Вязать узлы Соквон, наверное, тоже учился специально – на все про все ушло не больше семи секунд.

Все было кончено – Цукаса задрал голову, глядя на узел и понимая, что его рабочая левая рука оказалась привязанной к ножке дивана.

Соквон отполз и прислонился спиной к этому же самому дивану, переводя дух.

– Ты сильный, – сказал он. – Долго продержался. Я думал, легче справлюсь.

Цукаса молчал. Он уже знал, что связывание галстуком грозило серьезными проблемами, и не ждал ничего нового.

Сняв измятый пиджак и рубашку, Соквон вновь вернулся к Цукасе, отталкивая его согнутые в коленях ноги вниз и усаживаясь верхом. Правой рукой Цукаса ударил его еще раз, но получилось почти жалко – Соквона мотнуло в сторону, но не сильно. Свободное запястье было схвачено и зафиксировано на полу рукой Соквона и солидной долей его веса.

Соквон склонился над ним, и Цукасе захотелось плюнуть, но он удержался, понимая, что ничем бы себе не помог.

– Ты ведь левша, верно? – вкрадчиво спросил Соквон, обдавая его лицо горячим проспиртованным дыханием, отчего Цукаса недовольно сморщился. – Я давно заметил. Кто-то переучил тебя, но ты левша. Когда скрещиваешь руки, левую кладешь поверх правой. И еще – он склонился еще ниже, почти касаясь его лица – ты дрочишь левой. Так что левая рука нам сейчас ни к чему, только проблем наделаешь.

– И что теперь? Будешь трахать связанного? – спросил Цукаса, просто уточняя его планы. – Или убить хочешь?

– Чувствуешь? – Соквон слегка сжал его бедрами, прогибаясь в спине и прижимаясь пахом к его животу. – Стоит как каменный, даже больно. На тебя, принцесса. Тебе ничего и делать не надо. Конечно, ты тут прыгал и светил голым задом, но не могу сказать, что с тем… этим, в клубе… не могу сказать, чтобы он одетым был. Так что в тебе такого? Почему я хочу тебя, почему тебя одного?

– У тебя с ним не встал? – почти издевательски уточнил Цукаса, приподнимая брови. – Как жаль. Неприятно позориться даже перед шлюхой.

– Встал, почему же… все работает как надо, это же физиология, – улыбнулся Соквон. – Но кончить не удалось. Так что я в тебя кончу – с тобой точно все получится.

Цукаса вновь промолчал, но инстинктивно напрягся, чувствуя, как тело Соквона подобралось и отяжелело. Соквон сдавил его запястье сильнее.

– Не дергайся, – посоветовал он, целуя Цукасу в лоб. – Есть разные препараты, я мог бы выбрать любой. От одного ты сам полез бы ко мне и просил бы трахать тебя до смерти. От другого ты уснул бы через десять минут – и так, что даже не почувствовал бы, если бы я отодрал тебя без смазки. А есть еще один. Называется «дышать и моргать». Догадываешься, да? Под ним ты мог бы только дышать и моргать, ничего другого. Твои мышцы расслабились бы настолько, что ты не сумел бы даже пальцем пошевелить. Ты бы все понимал и чувствовал, но ничего не смог бы со мной сделать.

– Так я тебе спасибо сказать должен? – прерывающимся от злости голосом спросил Цукаса.

– Ты должен расслабиться сам, без наркотика. Так будет лучше. Я все равно тебя трахну.

Логика этого решения была просто потрясающей – Соквон собирался наказать Цукасу за то, что сам не смог кончить с кем-то там другим.

Соквон прижался лицом к его шее, и Цукаса почувствовал, как горячий и влажный язык прошелся по его коже. От этого скользкого ощущения захотелось сбросить Соквона и сбежать в ванную, чтобы смыть с себя это, но все, что удалось – заработать алую полосу на левом запястье, в которое врезалась гладкая и плотная полоса галстучной петли.

– Почему ты такой? – мокро целуя его под подбородком и опускаясь к надгрудинной впадинке между ключицами, спрашивал Соквон. – Я не хочу от тебя зависеть, я хочу жить как раньше. Но, черт возьми… ты, ты все у меня отнял. Теперь ты все для меня. Ты – все.

