– А зачем меня позвала? – Я уже совсем проснулась и хотела, чтобы произошло что-нибудь интересное.

– Мне грустно, – сказала Таня.

Я вытянулась рядом с ней и попыталась заглянуть ей в лицо. Таня скрылась под одеялом, всхлипнула.

– Ну ты чего? – спросила я – я еще ни разу не видела Таню такой расстроенной.

– Просто расстроилась, – сказала Таня. – Так бывает.

Я осторожно спустилась на пол, подошла к своей кровати и постаралась скатать одеяло в ком, напоминающий человечка. Мне очень не хотелось нарваться на ругательства учителей. Потом я вернулась к Тане, села на пол рядом с ее кроватью. Если бы за дверью мелькнула учительская тень, я бы просто сползла на пол. От двери меня бы не было видно.

– Ты тут? – спросила Таня.

– Тут, – я выгнула руку и потянулась к ней, нащупала теплые пальцы.

– Спасибо, – сказала Таня. – Мне просто кошмар приснился.

– Когда? – спросила я.

– После того как Екатерина Викторовна ушла, – сказала Таня. – Я совсем чуть-чуть задремала, и вдруг…

– Что вдруг? – спросила я.

– Кошмар, – сказала Таня. Она подползла ближе к краю кровати и теперь шептала мне на ухо: – Тебе когда-нибудь снятся кошмары?

– Нет, – соврала я.

Кошмары мне снились редко, но каждый раз я просыпалась в поту и судорогах. Казалось, будто простыни никогда не разомкнутся и я больше не выберусь из кровати. Я металась, раскидывая простыни, и не могла успокоиться, пока холодный воздух не сковывал тело.

– Мне почти не снятся, – сказала Таня. – Обычно ко мне мама приходит.

– А что тебе снится? – спросила я.

– Мне снится, как папа умирает, – сказала Таня, – хотя я этого не видела. Я в это время спала дома, а он был в больнице.

Я знала, что Танин папа умер, когда она была еще совсем маленькой, но ничего не знала о том, как это произошло.

– Не бойся, – сказала я и сильнее сжала ее руку.

– Спасибо, – сказала Таня.

У меня за спиной раздался скрип половицы, и я вздрогнула, дернулась к полу. Но свет из-за двери лился все так же, красноватая щель не расширилась.

– Ты куда? – спросила Таня, она чуть высунулась из-под одеяла и вглядывалась в темноту.

Я уже собиралась ей ответить, когда из-за кровати раздался Лизин голос:

– В туалет.

Лиза быстро пересекла комнату и исчезла в коридоре.

Я повернулась к Тане, спросила ее:

– Ты как?

– В порядке, – Таня улыбнулась.

В полумраке кинотеатра ее лицо показалось мне совсем детским. Я встряхнулась, пытаясь прогнать воспоминание, и заметила, что до боли в пальцах сжимаю мягкий подлокотник. Еще одно такое воспоминание – и я навсегда вернусь в шестой класс, и буду снова ходить с дурацкими косичками и глупым выражением лица. Танино лицо потемнело – экран на мгновение погас. С минорной нотой загорелись прожекторы «Двадцатого века Фокс». Еще несколько заставок. Я все еще приходила в себя, пыталась вернуться в настоящее время. Снова черный экран – белая надпись: «Основано на реальных событиях».

Тюрьма, похожая на те, в которых проводил свои интервью Холден Форд, – «Охотник за разумом», но надпись в углу говорит, что это Англия, Ричмонд, графство Кент. Там же год: 1976. По слабо освещенному, но уютному (деревянные плашки, линолеум) коридору идет человек с папкой. По его значку и кобуре ясно, что это полицейский.

– Кто там у вас, Билли?

– Да взяли пьяного на дороге. – Так говорят только полицейские в переводных фильмах.

Видна камера – у стены на скамье сидит человек в потрепанном костюме. У него угрюмое лицо – из-под густых бровей смотрят безумные глаза. Его взгляд скользит по полу и упирается во что-то за спиной у двух полицейских, разговаривающих у кулера.

– Билли, ты поедешь на ярмарку в Довере? – спрашивает один.

– Не… – начинает другой, но его прерывает выстрел.

