– В таком случае, просвети нас, – устав слушать эти непонятные разговоры, приказал отец.

Именно приказал. Он почти не говорил с Даён, поскольку ему не нравился выбор сына. В этом тоже было что-то сверхэгоистичное, учитывая, что он понимал – выбора у Чонвона на самом деле не было.

Все взгляды устремились к Даён, и в другое время она бы смутилась, но на этот раз она лишь вскинула голову и на секунду прикрыла глаза.

– Вы, возможно, не знаете, но ваш сын – гей, – сказала она через эту самую секунду. – Мидзуки Цукаса – его партнер. Несмотря на то, что его сейчас нет в стране, я не называю его бывшим партнером Соквона. При их отношениях не может быть понятия «бывший», потому что Соквон превратил его в то же, во что Чонвон превратил меня, а вы, отец, превратили матушку. Соквон точно такой же, как и вы, с одним небольшим отличием – он украл для себя мужчину, а не женщину.

Соквон даже услышал звуки вдребезги разбивающегося стекла. На самом деле ничего не разбилось – в комнате вообще не раздалось больше ни звука.

Родители, сидевшие по противоположным концам стола, погрузились в молчание – они даже не смотрели на Соквона. Сам он, не отрываясь, смотрел на Даён, к своему удивлению, уже не чувствуя ни страха, ни стыда. В конце концов, было уже слишком поздно – если он и мог ее остановить, любой шанс был уже упущен.

– Это правда? – немного придя в себя, спросила мать.

Она подняла совершенно спокойный с виду взгляд на Соквона, и он опустил глаза, не смея ответить ей тем же. Сейчас это было недопустимо.

– Да, правда, – сказал он, не видя смысла обманывать.

– Этот человек – тот, кого ты выбрал для себя?

– Да.

– Как давно это продолжается?

– С апреля прошлого года.

– Это он сделал тебя таким?

Разговор, который всего на несколько секунд перешел в плоскость допроса, теперь вновь сошел к личному.

– Даён-нуна сказала правду, – ответил Соквон. – Я был таким всегда, и более того, удерживал Цукасу силой.

Он еще не понимал всего масштаба произошедшего. Иногда, в самых страшных и невероятных мыслях, стараясь представить себе этот момент, Соквон не мог полностью охватить всю глубину и горечь последствий. Бывали времена, когда ему отчаянно хотелось, чтобы родители узнали обо всем – о том, что он не мог спать с девушками и не собирался жениться, о том, что он полюбил мужчину и сделал то же, что и Чонвон. В такие времена он отчаянно жаждал свободы – не прятаться от семьи и иметь возможность жить с Цукасой постоянно, но его пыл быстро остужался от мыслей о последствиях.

Гомосексуальность не признавалась ни родителями семьи Ю, ни партнерами по бизнесу, ни обществом, ни даже законодательством. За это не сажали в тюрьму, но мужчина, спавший с мужчиной, точно не мог рассчитывать на хорошую карьеру или управление крупной компанией. Все, на чем строилась жизнь Соквона, рушилось одним признанием.

Комментарий к 28. Признание

Ровно два месяца))

**Временное объявление**

Автор чу-у-уточку устал, так что до конца недели новые главы, наверное, появляться не будут)

========== 29. Семья (Часть 1) ==========

«Это простая и хорошая женщина, которую неправильно любили».

(«Возвращение в Брайдсхед», Ивлин Во)

«Даже когда ее дети были еще совсем крошками, она могла любить их, только если они были такими, какими она хотела их видеть».

До самой середины июня Соквон не показывался в доме. Дело было не в том, что ему запретили приходить – просто очень кстати началась жаркая пора на работе. Он помнил, что примерно в это же время в прошлом году Цукаса уже находился в Сеуле, и это были счастливые дни. Теперь все было совсем иначе.

