Первое время дома Гашек был замкнутым, мало говорил, почти никогда не смеялся. Но затем, когда ближе познакомился с семьей Шуры, с ее матерью Анной Андреевной, сестрами Лидой и Зоей, он стал оживленнее, разговорчивей. В редкие часы отдыха Гашек беседовал с Анной Андреевной, внимательно слушал ее рассказы о трудовой дореволюционной жизни в башкирской деревне. О себе, своей жизни говорил неохотно. Лишь о матери мог рассказывать подолгу.

— У меня была замечательная мама, — мягко и нежно говорил Гашек, — она тоже много перенесла горя и нужды, когда умер отец. Нас, детей, осталось трое, мне — старшему — всего 13 лет. Умерла моя мама, — тихо произносил Гашек и становился грустным и молчаливым.

Непосильная и трудная работа, военная обстановка, недостаток питания — все это давало о себе знать. Здоровье писателя было в то время неважное. Часто, приходя вечером домой, лежа на кушетке, он массировал свою грудь. Однажды за таким занятием застала его Анна Андреевна.

— Что, Ярослав Романович, нездоровится? Может, лекарства какого…

— Пустяки, — бодрясь, ответил Гашек, — кончится война и здоровье вернется. А сейчас не до него. Надо работать для революции. Время не ждет.

И тут же сел писать.

В начале июля в «Красном стрелке» появился его фельетон «Дневник попа Малюты». Бойцы заразительно смеялись над незадачливым «полковым адъютантом» войска христова, того самого полка Иисуса Христа, который недавно был разбит красными.

Материалы, основанные на конкретных примерах, оказывали особенно большое воздействие. Сатирик знал это и потому стремился как можно больше и чаще в своих статьях, фельетонах использовать подлинные факты.

В доме № 41 по Телеграфной улице до прихода красных жил священник Сперанский. Широко известен был он главным образом лютой ненавистью к коммунистам и корыстолюбием. Священник писал антисоветские воззвания, за что получал кругленькие суммы от Сибирского «правительства». Так, например, за воззвание «Антихрист» он получил 3500 рублей.

Убегал Сперанский из Уфы с такой поспешностью, что не успел даже захватить с собой многие документы и письма. Дом, где он жил, был предоставлен Уфимскому комитету партии иностранных коммунистов. Гашек; будучи одним из руководителей комитета, случайно натолкнулся на этот архив. И вот в газете «Красный стрелок» 29 июля появляется страстная обличительная статья под красноречивым названием «В мастерской контрреволюции». Используя документы, личную переписку Сперанского с колчаковским полковником Гогиным и некоторые тексты воззваний, Гашек гневно изобличает деятельность верного пособника буржуазии. Священник, например, до того усердствовал, что даже такой прожженный враг Советской власти, как полковник Гогин, вынужден был в одном письме посоветовать Сперанскому «не очень увлекаться, так как воззвания к крестьянам относительно сжигания на кострах своих комитетов слишком уж сильно написаны, хотя и желательны».

Гашек приводит в статье и наиболее гнусное высказывание этого матерого контрреволюционера: «В каждого красноармейца нужно воткнуть несколько штыков, чтобы он умер, как собака, так как он предатель святой Руси».

«Товарищи красноармейцы, — гневно призывает Гашек, — помните хорошо эти слова, вышедшие из мастерской контрреволюции, и ловите всех злодеев в Сибирской тайге!»

Как и прежде, Ярослав много сил отдает партийной работе. Вместе с другими товарищами по партии проводит в эти дни «чистку» рядов партии, вовлекает в нее новых бойцов за рабочее дело, за Республику Советов.

В одно из воскресений комитет иностранных коммунистов устраивает концерт-митинг. В летнем театре собралось почти полторы тысячи человек. Здесь на русском, немецком, венгерском и других языках шел горячий разговор на тему: «Переустройство Европы и всемирная революция», а также о том, что должен теперь делать каждый иностранец, живущий в России. Активное участие в организации и проведении этого митинга принял Гашек. Через три дня в газете «Красный стрелок» появилась заметка, название которой подчеркивало смысл происходившего: «Иностранные рабочие с нами».

