Эбби не то усмехнулась, не то всхлипнула. — Ты же понимаешь, что реветь я буду долго?
Лиам взял её за руку. — Так начинай. Я буду здесь столько, сколько захочешь.
Девушка кивнула и последовала его совету: сперва затряслись плечи, а затем она действительно начала тихо рыдать, уткнувшись бойцу в плечо. Так они и сидели, пока её глаза не выплакали всю жидкость, накопленную железами.
*
Цитадель, столовая
В помещении царила гнетущая атмосфера, а солдаты собрались группами по двое-трое и вполголоса разговаривали, не решаясь говорить громче. Некоторые из них сидели одни, погружённые в свои мысли. Люк оказался как раз одним из таких людей, и меткий глаз Миры сразу же заметил немца. Выглядел он довольно ужасно: растрёпанные светлые волосы, взгляд в никуда, красные глаза… а к бутылке со спиртным, одиноко расположившейся на его столе, боец даже не притронулся.
Израильтянка вновь подвигала пальцами на правой руке, чтобы в очередной раз убедиться в её восстановленной работоспособности: перед тем, как Эбби принялась оперировать Патрицию, медичка быстро привела конечность в рабочее состояние. Судя по всему, оказались перебиты какие-то нервы, но с продвинутыми технологиями XCOM скрепить их воедино было не проблемой. Мире всё это казалось очень странным: ничего не чувствовать, когда она явно видела кровоточащие дырки от пуль… словно рука являлась механическим протезом, нормально функционирующим и лишённым болевых рецепторов, но при поломке превратившимся в мёртвый груз.
Так или иначе, девушка, обычно скупая на эмоции, чувствовала некую радость… или, скорее, удовлетворение. Отвлёкшись от правой кисти, Мира напомнила себе, зачем она здесь: поговорить с Люком, которому явно было паршиво. В голову вновь поползли мысли о том, что она никого не утешала уже многие годы… или, скорее, не поддерживала. Одной из причин избегания подобных действий была её политика отрицания любых связей с окружающими, за исключением исключительно профессиональных. И, как и прежде, Мира вновь ловила себя на том, что Люк действительно небезразличен ей, как бы она не пыталась это скрыть или подавить: одного взгляда на его опечаленное выражение лица было достаточно, чтобы вызвать в девушке стойкое желание хоть как-то помочь ему. И несмотря на данное самой себе обещание никогда больше ни к кому не привязываться, израильтянка с беспокойством думала о том, что с каждым днём она всё больше и больше нарушает данное себе слово.
Отогнав беспокойные мысли, Мира зашагала к немцу. Достаточно она уже навоевала сама с собой на пути в столовую — выбор сделан, и она не станет больше сомневаться. Убедившись, что боец заметил её приближение (пугать его совсем не хотелось), израильтянка села на ту же скамейку, что и Люк.
Поначалу мужчина никак не отреагировал, а просто продолжал смотреть в никуда. Мира хранила молчание, решив позволить ему начать разговор, когда он сам этого захочет. С другой стороны, тупо сидеть рядом было не про неё, и израильтянка аккуратно положила свою ладонь, одетую в перчатку, на один из сжатых кулаков немца.
Люк вздохнул и потянулся за бутылкой. — Чёрт, а ведь я даже не люблю эту штуку. Как же низко я пал, а?
— Я бы так не сказала, — понимающим тоном произнесла она. — Ты хочешь забыться.
Боец фыркнул. — Да даже если так. Я же в курсе, что амнезии мне не добиться: на следующее утро всё вспомню, — немец всё же приложился к бутылке и сразу поморщился. — Отвратительное пойло.
Мира потянулась к алкоголю и отобрала его, не встретив никакого сопротивления. — Тогда не пей, — заявила она, отставив свою добычу подальше.
Люк понурился. — Ну да, наверное так будет лучше…
Израильтянка молчала, попросту не зная, что и сказать.
— Мне жаль, — наконец выдала она. — Тебе наверняка сейчас нелегко приходится.
— Ха, можно и так сказать. То, что там случилось, особо весёлым не назовешь.
— Потерять друзей действительно невесело, — согласилась Мира, чувствуя себя несколько глупо.
