Мне стали сниться по-настоящему страшные сны. Я видела не сценки или эпизоды, а будто бы краткое описание бесконечного сериала, растянувшегося во времени между тысяча девятьсот семьдесят шестым и две тысячи пятнадцатым годом. Я видела вперемешку кадры стрельбы и мгновения из собственной жизни, полузабытые тени шестого класса. Поездка в Суздаль – одна из десятка школьных поездок – стала центральным событием моего детства. Я возвращалась к ней во сне снова и снова. И лишь когда эти воспоминания отступали, я проваливалась в мир стрельбы. Городок Ричмонд, который я видела только на фотографиях, становился замкнутым пространством, из которого я никак не могла вырваться.

Я проснулась, сжимая в руках подушку. Одеяло сползло на пол, но я не чувствовала холода. Потом комната сгустилась морозным воздухом. Приоткрытое окно не пускало свет, потому что пускать было нечего – на улице было темно. Дрожа, я сняла с зарядки телефон, чтобы посмотреть на время (пять сорок пять), и увидела одно непрочитанное сообщение: «Прости».

Она порезала себе руку острой бритвой – рассекла кожу от локтя до ладони, залила кровью раковину и пол. Поскользнулась, упала – попыталась схватиться за пластиковую сушилку, которая висела над стиральной машиной, и с грохотом повалила ее на пол – именно этот шум услышала ее мама.

Я узнала об этом позже. Сообщение показалось мне странным, но не более. Я написала: «Ничего». Она не ответила.

Я попыталась заснуть, но одеяло не грело. Небо за окном медленно светлело, наступал день. Я прошлась по комнате, потом осторожно выглянула в коридор. Родители спали, дверь в их комнату была закрыта. Я поежилась и пошла в душ.

Вода смыла ночной кошмар, и вскоре я уже что-то напевала себе под нос.

Когда я вышла из душа, завернутая в полотенце, на кухне кто-то возился с кофе-машиной.

– Доброе утро! – позвала я, быстро возвращаясь в комнату.

У нас в семье не принято расхаживать по квартире в белье или полотенцах. С кухни не ответили, из чего я заключила, что сегодня первой проснулась мама. Она не стала мне отвечать, чтобы не будить папу.

– Доброе утро, – повторила я, входя на кухню пять минут спустя. Волосы еще были мокрые, но я успела переодеться и почистить зубы.

Мама выставила на стол три дымящиеся чашки и только после этого сказала:

– Привет. Я пойду папу разбужу, а ты просыпайся пока.

Я села за стол и стала просыпаться. Мое тело уже согрелось, но я все еще чувствовала легкую боль в кончиках пальцев. Так бывает, если долго курить на морозе. Запах кофе медленно заполнил кухню, и я почувствовала, что наступает новый, хороший день.

Я шла в школу, когда мой телефон завибрировал Таниным сообщением – ссылкой на Алисину стену ВКонтакте. Там был всего один пост – фотография листа бумаги, исписанного неровными латинскими буквами. Алисин квадрат.

Даже увидев эту странную картинку, я не забеспокоилась. Я решила, что Алиса, как и мы, посмотрела фильм «СТАККАТО» и заразилась интересом к стрельбе в Ричмонде.

«Что это?» – спросила я Таню, просто чтобы поддержать разговор.

«Не знаю, надеюсь, у нее все в порядке», – написала Таня. Я подумала о том, что у человека, который только что потерял отца, вряд ли что-то может быть в порядке. И Таня должна это понимать – все-таки, когда у нее умер отец, ей было уже четыре года.

Я попыталась вспомнить что-нибудь тринадцатилетней давности. Мелькнули какие-то тепло-медовые бревна, камин. Несколько лет после моего рождения мы ездили праздновать Новый год на дачу к знакомым. Они жили в большом и жарком доме, который всегда звенел бокалами и гитарной музыкой. Потом знакомые продали дом и переехали в Америку.

Вот только эти воспоминания были ненастоящими. Просто потом я много раз рассматривала фотографии, оставшиеся от этих поездок. Если бы я помнила что-то на самом деле, то вряд ли это были бы улыбающиеся взрослые и столы с едой. Я, наверное, бегала по снегу с другими детьми и смотрела на фейерверки.

