Таким образом, вариант Земского Собора фигурировал только в требованиях Пепеляевых и оппозиции. Правительственный курс оставался на уровне условий созыва ГЗС и его поэтапной трансформации в краевое законодательное собрание. Конечно, и в этом случае менялся характер управленческой модели, но произойти это могло постепенно, без внутренних потрясений, столь опасных в условиях войны. Сам же «человек-порох» после «вспышки» 9 декабря и встречи с Верховным Правителем практически полностью прекратил свои политические эскапады. По словам Гинса, «Пепеляев уже остыл, догнал поезд адмирала и, следуя за ним по пятам, не только не проявлял никакого расхождения с Верховным Правителем, но скорее поддерживал его… Пепеляев не спешил в Иркутск, академически спокойно обсуждая с адмиралом положение, и как будто предоставил все воле судьбы»[51]. Теперь он полностью связал свою судьбу с судьбой адмирала, разделив с ним крестный путь до расстрела на берегу реки Ушаковки утром 7 февраля 1920 года.
Телеграммы, полученные от премьера после 9 декабря, показывали его прежнюю приверженность идее Земского Собора («я пришел к окончательному выводу, что необходим крупный политический шаг, который остановил бы сползание в пропасть по инерции. Считаю совершенно необходимым созыв Сибирского Земского Собора»). Однако последние дни его деятельности в должности премьера были, очевидно, направлены на подготовку антибольшевистского сопротивления в Сибири, после установления здесь советской власти («будут отдельные партизанские отряды без объединяющего государственного руководства и отдельные районы их действий», «я решился бы впредь готовить почву для одной из будущих партизанских сил, в предположении, что центр окончательно обречен погибнуть»). В этом его позиция также совпадала с намерениями брата-генерала, объявившего в своем последнем приказе по Сибирской армии не только о ее роспуске, но и об организации белого подполья из бывших солдат и офицеров (есть сомнения в подлинности данного документа). «Сибирская армия не погибла, а с нею вместе не погибло и освобождение Сибири от ига красных тиранов. Меч восстания не сломан, он только вложен в ножны. Сибирская армия распускается по домам для тайной работы – до того времени, пока грозный час всенародного мщения не позовет ее вновь для борьбы за освобождение Сибири». «Я появлюсь в Сибири среди верных и храбрых войск, когда это время наступит, – и я верю, что это время скоро придет». Создание уже в марте 1920 г. сибирского партизанского отряда во главе с ушедшим в тайгу генералом, последовавшие в 1921 г. события Западно-Сибирского восстания, в котором участвовало немало бывших военнослужащих Сибирской армии, подтвердили надежду Пепеляевых на антибольшевистское повстанческое движение[52].
Еще раз идея Земского Собора во время сибирского «Ледяного похода» была озвучена командующим войсками Енисейской губернии генерал-майором Б. М. Зиневичем 28 декабря 1919 г., поднявшим восстание в Красноярске почти одновременно с антиколчаковским восстанием в Иркутске. В своем «открытом письме Колчаку» он писал: «Я призываю Вас, как гражданина, любящего свою Родину, найти в себе достаточно сил и мужества отказаться от власти, которая фактически уже не существует, и передать дело строительства Родины Земскому Собору… Адмирал, будьте гражданином и найдите в себе силы и мужество передать выпавшую из Ваших рук власть Земскому Собору как выразителю воли русской демократии»[53]. Но это была не более чем декларация, столь же утопичная, сколь и предательская, в отношении к белой власти. Ведь именно из-за восстания Зиневича в Красноярске отступавшая армия и сам Колчак оказались оторванными друг от друга, в результате чего у адмирала не оказалось необходимой военной поддержки в условиях его изоляции в Нижнеудинске в начале января 1920 г.
