Разумеется, ему позволялось появляться наверху, например, готовить там еду на хромированной и деревянной кухоньке, но Фрэнсис ненавидел готовить, приходилось спасаться жирными фастфудами и блядской микроволновкой.

Фрэнсис остановился, осматривая свое маленькое логово, словно посторонний.

Оно казалось и уютным, и мерзким одновременно: на столе не помытая тарелка с ножом и вилкой, сложенными накрест, посреди кровати валяется резак для картона.

Сбитые у изножья матраса простыни напомнили ему о последней беспокойной ночи перед отправкой в Сирию, а с ночи перед этим осталось другое напоминание — засаленный презерватив, засунутый за столбик кровати.

Фрэнсис подошел к своему шкафчику, поставил в него сумку с вещами и задел головой висящую на люстре ленту с пакетами презиков из стратегического запаса.

Он выложил на стол свое оружие «Смит-Вессон-686» и почти сразу ощутил неестественную тягу почистить его.

Но сначала Фрэнсис хотел узнать, что произошло в мире за эти месяцы.

Он открыл электронную почту и присосался взглядом к последнему письму. Ему написал отец. С чего бы это? Наверное, не дозвонился в Сирию. Фрэнсис открыл письмо и отвлекся на брошенный крекер в упаковке. Он принюхался к нему, подумал секунду, мог ли он испортиться, бросил в рот.

Громко хрумкая, он вернулся к письму.

Глаза заскользили по строчкам, и Фрэнсис забыл, что жевал. Он читал о том, как его родной брат перестал отвечать на звонки отца и, вероятно, попал в неприятность в Нью-Йорке. К письму прилагался адрес общежития Итана и искренние заверения отца, что он не в состоянии отправиться на его поиски из-за больной, мать его, ноги.

— Охуеть, — с чувством произнес Фрэнсис.

Он два раза перечитал письмо, захлопнул ноутбук, смахнул с себя крошки и решил первым делом заказать билет до Нью-Йорка, а потом уже позвонить отцу. Предок, как обычно, не удосужился даже задницу поднять, чтобы помочь своим сыновьям. Фрэнсис потер глаза и провел пальцами по волосам. Ну ничего, он найдет Итана сам.

В Сирии, выходя на задание, они помнили, что находились под прикрытием: «Если враг шел за тобой, он шел и за мной». Фрэнсис давно включил брата в список людей, за которых он готов отдать жизнь и, что еще более важно, жизнь отнять.

***

У Кима не получалось войти в ритм после Нового года, хотя прошло уже две недели.

Ему не удавалось концентрироваться, слушать журналистов и операторов, которые лили в уши информацию.

Ким каждый день приходил на работу с четким планом и каждый день сливал список в трубу.

Он сидел в своем кресле у окна и смотрел вниз, на заснеженный постпраздничный Нью-Йорк.

Ким чувствовал себя отдохнувшим и уставшим одновременно.

В его голове поубавилось шума, и привычка постоянно читать новости отошла на второй план, пока он был у родителей. Компания старшего брата Алекса, решившего свернуть свою адвокатскую практику и пойти в прокуратуру, что они и обсуждали два дня подряд за семейными ужинами, вернула Кима в домашнюю ракушку, где ему ничего не угрожало. Однако Алекс уехал уже двадцать шестого декабря, нагруженный мамиными контейнерами с праздничными салатами, и Ким остался один. Тогда у него появилась в придачу к расслабленности и усталость, какая-то замороченность. Он не выбросил из головы Робина, скотину, даже не поздравившую его с Рождеством.

Посмотрев на айфон, Ким погасил в себе идею написать ему.

Внутри у Кима шла борьба паники с рацио: неужели Робин не в порядке? Иногда перед сном ему приходили в голову ужасные картины — например, как Робин творил с собой что-то страшное или вообще умирал… В такие моменты Ким вставал, нашаривал айфон, иногда даже набирал сообщение. Но так и не отправил ни одного. Ведь вслед за паническими фантазиями приходили другие, более реалистичные идеи. Он думал, что Робин проводит свое время с родными, друзьями или со своим мужчиной, а Ким не входил ни в одну из этих категорий. Лишь Господь знал, почему Робин пришел к нему в ту ночь, но его визит взволновал Кима гораздо больше, чем ему хотелось признаваться.

