Новость о том, что к Земле приближаются четыре астероида, застигла Цутому Нагаи по дороге домой полгода назад. Выпив после работы, Цутому и вовсе решил, что это розыгрыш или игра воображения, но утренние новости в миг развеяли это хмельное неверие. Цутому Нагаи с интересом прочел статью на новостном портале, и, как все токийцы, встретил это сообщение с должным спокойствием и смирением. Токио жил как прежде, утонув в рабочей суете.
Первый месяц.
Потом же все стало меняться, резко и неприятно. Первая неприятность случилась, когда стало известно о предположительном месте падения Войны*. Тогда какой-то пьяный старик встал посреди станции метро и начал петь во весь голос. К нему подошли полицейские, но чем окончилось дело, Цутому не увидел — спешил на работу, и его поезд наскоро унес его к станции Сибуя.
В офисе случилась вторая неприятность. Мизуки Сато пришла с опозданием и раскричалась, когда начальник сделал ей выговор.
— Что вы смотрите на меня! — истошно кричала Мизуки. — Что вы смотрите?! Мы все умрем… Нас всех не станет! Не станет!
На следующий день Мизуки покончила собой. В офисе все дружно выразили соболезнования семье. И все! Все вернулись к работе, но без рвения. Цутому все чаще стал замечать — кто-то из коллег опаздывал, уходил раньше, а то и вовсе не приходил. Работой манкировал даже начальник. Офис пустел, а на улице… На улице становилось до омерзения нестерпимо, особенно после рокового объявления — катастрофа неизбежна.
Правил больше не существовало. Чуя конец, люди как назло кричали, плакали, смеялись непривычно громко. Многие плевали на порядок очереди, толкались, игнорировали статус и положение. Одно за одним приходили сообщения о свершенных преступлениях, убийствах, кражах, изнасилованиях…
Не все вели себя как животные, однако Токио привык жить по правилам. Вся Япония привыкла жить по правилам, а теперь нация разделилась пополам — тех, кто был верен традициям, и тех, кто этими традициями пренебрег. Цутому тихо возмущался этому разгулу. Конец света — не повод сходить с ума, но людям было все равно на его убеждения.
А потом случилось невообразимое. Об этом даже в новостях объявили.
Посреди дня неизвестные нацепили на себя костюм Тэнгу*, взяли в руки барабаны, бубны, посохи и пошли по улицам, созывая людей на парад демонов. Некоторые стали присоединяться — бездельники! Безумцы дошли до перекрестка Сибуя и обосновались здесь, перегородив движение.
Цутому звонил в полицию, говорил, жаловался, но сумасшедших никто не трогал. Не думал трогать. Хуже, что вскоре к Хякке ягё стали присоединяться остальные токийцы. В то время, как Цутому Нагаи и подобные отрицали конец света, новообращенные демоны отмечали наступление конца получше Гандзицу*. Неистово и неугомонно.
Японцы раздевались, цепляли на себя маски демонов, странные одежды. Они кричали, ухали, хрюкали, пели, танцевали. Все это происходило на том самом перекрестке. Сибуя стоял на месте. Сердце Токио остановилось. Поток могучей токийской реки превратился в водоворот, в котором тонул порядок и привычный уклад.
Так было нельзя! Это было возмутительно, невежливо. По-варварски.
Цутому оторвался от компьютера — на улице кто-то истошно закричал, а после пророкотали барабаны. Забренчали железом маленькие колокольчики. Толпа подхватила хором благословение, и тысяча голосов слилась в едином громоподобном звуке, беспрерывном и пугающем.
Цутому отодвинул клавиатуру. Он негодовал. Злился. Возмущался до глубины души. Схватив пиджак со спинки стула, он оделся, поправил галстук и пошел вон — взывать к человеческому рассудку. Туда — к беснующимся демонам.
Вышедшего из офисного здания Цутому едва не сшибли с ног — схватившиеся за руки студенты пронеслись, извиваясь змеей, и даже не извинились. Мимо прошествовали выряженные Кицунэ девушки. Вспыхнули бенгальские огни, и завизжал фейерверк, выпустивший заряды в небо.
