С приветом Ф. Шматков.

Письмо шестое.

Дорогая редакция! Спасибо вам за помощь. Наконец-то сдвинулось дело. Ваш корреспондент товарищ Дудель явился к нам в Коврижкино с пол-литром коньяка армянского и сардинами марокканскими и обучил нас забивать козла морского, а мы, оказывается, гоняли сухопутного, сами того не ведая. Потом тов. Дудель показал, как ставить кости домино одну за другой в шеренгу, и ежели первую толкнуть, то все завалятся. В общем, здорово мы посмеялись и отдохнули. Я когда вам писал, всегда крепко надеялся, что редакция нам в конце концов поможет. Так и вышло.

С благодарностью Ф. Шматков.

АКСЕЛЕРАЦИЯ

Папа взорвался в десять. Он резко встал с кресла, выключил телевизор и подошел к окну.

— Не волнуйся, — сказала мама. — С ней ничего не случится страшного. Девочке уже семнадцать лет, у нее есть голова на плечах.

— Ей еще семнадцать, а в голове у нее ветер, — возразил папа. — Где она ходит, хотел бы я знать? — С высоты седьмого этажа он пытался разглядеть людей на вечерней улице.

В пять минут одиннадцатого взорвалась мама. Она отбросила толстый журнал, вскочила с тахты и встала плечом к плечу с папой на вахту у окна.

— Ух, и задам я этой паршивой девчонке, — сказала мама. — Велено было русским языком вернуться в половине десятого.

— Наверняка целуется с каким-нибудь шалопаем в чужом подъезде, — проскрежетал папа. — Про акселерацию читала? Про ускоренное созревание и взросление нынешних деток? Они и длиннее нас, и умнее, и шустрее, чем мы были в их возрасте. Ну, я ей пропишу такую акселерацию!

Папа сорвал с себя вельветовую пижамную куртку и принялся лихорадочно надевать костюм. В это время Вера Максимовна, мама, в передней торопливо натягивала плащ прямо на халат.

— Вы куда? — испуганно сказала бабушка Аня, выглядывая из кухни.

— Искать Наталью, — буркнул папа, Евгений Павлович.

— Да сидите вы спокойно, — сказала баба Аня. — Вернется сейчас Наташенька. Дело молодое.

— Вы плохо представляете себе, что такое акселерация, мама, — рявкнул Евгений Павлович. Он метнулся мимо тещи в кухню, рывком выдвинул ящик кухонного стола и достал длинный хлебный нож-пилу.

— Господи, это еще зачем? — ахнула бабушка.

— На всякий случай. Будем прочесывать подъезды, — ответил Евгений Павлович и по-бандитски засунул нож в рукав — между подкладкой пиджака и рубашкой.

— Женя, скорее же! — нервно крикнула Вера Максимовна с лестничной площадки.

— Будем рассуждать логично, — сказал Евгений Павлович, когда они вышли на улицу. — Откуда он ее провожает? Скорее всего из кино. Кино — там. — Евгений Павлович указал на пылающие в конце улицы красно-синие буквы: «Кинотеатр „Лунник“». — Следовательно, направление поиска ясно. Вперед!

Сиреневая тьма майского вечера заливала город. Флюиды веселой весенней сумасшедшинки щекотали кожу и с дыханием проникали в грудь, где, по уверениям наших невежественных предков, находится обиталище души. Навстречу Вере Максимовне и Евгению Павловичу брели разнеженные пары с букетиками ландышей, но у папы с мамой за долгие годы семейной жизни выработался стойкий иммунитет против уловок проказницы-весны. Сурово сдвинув брови и жестко сжав губы, они почти бежали мимо блочных, кирпичных и панельных домов микрорайона. На ходу они цепко приглядывались к подъездам, оценивая каждый с точки зрения его пригодности как прибежища для влюбленных. В некоторые дома они заходили и даже поднимались до второго этажа. Нигде никого…

— Нет, так дело не пойдет. Подъездов много, а мы одни. Будем рассуждать логично. Освещение им помеха. Следовательно, надо искать подъезд, где разбита лампочка. Они ведь что делают, нынешние Ромео: кокнут лампочку кирпичом — и взасос…

— Дожили, — горько вздохнула Вера Максимовна. — Какая пошлость… Нет, мы в их годы по подъездам не околачивались. Другое было поколение.