Конечно, при желании он мог бы выкроить время и заехать домой хотя бы на обед, но ему не хотелось видеться с родителями. Для их семьи вполне нормальным было не перезваниваться неделями, если для этого не было никаких серьезных поводов. Он и его братья не были теми детьми, что каждый вечер дисциплинированно звонили матери или отцу, приезжали среди недели или могли порадоваться неожиданному визиту родителей. У них все было проще и сложнее одновременно – они общались только в случае необходимости и не говорили, когда было нечего сказать. Соквон не виделся с Кансоком почти столько же, сколько и с родителями, а с Чонвоном беседовал раз в полнедели, поскольку приходилось обсуждать гостиничный трансфер и прочие моменты. Чаще всего в эти недели он говорил с Пёнхи – она заканчивала весенний семестр, но по вечерам частенько звонила ему и подолгу висела на телефоне.

Она была единственной, кто прямо высказался о ситуации – вполне возможно, она позволила себе это, потому что не понимала всей серьезности произошедшего разговора. Однако Пёнхи никогда не была трусихой, к тому же, она была менее привязана к родителям, чем старшие братья. В этом заключался ее феномен, который был непонятен окружающим – как младшая и единственная дочь семьи могла вырасти такой холодной к матери и отцу? Глядя на ситуацию изнутри, Соквон понимал, почему это происходило – она с самого детства знала, что была нелюбима и нежеланна. Даже будучи беременной ею, Инсу не проявляла никакого интереса с развивавшейся в ее утробе дочери – она почти не ела, перестала следить за собой, да и вообще выглядела так, словно для нее наступил конец света. Она оживала только когда видела Соквона – тогда в ее глазах появлялась осмысленность.

Соквон знал, что мать избавилась от нескольких детей после того, как родила его. Третий сын должен был стать ее последним ребенком, но когда она забеременела Пёнхи, первые месяцы пришлись на тяжелую болезнь, и, очевидно, она связала отсутствие менструации с последствиями – она сильно похудела, и ее организм почти исчерпался. К моменту, когда она поняла, что вновь понесла от мужа, Пёнхи жила уже четыре месяца. После недели непрестанных уговоров Чунмин уговорил жену проверить пол ребенка, и узнав, что это девочка, вынудил ее доносить и родить малышку. Наверное, надеялся, что дочь растопит ее сердце – будет более понятной и близкой, нежели сыновья.

Ничего не изменилось. Пёнхи не стала любимой дочерью и подругой для матери – как Даён отгородилась от своих дочерей, так и Инсу сразу же отсекла дочь от себя. Чунмин и Соквон, наверное, были единственными, кто помнил первые шаги Пёнхи, ее слова и достижения. Она что-то значила только для них, хотя Чунмин не особенно вникал в процесс ее воспитания. Может быть, он разочаровался, поскольку Пёнхи не принесла в дом того тепла, что смогло бы разбить ледяную стену между ним и его женой.

Соквон и сам помнил не очень много, но сравнительно с остальными, все-таки гораздо больше. Только он имел привычку припоминать Пёнхи моменты ее детства, вгоняя в краску и заставляя злиться – иногда он выуживал из своей памяти самые разные детали, рассказывая ей о них.

Один из таких случаев пришелся на их вечернюю беседу по телефону. Пёнхи тогда разговорилась и выболтала даже то, о чем говорить не стоило.

– Думаю, онни хотела обидеть не тебя, а маму, – сказала она. – Мне кажется, она хотела задеть маму. Понимаешь, Рин начала мочиться в постель. Ну, ты же помнишь, никто из детей Чонвона-оппы никогда не писался, а тут такое… ну, начались разговоры. Онни начала разбираться, возила Рин к доктору, потом еще куда-то… хотела даже оставить ее на неделю в каком-то лечебном центре, но Чонвон-оппа не позволил ей – сказал, что такому маленькому ребенку место в доме. И тогда мама забрала Рин к нам. Через некоторое время Джонхва сама пришла – видимо, без Рин вообще жить не может. Мне их так жаль, оппа, я все время плачу, когда вспоминаю об этом. Я тогда дома была. Представляешь – ночь на дворе, а под дверью кто-то плачет. Я открыла, а там, на ступеньках Джонхва с игрушками. С медвежатами – со своим и Рин. Помнишь, им парные покупали? Ты не видел, наверное…

Она расплакалась – ее голос задрожал, и через некоторое время она хлюпнула носом.

– Не видел, – кивнул Соквон. – Я вообще не знаю, чем они играют. Хорошо еще, игрушки у них есть.