И Скай, и Эйвери это знали, но так и не перестали пробовать достичь экстаза кустарным способом.
Тем временем пришла пора отказаться от забав и перейти к реальной подготовке. В Древней Греции мистерии в честь Диониса проводили в декабре, и Эйвери решил повторить свою в то же время. Придется замерзать в хитоне посреди ночи в каком-то забытом богом лесу… И от этого внутри Ская просыпалось почти сексуальное возбуждение — поступок, как его ни покрути, выглядел сумасшедшим.
В ближайшие девять дней они откажутся от еды, будут постоянно купаться, очищать тело от пищевых зависимостей.
За день до Вакханалии прекратят говорить, выбросят часы, уничтожат традиционные системы отсчета, что должно привести к разблокированию высшего уровня прозрения, к достижению состояния «потока». О том, как они узнают предшественников экстатического транса, Скай спрашивал раза три, его действительно волновал этот вопрос. На что это будет похоже? На наркотики? На бессонницу? На эйфорию? На влюбленность? Никто из греков не описал ощущений, никто не намекнул, что происходит после девятого дня и бывали ли случаи, когда это приводило к краху.
— Ты боишься? — Эйвери мгновенно поднялся, заставив Ская вздрогнуть от неожиданности.
— Не самой Вакханалии, — признался Скай, — а последствий.
— Чего конкретно?
— Не знаю. Наверное, в этом и ответ. Я не знаю, чего ждать.
Эйвери сощурился.
— Оно уже в тебе, — он положил ладонь ему на грудь. — Музыка, которую ты слушаешь, особенно EDM, фильмы в IMAX 3D, мы ведь идем смотреть их в кино, хотя через три месяца могли бы увидеть на ноутбуке и бесплатно. Порно, в конце концов, — ехидно улыбнулся Эйвери. — Тридцать пять процентов всемирных поисковых запросов так или иначе касаются секса. И то, что мы чувствуем, когда возбуждаемся, это и есть нейрохимическое насыщение, экстаз. Правда, длится он всего мгновение. — Эйвери убрал руку, только теперь Скай выдохнул. — Вакханалия позволит тебе чувствовать его дольше. Вместо секунд — целые часы и дни.
— Тогда давай сделаем это…
На шестой день голодовки, постоянного бултыхания в воде, медитации и чтения ритуальных заклинаний на греческом Скай проснулся будто не в своем теле. Он открыл глаза и секунд пять не осознавал, кем он является и где находится. Нечто большее, чем классическая потерянность после быстрого пробуждения. Скаю не удалось отыскать ничего привычного и уже пережитого в том, кем он казался себе сейчас.
Он будто стал кем-то большим, или же Вселенная сузилась до размеров его зрачка…
В мозгу мгновенно вспыхнули слова Эйвери, повторяемые круглые сутки уже неделю: безсамость, вневременность, легкость и насыщенность.
Скай лежал в постели и поражался тому, как изменилась его жизнь с момента начала их подготовки. Он не смотрел на время, он позволил своему организму самому решать, когда ему вставать и ложиться спать. Вероятно, впервые с момента постановки страшного диагноза его маме им овладела легкость и легкомыслие.
Что-то в его голове щелкнуло, Эйвери как-то ему рассказывал о гормонах… В общем, что-то щелкнуло, и он будто снял мутные очки.
— Мы нашли путь, — прошептал он и несдержанно рассмеялся.
Тогда в комнату ворвался Эйвери, держа руки на висках. Одним жестом он сумел описать то, что овладело и Скаем тоже! Голову будто разрывало! Но ощущение не казалось чуждым, будто включились какие-то дополнительные ресурсы мозга!
Они посмотрели друг на друга и без слов поняли. Все, что их окружало, теперь виделось другим, ужасно четким и прекрасно расплывчатым одновременно.
Настроение Эйвери резко поменялось, оно стало приподнятым и предвкушающим.
На седьмой день они вернулись к планированию Вакханалии: нашли уединенное место и на практике проверили, возможно ли улизнуть через окно нью-йоркского особняка вечером двадцать четвертого декабря. Эйвери утверждал, что вплоть до сочельника в доме будет находиться лишь обслуживающий персонал, так что они смогут закрыть комнаты на замок и вылезти через любое окно первого этажа.