«Алиса попыталась покончить с собой», – написал Юрец. Я не знаю, почему он написал мне, – возможно, я была первой в списке его друзей онлайн, а может быть, он написал всем своим друзьям.

«Ты что?!» – я остановилась посередине пешеходного перехода.

«Она сейчас в больнице, – Юрец печатал очень быстро. – Я знаю от матери».

«Что случилось?»

«Не знаю. Вчера она вроде была в порядке».

«Кошмар». Сбоку просигналила машина, и я поспешно пересекла несколько метров перехода до тени двухэтажного ресторана «Эстари».

До начала уроков оставалось пятнадцать минут, но я вдруг остановилась, стала перебирать аудиозаписи в телефоне. Eels, Ladytron, Wolf Alice – я открыла ВКонтакте, написала Тане: «Алиса попыталась покончить с собой».

Она ответила почти мгновенно: «Я знаю».

«Откуда?»

«Юра написал».

«И мне».

Мне нечего было сказать, потому что я никогда не видела смерть. Я ничего о ней не знала. В фильмах герои умирали все время, но это было понарошку, не всерьез. Я вспомнила, как в фильме «Географ глобус пропил» этого самого географа доставали из ванны, которую он залил красным вином. Может быть, Алиса инсценировала самоубийство? Но Юрец написал, что она в больнице.

Только тут я вспомнила про пост, который Таня скинула мне несколько минут назад. Алисин «квадрат». Я снова открыла фотографию, попыталась прочитать буквы – получалась бессмыслица. Десять рядов из десяти букв каждый. Кроме обычных английских символов, там были еще два, которые я видела только на мебели из IKEA и в фильмах про скандинавских богов, – «Å» и «Æ». Красивые закорючки.

Стоя возле стеклянных дверей «Эстари», я впервые попыталась подобрать к ним ключ. Может быть, Алиса заменила русские буквы на латинские? Тогда получалось бы «А» – «А», «Б» – «B», «В» – «С» – снова бессмыслица. Я сохранила фотографию, убрала телефон и несколько минут стояла в оцепенении. Она была жива, кажется, – а значит, все хорошо. Или плохо? Если человек пытается покончить с собой и остается жив – значит, все плохо?

Я побежала к школе, но уже у следующего светофора перешла на шаг, а после перехода снова встала. Достала телефон, промотала несколько песен. Youngr. Алиса-Алиса. Я вырвала из уха наушник, выдернула провод из телефона. Только тут подумала о сигаретах, которые лежали в рюкзаке. Сделала то, чего не делала никогда: закурила, набирая по телефону маму. Два гудка. В легкие потянулся сладкий дым, и я тут же почувствовала легкую боль в груди. Голова неприятно закружилась.

– Алло, Аня, что такое?

Я даже не поправила ее.

– Алиса попыталась покончить с собой…

Эта фраза уже потеряла всякий смысл, я не понимала, что она значит, но знала, что на маму это подействует. Я даже испытывала некоторое удовольствие, как будто показывала ей рисунок или пятерку по математике, которую с таким трудом удалось выскрести у Георгия Александровича. Сейчас мама всплеснет руками!

– Аня, ты где?

– Возле памятника Энгельсу, – сказала я.

Злобный гном смотрел на меня со своего коммунистического холмика. Я уже знала, что сейчас мама за мной приедет. Бросит работу, бросит все что угодно, чтобы приехать и забрать меня отсюда. А мне же надо в школу! Куда мы поедем?

– Аня, дойди, пожалуйста, до перехода возле «Кропоткинской», я тебя там подхвачу, – я услышала шелест ткани – мама прижала телефон щекой к плечу, чтобы взяться за руль обеими руками.

Я позвонила ей раньше, чем она успела доехать до офиса, – удачно. Я затянулась и тут же поняла, что буду пахнуть сигаретами. А это плохо!

Я затушила сигарету, выловила из кармана мятомятный Орбит. Жевала и чувствовала, что по лицу катятся слезы, а я ведь совсем не собиралась плакать. Но я и не ожидала, чтобы Алиса попытается покончить с собой. Или попыталась. То есть она жива. Была? Я написала Юрцу: «Как там?»

Он ответил почти сразу: «Она в больнице».