За окном автобуса проносились какие-то серые столбы и поля – мучительно хотелось спать, но окно дрожало так, что, как только я упирала в него голову, та тут же начинала ныть еще сильнее. Если бы это случилось со мной в шестнадцать лет, я бы решила, что голова болит, потому что я уже целых четыре часа не курила.

Таня совсем не выглядела сонной. Она перегнулась через сиденье перед нами, заглянула к Юрцу и Глебу. Они мрачно и медленно играли в дурака, стараясь прятать карты от Екатерины Викторовны, которая иногда бросала в их сторону усталые и полные понимания взгляды. В поездке нам полагалось вести себя пристойно.

– Что делаете? – спросила Таня.

Я поняла, что таким образом она пытается меня растормошить.

– Ничего, Тань, – сказал Юрец, – Отстань, пожалуйста.

– Хмурый ты, – Таня провела по Юриным волосам рукой. – Не унывай.

– Тань, не трогай, – Юра вяло отмахнулся, и я поняла, что его очень сильно укачало.

Таня тоже это заметила и вернулась ко мне.

– Ну так что, музыка? – спросила она, сползая вниз и упираясь коленями в спинку Юриного сиденья.

– Давай, – сказала я, и Таня тут же протянула мне черный наушник-капельку, ее пальцы на мгновение скрылись в выпущенном мною облаке дыма.

– Что ты любишь? – спросила Таня. – Ты любишь Земфиру? – Таня коснулась моего плеча, будто пытаясь выглянуть в окно автобуса.

Ей пришлось сесть ровнее, чтобы дотянуться до моих волос. Я тряхнула головой, не дала себя схватить.

– Не знаю, поставь, – сказала я.

Имя «Земфира» мне было совсем незнакомо, потому что тогда я еще совсем ничего не слушала.

– Песня называется «ПММЛ», – сказала Таня.

Четыре буквы отстучали в голове, словно капли дождя. Тяжелое небо за окном автобуса сносило в сторону февральским ветром. Над лесом – серые тучи, промозглая зима.

– Эту ты знаешь, – сказала Таня.

Гул из наушника слился с гулом подворотни – Бирмаркет начал оживать. Я услышала протяжное «Прости» песни «Возможно».

Мы сидели и курили. На самом краю поля зрения будто блестело туманное стекло автобусного окна – я почувствовала дрожь сиденья и гул мотора. Уткнулась Тане в плечо, закрыла глаза. Песня за песней. «Ариведерчи», «Бесконечность», «Прогулка», «Полярная звезда», «Кит», «Окраины».

Мне снился автобус и зимняя дорога. Не яркая и солнечная, какой я запомнила тракт возле гостиницы, а грязная и свалявшаяся, словно мокрая шерсть. Автобус разбрасывал по сугробам черные капли. Окно в разводах покачивалось перед глазами. Я клевала носом, попыталась упереться головой в спинку переднего сиденья, но чуть не упала на пол. Места было слишком много. Наконец я сдалась и положила голову Тане на плечо.

Мне казалось, что прошло всего несколько минут, но, когда я открыла глаза, вокруг было уже темно. Глаза – мокрые, наверное, красные. Таня улыбнулась, осторожно провела пальцами по моей челке. Я чуть отодвинулась – наушник выпал из уха, спикировал ко мне на колени. Я все еще будто спала и поэтому и не подумала его поднять. Таня протянула руку, пальцы чуть сжали джинсовую ткань у меня на колене. Несколько секунд мы сидели молча, а потом я осторожно разжала Танины пальцы и встала – хотелось размяться.

Таня тоже поднялась, потянулась и чуть не задела какую-то кожаную спину – толпа подступила совсем близко к нашей скамейке.

– Я позвоню Алисе, ладно? – спросила Таня и, прежде чем я успела ответить, протиснулась между спин, доставая на ходу телефон.

Я, будто во сне, опустилась обратно на скамейку. Странный день, странный вечер.

Пива не осталось, не осталось и сигарет, но нужно было дождаться Таню – если оставить место без присмотра, то его займут, а мне хотелось еще посидеть здесь, среди людей.

В поездке в Суздаль было хорошо – и в автобусе, и в сырой узкокоридорной гостинице, которая будто норовила завалиться на сторону. Мы – и ученики, и учителя – ощущали себя чужими в незнакомом городе, и из-за этого между нами установилось странное понимание. Я наконец ощутила себя москвичкой.

