Он довольно отметил посмертное шипение не выдержавших близости с порталом камер, которыми были напичканы комнаты.

В местности, куда он переместился, царил предрассветный час. Большинство из обитателей госпиталя спали; бодрствовала лишь стража. Они переговаривались на языке, чем-то похожем на всеобщий.

Эредин затаился в тенях, пока не сработал обещанный сигнал тревоги. Выждал еще пару минут, пока стражники не зашагали в обратном направлении, подальше от палат. Правая ладонь неизменно покоилась на эфесе клинка.

Он перебирал палату за палатой — судя по обездвиженным пациентам, у которых не хватало то половины, а то и всего тела, госпиталь специализировался на железных людях — пока не наткнулся на нужную. Эредин опустил клинок и потянулся к непривычному оружию, прикрепленному к поясу. Ему нужно потренироваться.

Войдя в прохладную палату, своей безжизненностью и незатейливостью напоминавшую склеп, Эредин заморозил за собой дверь, соединив петли со стеной. Обледеневшую ручку невозможно было сдвинуть с места.

На белой подушке разметались черные волосы, спадавшие с наполовину выбритой головы. Елена не выглядела живой — от нее остались только голова и торс, и тот полуразобранный - как забытая ребенком механическая игрушка.

И уж точно не выглядела угрожающей. Скорее, жалкой. Настолько жалкой, что ненависть в Эредине сменилась брезгливостью. Он предвкушал момент, когда расправится с ней и отомстит за унижение — но, видят боги, судьба унизила ее куда хуже.

Овчинка не стоила выделки.

— Слушай, — раздался голос откуда-то сверху, — ты же не всю ночь собрался спящей красавицей любоваться? Сюда скоро нагрянут.

Елена резко, как от пощечины, распахнула глаза.

Когда она узнала стоявший в изножье кровати силуэт, то медленно и презрительно ухмыльнулась. Болезненно сглотнула и плюнула в его сторону.

Плевок осел на черных сапогах беспомощной кляксой.

Эредин уже почти передумал убивать беззащитную жертву. Почти решил оставить ее на растерзание собственной незавидной судьбы.

Почти. Не испытывая абсолютно никаких чувств, Эредин сделал пару шагов вперед и нацелил оружие ей между глаз.

Елена открыла рот, словно хотела закричать или что-то сказать, но передумала, поджав мясистые губы, и покачала головой. Может быть, она сама предпочла бы смерть такому существованию.

Он нажал на спусковой механизм. Выстрел зазвенел у него в ушах, оружие вздрогнуло в руке, рана на груди заныла от отдачи.

Пуля вошла в лоб с плотным хрустом. Не было никакого переходного состояния, никаких мучительных моментов между жизнью и смертью, как бывает при смерти от меча: жизнь мгновенно покинула остекленевшие глаза Елены. Крови было мало. Слишком мало по сравнению с той, что истекла из него после выстрела Намира.

— Ну, вот и вся любовь, — сказал голос. — Пора сматываться.

Эредин опустил пистолет. У него было ощущение, будто он раздавил крысу в своем винном погребе: неприятно, но необходимо. В коридоре раздался звук ускоряющихся шагов.

В дверь заколотили.

«Дейдра, — приказал Эредин. — Обратно».

**********

Софиты слепили ему глаза: длинные трубки уставились на него своими циклопическими глазами.

— Добро пожаловать на особый вечерний выпуск Saturday Night Life! Сегодня в гостях король Aen Elle, — у ведущей получилось что-то вроде «айенель», — Эредин Бреакк Глас и его спутница Дейдра Сеабагар!

Диван явно не был рассчитан на его рост, и Эредину приходилось тесниться на нем с ведущей спектакля, чье узкое платье обтягивало начинающую полнеть фигуру, хотя ей вряд ли минуло и тридцать зим. Стоит человеческой женщине выносить дитя, как природа играет с ее формами злую шутку.

Толпа в темноте зала зааплодировала: какой-то непостижимой мазохистской логикой на верхушку человеческого мира всегда возносят тех, кто приносит ему больше всего зла.

Ведущая смотрела на него с наигранной доброжелательностью и старательно игнорировала Дейдру, сидящую на противоположном диване.

— Как я могу представить себе мир Aen Elle, господин Бреакк Глас?