Один, другой. Бах-бах-бах. Камера качается по коридору: влево – Доска почета, фотографии. Вправо – двери кабинетов. Бах-бах-бах. Выстрелы вместо музыки. Бах-бах-бах. Девять выстрелов – девять трупов. Двое полицейских возле кулера, еще трое в коридоре. Трое в кабинетах. Девушка-секретарь там же. Бах-бах-бах – единственный арестант падает на пол камеры. На стене у него за спиной, на скамье, на полу – красные пятна. Бах-бах – камера кренится, заваливается на сторону. Бах-бах. Экран белеет, изображение выцветает, сворачивается, словно выгоревшая пленка. На белом фоне – черная надпись: «СТАККАТО».

Таня взяла меня за руку.

– Рэйчел, кофе.

Голос раздается раньше, чем на экране успевает проступить картинка: офис газеты «Лондон Трибьюн». Год: 2001. У широкого окна – стол, на котором возвышается компьютер, рядом стопки документов.

За столом сидит мужчина средних лет. В его курчавых волосах проседь, его глаза чуть искривлены округлыми очками, но лицо приятно симметричное, мягкое. Напротив него сидит редактор отдела расследований (возле спинки вращающегося стула возникает соответствующий титр).

– Гейб, мы не можем это напечатать, – говорит мужчина за столом. Камера у него за спиной – титр: «ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР „LONDON TRIBUNE“ МАЙКЛ ШТАЙН». Теперь можно рассмотреть редактора отдела расследований – он уже немолод и больше всего похож на спивающегося Бэтмена, только без маски.

– Майкл, мы работаем над этой историей уже второй год, – говорит Бэтмен. – Я не могу просто так все бросить.

– Гейб, у меня связаны руки – от нас отвернутся все во дворце, – главный редактор встает, и камера следует за его взглядом – разбивает стекло и выявляет из тумана реку и очертания домов. Слева, на мгновение, возникает башня Биг-Бена.

– Черт подери, Майкл! – Бэтмен вскакивает, его лицо перекошено.

– Черт подери, Гейб, черт подери, – повторяет главный редактор. Его глаза закрыты, но лишь на мгновение. Вот он уже разворачивается и говорит: – Я не могу запретить тебе работать. Но сейчас эти статьи не выйдут.

– Хорошо, Майкл, – Бэтмен успокаивается, кивает.

Кажется, он только теперь осознал всю серьезность происходящего. Он возвращается в собственный кабинет, проходя по коридору, похожему на тот, в котором всего несколько минут назад прозвучали шестнадцать выстрелов: на одной стене – фотографии, наградные листы в рамках, газетные вырезки, на другой – несколько рекламных плакатов, до того выцветших, что они напоминают двери.

Таня повернулась ко мне, и Бэтмен на мгновение исчез – я пыталась разглядеть ее лицо в полумраке. Пальцы сжали мою руку, и я вдруг почувствовала дрожь в коленях. Стало холодно спине. Музыку, медленно растекавшуюся по залу, заглушил стук в ушах. Я осторожно разжала Танины пальцы, чуть оттолкнула ее ладонь.

– Марк? Саркони? – зовет коллег Бэтмен.

Табличка на стеклянной двери на мгновение замерла: «LONDON TRIBUNE MAG. MAG.». Рядом кто-то от руки пририсовал лупу.

Я попыталась вспомнить фильм, в котором я уже видела актера, игравшего Бэтмена, но лицо будто соскальзывало. В памяти всплыла только одна сцена: гримерка и опрокинутый стол, треск электричества, женский крик – или, может быть, аплодисменты.

– Шеф? – Из своей кабинки, обклеенной семейными фотографиями, поднимается сутулый мужчина в коричневом свитере.

Титр подсказывает: «Марк Скиллинг, журналист».

– Где Саркони? – Бэтмен раздраженно машет рукой. – Пока мы не расколотим эти шифры, нам не дадут печататься.

Пятница, 15 сентября, вечер

Сара Саркони умерла в две тысячи тринадцатом году – повесилась в собственной нью-йоркской квартире. Следствия по поводу ее смерти не было, потому что за несколько часов до смерти Саркони вывесила в свой блог «открытое письмо к британскому правительству», в котором написала, что больше не хочет жить.

За год до этого умер от сердечного приступа Гейб Симмонс, которого я окрестила Бэтменом. Следствия не было, потому что Симмонсу было шестьдесят пять лет и он пережил уже два приступа – в две тысячи пятом и в две тысячи восьмом.

Марк Скиллинг погиб еще раньше, всего через три месяца после публикации первого расследования «Стрельбы в Ричмонде» в «Лондон Трибьюн». Его в самом центре Лондона сбило ночное такси.