Что же реально удалось сделать из всей предложенной программы политических преобразований? Устрялов весьма точно назвал правительственный проект «административной революцией». Как уже отмечалось, Пепеляеву удалось добиться «списочного» утверждения Колчаком избранных им новых министров, а Совет министров существенно изменил «Положение» о Государственном Земском Совещании, положив начало его преобразованию в «законодательный орган». Начались структурные перемены, намеченные Государственным контролером Красновым. Заметные перемены были достигнуты в работе МВД. Благодаря настойчивости Червен-Водали вносились поправки в, казалось бы, «неприкосновенный» закон военного времени. Помимо Положения о полевом управлении войск, Правила о местностях, объявляемых состоящими на военном положении, гарантировали на протяжении Первой мировой и гражданской войн приоритет военной власти над гражданской. И именно в эти Правила, а также в Правила о военном положении на линиях железных дорог и местностях к ним прилегающих (от 11 февраля 1919 г.), новому главе МВД удалось внести принципиальные изменения (доклад «О некоторых изменениях действующих узаконений об исключительных положениях»). Показательно, что данные поправки, сделанные в духе лозунга «разграничения сферы гражданского и военного управлений», не поддержал новый военный министр – генерал от артиллерии М. В. Ханжин[54]. Суть поправок заключалась в том, что теперь чрезвычайное положение в тылу вводилось только с санкции министра внутренних дел, назначавшего также военных или гражданских чиновников, осуществлявших данный режим управления. Жалобы на неправомерность их действий должен был рассматривать 1-й департамент Правительствующего Сената, и, помимо этого, гражданские чиновники не могли быть осуждены решениями военно-полевых судов[55].
В военной сфере Пепеляевы осуществили свое намерение сместить генерала Сахарова с должности командующего Восточным фронтом и самовольно его арестовали 9 декабря. Как и предлагалось, против него было начато расследование (связанное с «оставлением Омска без боя»), не доведенное, однако, до конца. Новым командующим фронтом стал генерал-лейтенант В. О. Каппель, назначенный на эту должность 11 декабря 1919 г. Данное назначение многими воспринималось также в духе «демократизации», поскольку Каппель имел в военной среде репутацию «близкого к народу», «генерала-демократа» (именно он командовал частями Народной армии Комуча, взявшими Казань в августе 1918 г.)[56]. Новому Главкому пришлось, однако, не только командовать войсками, но и пытаться преодолеть начинающиеся процессы разложения, падения дисциплины и боевого духа, ярким свидетельством которых стал мятеж красноярского гарнизона в декабре, фактически разрушивший отступавший Восточный фронт.
Подводя итог реформаторским проектам и перспективам их реализации в условиях катастрофы Белого движения в Сибири, следует отметить, что, несмотря на все разногласия и конфликты внутри белой власти, ее попытки «сблизиться с оппозицией» и «опереться на народ», главным мотивом во всех программах и заявлениях, в частных беседах и переписке оставалась необходимость продолжения «борьбы с большевизмом», и для того, чтобы вести ее с большей эффективностью, требовалось «изменить курс». Третьяков в своем интервью при вступлении в должность зампреда Совмина «с твердой решительностью заявил, что правительство в отношении большевиков знает только один лозунг: борьба во что бы то ни стало»[57]. Предупреждая об опасности «соглашательства с большевиками», Третьяков ссылался и на недавний опыт осени 1917 года, когда Временное правительство, напуганное перспективной «корниловщины», пошло на компромисс с большевиками, реализуя идею «единого социалистического блока», и на «личный опыт» (четыре месяца заключения в советской тюрьме и год жизни в Советской России). В условиях, когда представители «союзных держав» заявляли о необходимости прекратить «междоусобицу» в России, Третьяков говорил о международном значении Белого движения: «Мы будем продолжать борьбу с врагом не только всероссийским, но и всемирным – с большевиками. И все, что является сочувствующим нам в стране, должно разделить сейчас власть с Правительством»[58]. «Мы должны определенно понять, что большевизм – самый страшный общий наш враг, что вся наша культура, все наше национальное достояние, все наши святыни погибнут, если победит большевизм. Весь культурный мир должен понять, что если большевизм задавит национальную Россию, то затем он обрушится на современную Европу», – повторял Гинс позицию Третьякова в своем выступлении на Государственном Земском Совещании[59].
