Счастливая, удачливая* Ануше, ты страдаешь. Именно тебе посчастливилось родиться с редким даром — страдать от неизведанных, плохо изученных болезней. Дом тебе заменили больницы. Родных и друзей — врачи, медсестры. Из стремлений и целей — лишь одно: жить. Жить нормальной жизнью. Хотя бы без боли, но ты и так не смогла, Ануше. Не получилось. Боль острая сменялась на тупую, точечную, сплошную. Боль меняла форму, состояние, место, а в итоге, в твой последний час, обратилась мыльным пузырем. Боль прокатывается волнами по телу, скрежещет на зубах, сворачивается в мышцах, бьет, колет, ноет. Боль. Боль. Боль… Постоянно. Непрерывно.

Ты стонешь, Ануше. Ты все жмешь проклятую кнопку — от отчаяния, в надежде. Становится неимоверно жарко, проступает испарина, а после легкого дуновения сквозняка морозит до судороги. Крепко стиснув зубы, ты перекатываешь голову по подушке и с мольбой смотришь на луну.

Мерцающие в небе звезды отвлекают. Молочная луна напоминает проклятый мыльный пузырь, и боль внезапно отступает. Ты жадно дышишь, наслаждаясь умиротворением ночи, и думаешь о конце. Грядет истинный конец. Вскоре все предстанут перед Аллахом.

Ты бы с радостью спросила: почему ты, Ануше? Почему тебе не выпала судьба обычного человека? Почему ты не могла просто жить, любить, работать, да просто — существовать без этой постоянной боли? Ответа, Ануше, ты не находила и, пожалуй, не найдешь уже никогда. Твой удел — страдать. На все воля Аллаха — вот твой морфий, защищающий от несправедливости судьбы.

Вновь тянет мылом, и ты зажмуриваешься. Нет! Пронесло. Мыльный пузырь раздулся не сильно. Можно потерпеть.

Ануше, ты отупело смотришь в окно. Видны окружающие больницу здания. Где-то там сейчас дрожат от страха люди. Сидят в квартирах, в обнимку с любимыми, а может, и одни, но главное без боли. Что хорошего сделали все те счастливцы? Ты уверена — ничего. Но… Справедливость восторжествует. Так было написано в Коране. Киямат расставит все на свои места, воздаст по заслугам. Ты, Ануше, улыбаешься. Конец света должен уравнять тебя в правах на жизнь и боль. Конец света настанет для всех, отняв у всех то, чего у тебя самой никогда не было.

Аллах вознаградит тебя. Ты прожила, как мученица, и дни твои были праведны. Одной из первых ты войдешь в Джаннат*, облаченная в шелка и парчу. Дорога твоя будет благоухать мускусом и цветами, и там ты будешь наслаждаться жизнью, Ануше. Прекрасной вечной жизнью. Может, в этом твое счастье и удачливость?

Да! Осталось лишь дождаться конца. Миллиарды людей стонут и плачут по прожитым жизням. Ты же, Ануше, молишься за посланный Аллахом конец. Для остальных преждевременная смерть станет наказанием, для тебя — благословением. Все люди потеряют все то, чего ты, несчастная Ануше, не имела. Не имела возможности «иметь». И хорошо.

Завтра ничего не станет. Ни тебя, Ануше, ни счастливого Массуда, ни Барбада, ни Шахлы. Не будет ни Тегерана, ни Ирана, ни пустынь, ни моря. Ни материков, ни океанов. Всех погребут под собой астероиды, и человеческие жизни развеются песком по ветру. Все канет в небытии — и счастье, и горе. И станет неважно на достигнутое, на прожитое, на не осуществившееся и не осуществленное. Впереди ждет вечная жизнь и вечное счастье. Там — в Джаннате.

Ануше, ты щуришься. Вдали синеву неба рассекает огненная искра. Гул сотрясает землю — сам Исрафил трубит о начале Киямата*.

Ануше… Ты прикрываешь глаза. До последнего ты жмешь кнопку вызова от страха и все умоляешь о втором трубном гласе. Ты умоляешь о скором конце. На сухих потрескавшихся губах мешаются проклятия и благословения. Стенки сознания расплываются, истончаются и готовятся лопнуть… Как мыльный пузырь глубоко внутри тебя.

Ануше…

Ты улыбаешься и шепчешь:

— Скорее.. Скорее… Скорее…

Комментарий к Мыльный пузырь

*Киямат — в исламской эсхатологии: день Божьего суда, Последний день

*Ануше — значение имени “счастливая, удачливая”

*Джаннат — в исламской эсхатологии: райский сад

*Исрафил и трубный глас — согласно исламской эсхатологии, Киямат начнется с двух трубных гласов со стороны ангела Исрафила

========== Хякке ягё ==========

***

Цутому Нагаи глядел на перекресток Сибуя с нарочитым презрением и бессильно сжимал руки в кулаки.