— Прошу прощения, вы мешаете работать, — склонившись, прокричал Цутому Нагаи пляшущей толпе, но его никто не услышал. — Прошу прощения, но вам стоит прекратить! Вы мешаете работать! Одумайтесь! Прекратите беспорядок…
Цутому шагнул вперед и закричал что есть мочи. Все без толку. Слова остались без ответа. На Цутому обернулась лишь пара демонов, и все. Цутому собирался снова закричать, но кто-то толкнул его в спину, и парад беснующихся сомкнул ряды. Торжественное, безумное шествие демонов поглотило простого смертного и понесло за собой.
Напрасно Цутому Нагаи пытался докричаться до разума, до благочестия и приличия. Напрасно просил выпустить. Устроившие шествие демоны толкали его вперед — к центру водоворота, и омут закручивался плотнее и плотнее. Тэнгу, Кицунэ и другие звали Цутому за собой, хватали за руки и все дальше утягивали от спасительного островка — офиса. Цутому боролся до конца. Кричал, но крик его тонул в толчее, в праздных возгласах и звоне колокольчиков.
Хякке яге был в самом разгаре, и демонам было все равно на простого смертного.
Комментарий к Хякке ягё
*Ночной парад ста духов, ночное шествие сотни демонов
*Война — один из астероидов
*Тэнгу, Кицунэ — существа из японских поверий. Имеются изображающие этих существ маски и костюмы
*Гандзицу — новый год
========== Завтра нас не станет ==========
***
Стеклянная чернильница. Блики черной туши. Стук металлического кончика пера и запах дорогой бумаги. Секунда на размышление и полет мысли, рождающий на листе вязь черных линий.
«Завтра нас не станет…
Не станет целого мира, цивилизации. Человечество канет в Лету, рассеявшись по ветру будто песчинки. Наступит последний закат, что никогда не сменится рассветом, и время остановится. Для нас.
Завтра нас не станет… Не станет самого завтра. Не станет я, ты, мы.
Завтра нас не станет, а сегодня я пишу от имени всех людей, что ожидают своего предсмертного часа. Кто я? Я — это мы. Мы все, ожидающие смерти. Я пишу от имени тех, кто любил и ненавидел, кто страдал и наслаждался, кто жил мечтой и просто так, кто преследовал собственные идеалы и плыл по течению. Кто бунтовал, кто соглашался. Кто сгорал яркой вспышкой, кто мерно тлел. Кто был счастлив, кто был несчастен.
Я — это мы. Пускай, у меня не будет имени. Не будет возраста, национальности, цвета кожи, вероисповедания. Мы в ожидании Четырех, что прекратят наше существование, и в ожидании этом — мы едины. Всадники оборвут наши жизни. Холодный камень придавит нас могильной плитой, сокрыв в общей могиле все наши истории, чувства и мысли. О нас не останется воспоминаний — некому будет вспоминать. О нас не прольют слезы, не споют песен и не сложат стихов. От нас не останется ничего. Лишь пепел и прах. И нам страшно терять себя так — навсегда и безвозвратно.
Я пишу в пустоту, но отчаянно надеюсь, что однажды кто-нибудь найдет это письмо. Путаясь в словах и мыслях, я хочу, чтобы ты или вы поняли, чтобы вы почувствовали наше отчаяние. Я хочу, чтобы вы поняли, каково это — знать, что все исчезнет, и не иметь возможности что-либо изменить.
Мы любили. Мы надеялись и стремились к чему-то. Мы просто жили. Были ли у нас семьи или мы были одиноки? Были ли у нас цели или же мы жили так, как сложится. Боролись ли? Сдавались? Верили в бога или отвергали любое подобие веры? Успели ли мы познать жизнь или нет? Теперь это все неважно. Что сделано — исчезнет. Что не сделано — навсегда потеряет возможность претвориться в жизнь. Каково это терять себя и все то, что составляло твою жизнь, тебя самого? Страшно. Горько. Несправедливо.
Завтра нас не станет. Мы все — приговоренные к смерти, запертые в тюрьме, имя которой «Земля». Наш палач — жестокие камни. Мы все ждем своего последнего часа, оставшись один на один со своими жизнями. Мы все — пыль. Мы все подходим к концу и вот-вот развеемся в небытии.
Завтра нас не станет, и мы навечно останемся в сегодня. Вместе со своими мыслями, чувствами. Сегодня станет нашей вечностью, в которой мы и будем похоронены все вместе. С ненавистью и любовью. С радостью и горем. Со злостью и добротой. Сегодня.