Эйвери заблаговременно отогнал автомобиль на стоянку в двух кварталах от дома и постепенно перенес туда вещи, приготовил костюмы, настоящие древнегреческие хитоны, сверился с прогнозом погоды, взял ножи и лопаты.
Последняя возможность что-либо изменить у Ская и Эйвери появилась вечером накануне Вакханалии, в последний вечер с разрешенными разговорами.
Они закрылись в комнате, зажгли свечу и уселись друг напротив друга.
Комната напиталась странной энергией, Скай едва удерживал себя на месте.
Мистические порывы, его собственные фантазии, экстатическое присутствие расширяло пространство на целые километры. Он нуждался в движениях и прикосновениях. Словно что-то, некая темная энергия толкала его вперед и не давала возможности остановиться. Скай понимал логику дня молчания, в таком состоянии, когда ему требовалось говорить не переставая, а то и заняться более интересными вещами, запрет на разговоры действовал, как часовой механизм бомбы. Вероятно, к тому моменту, когда они отправятся на Вакханалию, его разорвет от желания покричать. Уже сейчас Скаю становилось сложно взять голос под контроль.
Мысли сменяли друг друга быстро, он едва не терялся в них. Одновременно чувствуя радость, боль, грусть и эйфорию, Скай почти не чувствовал самого себя.
Ощущения обволакивали его, как никогда прежде, десятки сразу, слишком много, чтобы разобрать конкретное. Но почти все его стремления касались Эйвери.
За восьмидневный эксперимент Скай привязался к нему, как к родственной душе. Больше ни с кем он не мог поделиться…
— Я не понимаю! — выкрикнул он. — Безумие. Так прекрасно, почему люди не стараются его достичь, почему они… Я бы всю жизнь отдал за это!
Эйвери понимающе улыбнулся и задернул черные шторы наглухо, теперь свет закатного солнца не проникал в их убежище, и они оказались отрезанными от внешнего мира. Скаю ничего не стоило представить, что это пещера, или укрытие в земле, или лес… Он бродил в пространстве и во времени по щелчку пальца.
Эйвери вернулся к нему с пледом на плечах, вошел в узкий круг света, создаваемый единственной свечой. Он поджал под себя ноги и уперся ладонями об пол. Скай склонился еще ниже к Эйвери, едва не стукнувшись лбами.
— Все просто, Скай. То, что с нами происходит, — под запретом. Государство, церковь, даже наука противятся…
— Но почему?
— Ты знаешь легенду о Гамельнском крысолове?
— Что-то про крысолова, которому пообещали заплатить за его работу, но… — начал Скай, Эйвери ободряюще закивал, без слов поощряя его продолжить. — Но своих денег он не получил и решил отомстить, увел детей из города в речку…
— Верно. — Эйвери поднялся на ноги, и Скай неосознанно сделал то же самое.
Он внимательно всматривался в лицо Эйвери, которое причудливо менялось в тенях свечи.
— Эту историю рассказывали Гете, братья Гримм и Роберт Браунинг. Но она действительно была. В тысяча двести восемьдесят четвертом году в город пришел крысолов, пообещавший уничтожить всех крыс за определенную плату. Горожане согласились, и тогда он заиграл на своей флейте и вывел из города всех крыс. Всех до одной, — протянул Эйвери. — Когда горожане отказались платить, он покинул город, не сказав ничего.
— А потом вернулся, заиграл на флейте, и в этот раз за ним пошли уже не крысы, а дети, — шепотом подхватил Скай.
— Сто тридцать детей.
Эйвери сделал шаг вправо, затем еще один. Он медленно обходил свечу по кругу, а когда добрался до Ская, подошел к нему сзади и положил руки на плечи.
Неужели это происходило на самом деле?
Чужие руки через ткань свитшота поразительно прожигали. Будто его тело лишь сейчас начало функционировать на полную катушку.
Шепот у самого уха:
— Люди думают, что это притча, история о том, что нужно платить по счетам, история о карме, аллюзия на крестовые походы, эпидемию чумы и так далее и тому подобное. А хочешь знать, что думаю я? — Скай вдохнул аромат, исходящий от Эйвери, и кивнул. — Я думаю, что Гамельнский крысолов — это тот, кто первым приручил музыку, танец и транс, а эта история — о том, каким опасным может быть экстаз, каким уничтожительным может быть его стремление.