Он весь день думал о том, что спровоцировало Робина так напиться. Потом ждал, когда тот даст о себе знать…

Робин не предпринял ничего, что дало бы надежду на возобновление отношений. Так что Ким уже триста раз пожалел, что связался тогда с Робином из-за Джины. Хотя то интервью дало им значительную репутационную прибыль, оно лишило спокойствия самого Кима.

Он снова ощутил себя влюбленным идиотом, как после их первого свидания. Робин его восхитил чувством юмора, шармом, спокойствием, мудростью… Ким даже попробовал отвлечься с кем-то, наконец, найти себе нового мужчину, но на сайте знакомств ему пока писали одни подростки и извращенцы.

Ким вздохнул и посмотрел на часы: скоро начнется суета.

Из-за Робина, из-за своих душевных переживаний он снова ощутил желание покурить и, что самое ужасное, сыграть. Конечно, отправься он в ближайшее казино или еще лучше к подпольному дилеру, Робин исчез бы из его головы хотя бы на время. У Кима задрожали пальцы, как у наркомана в завязке. Он вцепился в кресло, сжал губы — он знал, что мог бы позвонить Робину, сказать о кризисе и попросить прийти…

Все стало хуже после Химика.

Ким и раньше периодически проигрывал все деньги и отправлялся домой пешком, но потом этого ему перестало хватать. Он обращался к сомнительным личностям, приглашающим покеристов в подвал, играл в кредит, кое-как выплачивал долги, опустошив счет с родительскими деньгами… До момента появления неподъемного долга со всеми возможными последствиями в виде переломанных ног его отделяла одна неудачная игра. Примерно тогда он познакомился с Робином. Как и большинство зависимых людей, Ким не выглядел больным, он вел вполне нормальное существование, и Робин, кажется, ни о чем не подозревал.

Ни о чем не подозревал, пока как-то не обнаружил Кима со своим кошельком в руках.

Карточная игра оставалась для него ни с чем не сравнимым кайфом, а особенно тот момент, когда противник неловким движением или случайной фразой раскрывал свои карты и шансы на успех или провал обретали очертания цифр. Ким сходил от этого с ума, иногда у него кружилась голова от удовольствия из-за одного только запаха…

Дерево, кожа, алкоголь и адреналин.

Едва он поднялся с кресла, вытянув руки вверх, как в кабинет постучал и тут же ворвался ассистент режиссера Джон. Он держал пальцы, на которые почти полностью натянул свитер, у виска.

— Включи телевизор, давай!

Ким схватился за пульт, нажал на кнопку и только потом спросил:

— Что случилось?

Привычка репортера: если оператор сказал «беги», лучше выяснять обстоятельства уже в процессе.

— Видео. Кто-то слил в Сеть видео с диверсантом… С тем, кто бомбы на АЭС подкладывал!

Ким повернулся к телевизору, надеясь, что не переключил вчера с Си-эн-эн: если что-то происходило и Седьмой канал об этом еще не знал, значит, информация распространялась через Си-эн-эн. На экране ведущий Нил Джонс читал с суфлера сообщение, внизу находилась красная плашка: «В Сети назвали имя диверсанта, проникающего на АЭС». Глаза Кима скользнули к картинке в полиокне, и он замер. Внутри все перевернулось, он будто оказался в сорвавшемся лифте, где не работали кнопки. Галлюцинации? Он так тосковал по Робину, поэтому видел его?

Ким протер пальцами глаза и вернулся к титрам.

— Что это… — сокрушенно начал он.

— Мы начали готовиться к эфиру только что. Делаем спецвыпуск, нужна твоя помощь.

— К эфиру?

Он присмотрелся к повторяющимся кадрам: Робин у АЭС перед взрывом, Робин, получающий какой-то сверток на Таймс-сквер, скриншоты с ноутбука, фотография с удостоверением, какие-то темные снимки, снятые, судя по всему, тайно… Сердце Кима сжалось, как если бы прямо сейчас ему в грудь попала стрела.

— Ким, ты в порядке вообще? — Джон потрепал его за плечо.

— Выясните, что это за видео, кто его предоставил…

— Так уже все известно — конфиденциальная утечка. Говорят, что она связана с тем, что Дэвид Маккензи сегодня собирает экстренную пресс-конференцию в двенадцать дня.