Подул свежий резкий ветер, заморосил дождь.

— Может быть, вернемся? — предложила Вера Максимовна. — Ты промокнешь в костюме.

— Ни за что! — ответил Евгений Павлович. — Только вперед!

Даже дождь не мог остудить его праведного отцовского гнева.

— Ага! — спустя минуту торжествующе закричал Евгений Павлович. — Вон, гляди! — Папе выхватил из рукава хлебный нож и простер его куда-то вдаль жестом полководца, указующего своему войску направление атаки.

Вера Максимовна провела от кончика ножа воображаемую линию, и взгляд ее уперся в темный дверной проем.

С бьющимися сердцами они переступили порог неосвещенного подъезда.

— Подержи, — сказал Евгений Павлович и протянул жене нож.

Он достал спичечный коробок и торопливо чиркнул. Из-под лестницы пулей выскочила кошка и промчалась на улицу. Обжигая пальцы, Евгений Павлович осветил догорающей спичкой подлестничный закуток и угол за дверью. Никого.

И вдруг над городом полыхнула ярчайшая, цвета газового пламени, вспышка и осветила мертвенным светом дома и мокрые тротуары. Потом — тьма и грохот. Ливень припустил вовсю. Вера Максимовна испуганно прижалась к мужу. Он взял ее за плечи и поцеловал в мокрую от дождя макушку.

— Ну что ты испугалась, глупенькая? «Люблю грозу в начале мая»…

Вера Максимовна не отвечала и продолжала стоять, уткнувшись носом в нагрудный карман мужниного пиджака.

— Вера, ты что?

— Так… — ответила в карман жена.

Их нежные отношения давно ушли в прошлое. Они были близки друг другу, как верные друзья, как брат и сестра. За долгие годы совместной жизни жена стала для Евгения Павловича частью его естества — необходимой, привычной и неотъемлемой, как рука и нога. Но ведь никому не придет в голову целовать собственную руку или, тем паче, ногу! Однако сейчас, когда он стоял в темноте, положив жене руки на плечи, а свежий ночной воздух, очищенный дождем от городской скверны, вливался в подъезд, неся слабый аромат клейкой новорожденной листвы, Евгений Павлович почувствовал, как на него неудержимо накатывает что-то странное и изумительное. Порыв чудесной, бесшабашной, давно забытой радости подхватил его, и он крепко прижал к себе жену. Он нашел ее губы, и она порывисто ответила на его поцелуй. На короткий миг они забыли свои морщины, гипертонию, седины…

Внезапно у их ног что-то лязгнуло об пол.

— Это я уронила нож, — смущенно сказала Вера Максимовна, высвобождаясь из объятий мужа. Они расхохотались. Евгений Павлович нагнулся, поднял нож-пилу и свободной рукой снова крепко привлек к себе жену. Они опять с удовольствием поцеловались.

И тут за их спиной раздался голос:

— Вот они! Слава тебе господи. — В дверях с мокрым зонтом в руках стояла их дочь Наташка, грациозная, немного надменная, тоненькая, как горная козочка.

Папа проворно отскочил от мамы. При этом в руке его блеснул нож-пила.

— Ой, папочка, ты похож на Бармалея с саблей! — в полном восторге закричала Наташа.

— Лучше скажи, где ты шатаешься до полуночи? — стараясь быть суровым, спросил отец.

— Я не шатаюсь, а ищу своих родителей. Я пришла домой через две минуты после вашего ухода, и бабушка сказала, что вы, вооруженные до зубов, отправились меня искать. А папочка с мамочкой, оказывается, целуются в подъезде. Веселые дела творятся на белом свете! Ох, глаз да глаз за этими родителями. Идем уж, что стоите!

КУДА ТЫ, НИНОЧКА?!

Он вытер варежкой мокрый нос и потянулся холодными твердыми губами в Ниночкин воротник, точнее, в то место, где мех пышной рыжей, как солнце, шапки соприкасался с мехом воротника и где, по расчетам Клячкина, предполагалось Ниночкино розовое ухо.

— Нинуша, по-моему, у меня очень серьезное чувство. Я проверил себя. Такого еще не было. Ну, конечно, бывали увлечения. Но тут что-то особенное. Понимаешь…