, нет. Заезжать к ней мне было не по пути, на той неделе я уже дважды возвращалась поздно, не успевая к тому моменту, когда Анжелика укладывалась спать. Может, Мине было бы полезно впервые за несколько лет узнать, что это вообще возможно – услышать от меня слово «нет». Боюсь, я ее разбаловала. Если бы я сразу установила какие-то рамки, как в общении с детьми, возможно, все сложилось бы иначе. Вместо этого я отодвинула в сторону мысли о своей семье и после работы поспешила вниз, искать Дэйва, ждущего меня в машине. Я села на переднее сиденье и вдыхала обольстительный запах кожаной обивки, пока мы вклинивались в плотный поток транспорта, ныряли в тихие переулки и выныривали из них.