— Вдвойне хуже, когда упомянутый друг возвращается к жизни, и ты вынужден снова умертвить его…
Из всего увиденного ей в жизни, равно как и в недавний её период, пожалуй, только живые мертвецы попадали под категорию вещей, удивлявших и даже пугавших её. Пришельцы просто разрушили все представления о естественной природе вещей. Так или иначе, Мире доводилось пару раз казнить своих подчинённых, так что хотя бы зачаточное понимание того, что сейчас чувствует Люк, у неё было.
— Я понимаю, — произнесла она.
С нечитаемым выражением лица, боец наконец посмотрел на собеседницу. — Да я верю… — немец вздохнул. — Дальше будет только хуже, не так ли?
Мира поджала губы. — Скорей всего.
Мужчина вновь вернулся к состоянию «смотреть в никуда». — Забавно, насколько личным что-то становится, когда теряешь друзей и смотришь, как разрушают то, что тебе дорого… ну то есть, раньше я просто хотел сражаться с пришельцами, защищать Землю, а теперь… не выходит из головы навязчивое желание когда-нибудь отплатить им тем же монетой, напасть на их планету, уничтожить их город… — Люк хотел продолжить ход мыслей, но вместо этого затих и задумался.
— Примерно с такими же мыслями я и решила вступить в Моссад, — рассказала израильтянка. — Долгое время моя страна была под угрозой… ничего масштабного, так, терракты, редкие авианалёты… но когда Палестина, Иран, Халифат вышли на новый уровень, у меня что-то щёлкнуло, и я заразилась идеей сделать так, чтобы прекратить всё это… и начала идти к своей цели.
Бывший олимпиец удивлённо закачал головой. — Представить не могу, какого это: расти в таких условиях…
— На самом деле нормально. Когда с малых лет привыкаешь к таким реалиям, они начинают казаться чем-то обыденным… я хорошо помню момент, когда произошла атака на башни-близнецы: американцы были в таком шоке, а я недоумевала, как так можно… я не то, чтобы привыкла к террактам, но и не удивлялась им.
— Ну кстати да… — пробормотал Люк. — К концу Войны с Терроризмом уже никто из моих знакомых не поражался «вопиющими зверствами» Командира, а просто радовались, что всё наконец позади.
Мира, до этого большую часть времени смотревшая на бойца, отвела взгляд. — Со временем и ты адаптируешься к этому, и станет легче.
Мужчина хрипло усмехнулся. — И это меня несколько пугает. Сама мысль о том, что когда-нибудь такое станет обыденностью, и каждая новая выходка противника уже не будет меня колышеть… ну то есть, я буду зол и всё такое, но приму это как реалию войны. Это ненормально, неестественно…
— Так не нужно становиться таким. Хорошенько запомни свои нынешние ощущения и возвращайся к ним каждый раз, когда пришельцы сделают что-то подобное… используй свой гнев, но не позволяй ему контролировать себя.
Боец украдкой глянул на собеседницу с небольшой ухмылкой на лице. — И для тебя это работает?
Та лишь пожала плечами. — Когда-то работало, но… как я и говорила, сейчас меня можно описать словом… «оменевшая». Да, довольно точно описывает. Та же атака на Гамбург не вызывает во мне ни гнева, ни возмущения, ничего: я вижу тела погибших, слышу крики и вдыхаю гарь сотни пожаров… прекрасно понимаю, что должна чувстовать хоть что-то, но… ничего нет, — девушка сделала паузу, раздумывая над дальнейшими словами. — Единственное, что во мне просыпается, так это… как бы сказать… тени эмоций. Я осознаю, что именно следует чувствовать, но не испытываю этих эмоций. Такая трансформация сделала меня идеальным агентом: никакой злобы, страха, вины…
— Ты утверждаешь, что ничего не чувствуешь? — скептически протянул Люк. — Извини, конечно, но по-моему ты привираешь.
— Ну не знаю… — признала она. — Долгое время так и было, и я подумала, что останусь такой на всю жизнь. Вот только… недавно стали закрадываться сомнения…
— Так что же изменилось? — поинтересовался немец, с интересом повернувшись к ней.
«По крайней мере он отвлёкся от своих мыслей, как я и хотела… вот только, что теперь ответить?» — раздумывала девушка. Однако заключив, что он и сам рано или поздно догадается, а также из-за того, что она и сама хотела ему признаться, Мира решила выложить всё, как есть.