Когда-то перекресток являлся для Цутому символом движения — неустанным сердцем Токио. Символом прогресса, цивилизации, жизни, честного труда. Тысячи людей, спешащих и целеустремленных, единовременно пересекали улицы и представлялись Цутому потоком реки, питавшей всю столицу. Тогда на перекресток Цутому смотрел с потаенным восхищением, а теперь… Теперь сердце Токио поработила черная напасть.

Глядя из окна офиса, Цутому едва сдерживал клокочущее негодование. На перекрестке творился самый настоящий Хякки Яге*, порочащий имя честного рабочего японца. Тысяча токийцев вывалила на улицу, перегородив дорогу, и устроила хаотичное торжественное шествие по случаю конца света. Новые участники прибывали и прибывали. Вырядившись не пойми во что, они водили хороводы, плясали, кричали. Безумие! Словно демоны из сказок захватили рассудок несчастных, и те потеряли свое лицо. Иначе Цутому не мог объяснить этого бесноватого всеобщего помешательства, заставившего отринуть правила приличия.

Цутому цыкнул. Одного из демонов — ряженного в женское кимоно мужчину, — подняли на руки и потащили над головами, приветствуя, словно императора. Загорелись огни фейерверков, факелы. Вдарили барабаны, и все демоны пустились в пляс. Дружно они призывали смерть, соединившись в едином порыве.

— Цутому-сан! Цутому-сан!

Цутому обернулся. За спиной в поклонах рассыпался Коичи.

— Цутому-сан. Пора домой. Сегодня — тот самый день, — Коичи приблизился к окну и, оглядев праздную толпу, виновато улыбнулся. — Поглядите-ка!.. Настоящий парад демонов! — Коичи торжественно протянул на распев. — Мой дедушка говорил, что во время Хякке яге простым смертным лучше сидеть дома.

— Это не демоны, — бросил через плечо Цутому. — Это простые лоботрясы, решившие, что конец света — блестящее оправдание их безделью. Они утеряли малейшее понятие о приличии.

— Д-да… — согласился Коичи, но Цутому уловил сомнение в его голосе. — Может, в конец света и можно чуть-чуть отдохнуть?

Плотно сжав тонкие губы, Цутому ничего не ответил. Он, словно назло концу света, собирался уйти из офиса в положенный час. Ни раньше.

— Я пойду, Цутому-сан. — Коичи щелкнул замками портфеля. — Вы бы тоже шли домой.

— Рабочий день еще не закончился.

— Но сегодня…

— Сегодня — такой же день, как и все остальные.

— Хм.

Коичи отвернулся. Глядя на пляшущую на перекрестке толпу, он что-то нервно теребил в кармане пиджака и задумчиво улыбался. Завибрировал телефон — промурчал, как кошка. Коичи выпрямился по струнке и, замешкавшись, поклонился.

— Спасибо, Цутому-сан. Для меня было честью работать с тобой до последнего дня.

— Да, — холодно ответил Цутому, поклонившись в ответ. — И для меня.

Хотелось сказать что-то еще, но вместо слов Коичи просто улыбнулся, побоявшись побеспокоить своей навязчивостью. Перед самым выходом он оглянулся и, взмахнув рукой, ушел. Звуки удалявшихся шагов растворились в офисных стенах. Пискнул напоследок лифта, и с уходом Коичи наступила тяжелая, давящая тишина — никого более не осталось. В последний день работать никто не хотел.

Укорив себя за безделье, Цутому поскорее вернулся на рабочее место. Нельзя отвлекаться от работы дольше положенного — правило лучшего работника. А Цутому всегда был лучшим — лучшим учеником, лучшим студентом, работником, и всеобщее помешательство из-за конца света лишь убеждало его — трудолюбивый честный человек должен оставаться таким до самого конца.

Пальцы пробежали по клавиатуре. Мысли растворились в сотне окон на рабочем столе. Ненадолго. Как бы Цутому ни старался, разум его обращался к другому окну — к тому, из которого был виден Хякке яге на перекрестке Сибуя.

Лентяи! Не уважающие ни себя, ни других. Нарушители порядка, поправшие правила приличия. Цутому боялся представить, что творилось в других уголках Земли, коль уж безумству конца света подверглась и самая трудолюбивая нация. Лентяи… И ведь обезумели они не сразу.