Голос двоился, повторяясь в устройстве, втиснутом в его ушную раковину. Эредин посмотрел прямо в прожекторы и улыбнулся кривоватой улыбкой, вытаскивая из подсознания обговоренные с Таггартом слова:

— Общество Aen Elle основано на взаимном уважении и существовании в гармонии с природой.

Эредин не видел никого в зале и говорил в темноту. Спектакль должен был нарисовать перед зрителями тот образ народа Ольх, который они так вожделели.

— C листьями коки, я смотрю, у вас особая гармония, — неприятно улыбнулся мужчина с треугольной сатировской бородкой, расположившийся по соседству с Дейдрой.

Его тоже как-то представили, но Эредина имя совершенно не заботило.

— Гхм, — осадила его ведущая. — Отрадно слышать, господин Бреакк Глас. Стоит ли нам воспринимать ваш мир как средневековое общество? Как у вас с правами женщин? Свободой слова?

Дейдра деликатно прокашлялась, принимая вопрос на себя.

— Как вы можете видеть на моем примере, женщины служат Тир на Лиа наравне с мужчинами. Нас минула участь наших земных сестер. Мы никогда не были чьей-то собственностью и всегда говорили открыто.

Эредин медленно и выразительно кивнул в знак согласия. Он никогда бы не позволил ни себе, ни кому-либо другому сделать с женщиной Aen Elle то, что dh’oine постоянно делают со своими сестрами, женами и дочерьми — надругаться, избить, обратить в услужение и продать.

— Ну, простите за прямоту, — ядовито ответил сидящий напротив мужчина, — но кто в вашей Нарнии чистит сортиры?

Эредин с расстояния трех аршинов мог учуять едкий запах его одеколона. На языке вертелся очевидный ответ на провокационный вопрос. Эредин улыбнулся, но прежде чем он успел открыть рот, Дейдра выпалила:

— … Големы.

Боги! Неужели она и вправду считает, что он ответил бы «специально выведенные для рабства люди»?

— Вы что-то хотели сказать, господин Бреакк Глас? — спросила ведущая.

— Големы, — подтвердил Эредин. — Мы никогда бы не стали обращать в слуг живых существ.

Мужчина мрачно взглянул на него:

— Похвально.

— С правами женщин разобрались, — жизнерадостно продолжила ведущая. — Как насчет гомосексуалистов?

Что у них за вопросы?.. Эредин задумался над ответом — сам он отвергал однополые ухаживания, объектом которых доводилось оказываться, но причиной тому было безразличие, а не отвращение. Люди, насколько он знал, подвергали мужеложцев смертной казни. Как бы лучше отве…

— ЭРЕДИН! — раздался девичий визг из темноты зала.

Он уставился в непроглядную темноту. Ведущая деланно засмеялась.

— ЭРЕДИН, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

Камеры повернулись по своей оси, осветив девушку в пестрой куртке с заплетенными на эльфский манер волосами.

— ЭРЕДИН! — выдохнула она в экзальтированном припадке. — ЭТО ДЛЯ ТЕБЯ!

Убедившись, что свет камер направлен на нее, она вскинула руку — клинок блеснул в полумраке — и полоснула себя по запястью. Не бутафорски, не наигранно; вонзила лезвие в плоть на добрых два вершка и дернула вниз, распоров себя, как мешок.

Кто-то завизжал. Кто-то выругался. Кто-то побежал звать на помощь лекаря. Кто-то схватил душевнобольную за плечи и вырвал из ослабевшей ладони лезвие.

— Какого черта?! — вскочил с дивана Эредин.

Улыбку смыло с лица ведущей, как водой. Она вскочила с дивана следом за ним, закричав что-то на незнакомом языке.

«Иди к ней, — сказала в его голове Дейдра. — Покажи dh’oine, что такое сострадание».

Девушка осела на пол, бледная как смерть. На юном лице выступил предсмертный пот. Эредин спрыгнул со сцены и направился к ней, расталкивая мешавших людей.

Склонился над человеческой дурочкой, обхватив за плечи. Глаза у девушки были зеленого цвета, похожие на жадеит под быстро текущей речной водой. Ей вряд ли минуло и пятнадцать зим — едва начавший формироваться ребенок. Как только сюда попала? Как пронесла клинок?