Части победоносной Красной Армии освободили Челябинск и стремительно продвигались вперед, отбрасывая все дальше и дальше на восток полчища адмирала Колчака.

Гашек, внимательно следивший за событиями, немедленно налаживает связь с военнопленными, находившимися в Челябинске. От них узнает много важного я тревожного. И тут же по поручению Уфимского комитета партии иностранных коммунистов обращается в политотдел Пятой армии с просьбой в самом срочном порядке командировать трех товарищей в Челябинск для работы среди бывших военнопленных из Германии, Венгрии, Австрии и других стран.

«Нужно действовать очень быстро, — пишет он, — так как в Челябинске находится, по данным сведениям, какая-то группа социал-соглашателей из иностранцев.

Комитет просит вышеуказанным товарищам дать полномочия, так как они являются представителями нашей организации при политотделе 5. Комитет просит также предоставить им право с согласия Особого отдела организовать в Челябинске секретное отделение при Комитете партии для розыска шпионов из чешско-словацкого корпуса, которые в одежде военнопленных продвигаются в глубь территории республики».

Вскоре в Уфу пришел приказ: политотделу Пятой армии, всем организациям перебазироваться в Челябинск.

Наступило 13 августа. В этот день в последний раз в Уфе вышла газета «Красный стрелок» (№ 92). Все оборудование типографии и редакции погрузили в вагоны. Вместе со всеми в теплушках разместились и Гашек с Шурой. Теперь они были неразлучны.

Эшелон двигался медленно, еще не везде железнодорожное полотно было исправлено. Но работа не прекращалась ни на один день. Каждая стоянка использовалась для того, чтобы набрать тексты листовок или отпечатать их. Они были обращены к солдатам белой армии с призывом переходить на сторону красных, прекращать бессмысленное кровопролитие, братоубийство.

В перерывах между работой Ярослав частенько собирал вокруг себя рабочих. Анекдоты, веселые истории сыпались, как из рога изобилия.

Все ближе и ближе становились друг к другу заведующий типографией и молодой наборщик Степан Ганцеров, которого за злой язычок Гашек прозвал Перцем.

— Слушай, Степан, — обратился как-то Ярослав к приятелю, — помог бы.

— В чем?

— Часто и много приходится выступать с докладами, лекциями. А вот чтобы без ошибок по-русски, не всегда получается.

— А я при чем? Я не виноват.

— Подожди, Перец. Ты вот что: начни-ка следить за мной. Как я ошибусь, невзирая ни на что, останавливай и поправляй. Согласен?

— Невзирая ни на что? — переспросил Степан.

— Да, да.

— Ладно, согласен. Только ведь тошно станет.

— Выдержу.

Первое время «учеба» не клеилась.

— Ты мне больше дерзишь, чем учишь, — не раз говорил Гашек.

— Иначе не получается.

Однажды Гашек приказывает красноармейцу:

— Соловьев, возьми двое котелков и принеси кипьятку.

А Степан тут как тут:

— Разрешите доложить?

— Говори, — насторожился Ярослав.

— Что там двое котелков. Прикажите принести лучше двое ведров и кипьятку тогда больше будет. И сами напьемся, и пол вымоем, — выпаливает Гандеров, вытянувшись в струнку.

— Постой, постой. Почему двое ведров? Два ведра.

— Там, где есть двое котелков, обязательно должно быть двое ведро в, — отвечает, не моргнув глазом, Степан.

— Та-ак, та-ак… — задумчиво тянет Гашек. И вдруг, поняв, наконец, издевку, как выпалит:

— А ну, кру-гом! Направление на выход, шагом ма-арш!

И Перец исчезает из вагона.

Однако польза от замечаний была большая и потому Ярослав не обижался на шутливые издевки друга.

Ехали больше недели. Через несколько дней после прибытия в Челябинск, 23 августа, вышел очередной, 93-й номер «Красного стрелка». Но Гашека в типографии уже не было: его перевели в политотдел и поручили организовать отделение для иностранцев при партийной школе, где вводились лекции на немецком, венгерском, чешском, словацком и русском языках. А вскоре, 5 сентября, он был назначен начальником иностранной секции политотдела.