Георгий Александрович поехал с нами впервые. К истории или искусству он не имел никакого отношения, но для поездки был необходим взрослый, который мог бы следить за мальчиками. Раньше эту роль выполнял кто-нибудь из родителей, но учителям надоело каждый раз искать добровольца. Георгий Александрович тогда только пришел к нам в школу и еще не научился отказывать коллегам.

Экскурсии я запомнила плохо – кремль, кажется, церкви, церкви. По вечерам – идиотские мероприятия, в которых никому не хотелось принимать участие. Ночью – разговоры шепотом через провалы между узкими, скрипучими кроватями.

Лиза и тогда уже говорила больше, чем остальные девочки. Мы лежали с ней на соседних кроватях, и в первый день перед сном я услышала, как она бормотала:

– Любит не любит, любит не любит.

– Ты о ком? – спросила я шепотом.

– О Юрце, – честно сказала Лиза. – Думаю, скорее любит.

– Почему ты так думаешь? – спросила я.

Юрец был на голову выше всех мальчиков и держался отстраненно. На переменах он уходил общаться с ребятами из восьмого класса. Из нашего класса он дружил только с Таней, и то потому, что она никогда не оставляла его в покое.

– Я разбираюсь, – сказала Лиза. – А ты нет.

– Хорошо, – сказала я – мне не очень-то и хотелось разбираться в такой фигне.

– Ты, когда подрастешь, поймешь, – сказала Лиза.

– Ты меня на месяц старше, – прошипела я и даже сама удивилась своей обиде.

Лиза долго молчала, а потом отвернулась от меня. Я тоже отвернулась и почти сразу задремала. Мне показалось, что кровать качается почти так же, как автобус, и я, последив пару минут за чернотой вокруг, провалилась в сон.

– Все хорошо, – сказала Таня, возникая будто из ниоткуда. Она уже убрала телефон.

– Как Алиса? – спросила я.

– В порядке, – сказала Таня и протянула мне пачку Мальборо – видимо, сходила в магазин, пока говорила по телефону.

– Это наша последняя пачка сигарет, – сказала Таня и сделала торжественное лицо. – Пообещай, что больше не будешь курить.

– После этой пачки? – спросила я.

– После этой пачки, – сказала Таня.

Вот так же четыре года назад она просила меня пообещать, что я никогда не перестану с ней дружить.

– Обещаю после этой пачки бросить курить, – сказала я.

– Я тоже обещаю, – сказала Таня и села рядом со мной.

– Что говорит врач? – спросила я, закуривая.

– Все будет хорошо, – сказала Таня, – ее скоро отпустят из больницы, только проверят еще что-то про моторику.

– Понятно, – сказала я.

– Она решила перевестись в другую школу. Только ты не говори никому, пожалуйста, ладно? Она мне по секрету сказала.

Таня села рядом со мной, щелкнула зажигалкой.

– Почему? – Я вдруг подумала, что нужно будет навестить Алису в больнице.

– Не знаю, она не говорит. Но, кажется… – Таня запнулась.

– Чего? – Я вздохнула и положила ей руку на плечо.

Мне было не очень комфортно к ней прикасаться, но я не могла никак иначе передать ей свою поддержку. Я не знаю, почему мне было так неприятно Танино тело. Я вспомнила, что в младших классах мы гораздо чаще касались друг друга.

– Не важно, – Таня покачала головой.

Я удивленно посмотрела на нее – мне почему-то не приходило в голову, что Таня и Алиса обсуждают между собой что-то личное. До того как Алиса попыталась покончить с собой, я вообще не думала о ней как о настоящем человеке – и, только сидя на скамейке в Бирмаркете, я поняла, что у нее есть свои секреты.

– Почему нельзя говорить о том, что Алиса переводится? – спросила я первое, что пришло мне в голову.

– Ну, ей не хочется, чтобы кто-то в классе знал. Только мне рассказала и, кажется, Юрцу, – Таня улыбнулась.

– А ему почему? – Я почувствовала, что задаю слишком много вопросов: «Почему да почему?»

– А как ты думаешь? – Таня вывернулась из-под моей руки и уставилась на меня своими карими-карими глазами.

– Не знаю.