========== 25. Паром ==========

В самом начале пришла боль – тупая и тихая, но явственно ощутимая и наполнявшая голову как какая-то жидкость. Когда Соквон, не открывая глаз, повернулся набок, показалось, что эта боль даже начала плескаться, ударяясь в лоб изнутри. Потом появилось ноющее чувство во всем теле, сменившееся гадким ощущением во рту – признаком перепоя. Он облизнул губы и вздохнул, готовясь открыть глаза. В таком состоянии не стоило просыпаться постепенно – соскакивать с кровати, конечно, тоже не следовало, но открыть глаза было необходимо сразу же.

На щеку опустилось что-то холодное и твердое, и Соквон вздрогнул, распахивая глаза – теперь уж точно без предварительного самонастраивания.

Цукаса слегка придавил стакан с водой к его лицу, а потом снял его со щеки и помотал рядом с его носом.

– Просыпайся, – удивительно ровным голосом, но все-таки твердо сказал Цукаса. – Чем быстрее ты придешь в себя, тем лучше.

Самым отвратительным было то, что Соквон отлично помнил все, что произошло прошлой ночью. Он пил не так уж и часто, и потому его мозг еще сохранил способность запоминать пьяные размышления, решения и поступки. У некоторых мужчин со временем эта способность притуплялась, а после исчезала совсем, и большинство пьяниц, даже не алкоголиков, просто любителей выпивки, не запоминало практически ничего после попойки.

Он взял стакан из рук Цукасы, медленно уселся, стараясь особо не тревожить при этом голову, а потом сделал глоток. Прокатав воду по рту, пока она не стала теплой, он сглотнул, хотя ему страшно хотелось куда-нибудь ее выплюнуть. После этого он допил оставшееся и опустил стакан на одеяло.

Цукаса сидел перед кроватью на стуле, который притащил из кухни. Он был одет во вчерашнюю одежду Соквона – рубашку, костюм. Трусы, наверное, тоже были позаимствованы. Правда, галстука на нем не было. Одежда Соквона была ему явно велика, но он не выглядел в ней смешно – скорее просто растрепанно и небрежно.

– Покажи видео, – бросая в Соквона телефон, по всей видимости, извлеченный из его кармана, без предупреждения потребовал Цукаса. – Те самые, которые ты записал, чтобы держать меня в Корее. Хочу посмотреть.

– Зачем тебе? – спросил Соквон, еще не до конца понимая суть требования, но уже ощущая неприятный холодный страх, мерзлой кровью потянувшийся откуда-то из области желудка.

– Ты же сам предлагал посмотреть, помнишь?

– С чего именно сейчас? – пытаясь оттянуть время и как-то сосредоточиться, продолжил Соквон.

– А почему нельзя? – спросил Цукаса. – Нет, правда, почему? Или их здесь нет?

– Не неси фигню, – вздохнул Соквон, совсем приходя в себя и добегая, наконец, до истинного смысла происходившего.

– Покажи видео, – повторил Цукаса, лицо которого было непроницаемо-серьезным, даже взгляд был каким-то неподвижным и пристальным.

– Скажи, зачем тебе, – заходя на второй круг, опять спросил Соквон.

Страх уже не просто холодил его изнутри – он уже приморозил его к постели. Все прелести собственного положения открывались постепенно, но каждое из открытий было настолько неприятным, что он не сразу мог с ними смириться. Учитывая все еще трещавшую голову, реальность грозила совсем раздавить его.

Он был раздетым, больным и абсолютно открытым. А Цукаса был натурально изнасилованным после вчерашней ночи, но трезвым и здоровым, и к тому же, одетым. И если бы он просто хотел прикрыться, то не стал бы надевать пиджак – обошелся бы рубашкой. Еще в руках у Цукасы побывал телефон, который, к счастью, был заблокирован. Правда, эта защитная мера могла бы отсрочить неизбежное, но никак не отменить его.

Еще тогда, в Джакарте, удаляя видео с серверов, Соквон подумал, что если дойдет до прямого вопроса, он скажет правду. Почему-то он не мог солгать или придумать что-нибудь вразумительное. Почему-то он и не хотел этого делать. Он лишь наивно и слепо надеялся, что до прямого вопроса Цукаса не дойдет. Видимо, он опять ошибся.

– Их нет, верно? – приподняв левую бровь, уточнил Цукаса. – Их больше нет, ведь так?

Соквон ничего не ответил. Было понятно, что молчание говорило красноречивее любых признаний, но он все-таки не мог найти в себе смелости сказать все напрямую. Не хотелось подписывать себе смертный приговор.