«Да, — подумал Ольбрахт, — и в самом деле круто переменился. Такие слова в России зря не говорят. Много у него здесь больших и верных товарищей».

Гашек находил все новых и новых друзей. С одним из них сошелся довольно близко. Это — Владимир Зубцов[11], сотрудник политотдела.

Даже странно, на первый взгляд, что у них оказалось общего? Тому всего 25 лет, а Гашек уже подбирался к сорока. Наверное, своей простотой, непосредственностью, необыкновенной общительностью, а главное, искренней влюбленностью в журналистику, в литературу. Владимир часто рассказывал другу о своих похождениях, о том, как в тюрьме, куда его посадили за участие в революционном движении, вел дневник, мечтал написать роман…

Однажды Гашек познакомил с ним Степана Ганцерова. На молодого наборщика произвела впечатление внешность Зубцова: высокий, широкоплечий, открытый лоб, черные волнистые волосы, зачесанные назад.

Особенно поразило его бледное юношеское лицо и черная, как смоль, борода.

— Сколько же ему лет? — спросил Степан.

— Твой ровесник. А что?

— Настоящий кержак. Чалдон таежный.

Гашек громко расхохотался, затем, хитро улыбнувшись, погрозил пальцем:

— Смотри, когда-нибудь подведешь сам себя этими прозвищами.

А затем с какой-то необычной нежностью, теплотой добавил:

— Большое дело делает Владимир. Роман, который он пишет, за живое берет. Скорей бы кончал.

Необычайно широк был круг интересов Гашека. И среди них значительное место занимала музыка.

— Есть такое изречение: «Когда говорят пушки, музы молчат». Чепуха! — доказывал он своим друзьям. — Тогда-то особенно громко должны говорить музы. Подумайте сами, какая жизнь в окопах? Кровь да грязь, злоба и страх. От жизни такой черствеет человек. Можно сказать, гниет на корню. Гнилое дерево падает, а такой солдат — не вояка… А музыка в него прелесть жизни вдыхает, любви и ненависти учит, подсказывает, где правду искать надо. Вот почему я всегда говорю: честь запевале!

Любил он хорошую музыку слушать. Встретил как-то В. Берната, одного из тех чехов-музыкантов, что приводили к нему на допрос:

— Послушай, Володя, я найду тебе баяниста для аккомпанемента, подрепетируй с ним «Славянский танец» Дворжака и приходите как-нибудь вечерком, сыграйте, пожалуйста.

Просьба была выполнена. Гашек слушал задумавшись. Когда музыка кончилась, тихо попросил:

— Сыграйте еще раз…

Скрипка снова умолкла. Ярослав поднялся.

— А теперь давайте что-нибудь другое, веселенькое!

— Музыка — это прекрасно, — говорил он потом. — И в праздники, и в будни — всегда нужна она. Жить становится легче и дела идут лучше. Вот что надо сделать, Владимир. Пусть-ка твой оркестр в казармах почаще концерты устраивает. Ты — капельмейстер, тебе и организовывать. А с командиром я договорюсь.

Со дня на день ждал Гашек вызова в Москву. Но кипучая энергия его не затихала. Он читает лекции в армейской партийной школе, на курсах командного состава, выступает перед красноармейцами. С большим интересом знакомится с деятельностью монгольских революционеров, встречается и долго беседует с их выдающимися руководителями Сухэ-Батором и Чойбалсаном, которые тогда находились в Иркутске.

Успевает буквально всюду. А ему все было мало. Сегодня его слушают делегаты III Иркутской губернской партийной конференции, которых он взволнованно приветствует от имени чехословацких интернационалистов, а завтра выступает в городском клубе, но уже в качестве артиста. Он изображал эсера, который борется с самим собой: обещал землю крестьянам и в то же время не — хочет отдавать ее. Буря рукоплесканий обрушилась на Гашека.

В начале сентября его зачисляют слушателем на японское отделение двухгодичных курсов восточных языков Иркутского университета.

Не было для него «мелких» дел. Приходит к нему секретарь Иркутского губкома комсомола Н. Кузьян:

— Помогите, товарищ Гашек, молодежной газете «Комсомолия». Не хватает нескольких десятков килограммов бумаги.

И Гашек с искренней заинтересованностью оказывает немедленную помощь.

А какую бурную деятельность развернул, чтобы организовать детский дом. Неведомыми путями добывал продукты, белье, кровати, посуду. А ведь в те годы это было страшно трудно. И все-таки добился своего. Потом вызвал к себе В. Берната и приказал:

— Оркестру ежедневно по часу играть для детей.

Очень обеспокоен был Гашек в те дни тем, что газеты, другая политическая литература плохо распространяются в армии. И пишет статью «Чем болен аппарат экспедиции», опубликованную 22 октября в «Вестнике Поарма 5». Резко критикует «тыловых крыс», которые не заботятся о широком использовании печати в политическом воспитании красноармейцев. Она для них, пишет автор, служит порой «оберточной бумагой для полученных продуктов из хозчасти».

Статья вышла за два дня до отъезда. Это было последнее публицистическое произведение Гашека в советской печати.

24 октября в приказе по политотделу Пятой армии говорилось: «Откомандированного в распоряжение ПУР политинспектора т. Гашека Ярослава исключить из списка Поарма с 24/Х — с. г…»

Вместе с командировочным удостоверением № 4505 Гашек получил и еще один документ, выданный по его просьбе. В нем говорилось: «Дано сие тов. Гашеку Ярославу в том, что ему при следовании в ПУР гор. Москву разрешается заехать на три дня в город Уфу…»

Сердечным, трогательным было расставание с друзьями. Сфотографировались на память. Каждый получил снимок.

— Закончится война, — взволнованно говорил Гашек, — и мы с Шурой пригласим вас всех в гости, в Чехию.

— Как в Чехию? Там же буржуи!

— А я верю, что Чехия пойдет за Советской Россией, за Лениным. Буря, что началась в вашей стране, не остановится. Все народы пойдут путем, который указал Ленин. Путем мировой революции. Я верю ему. Верю, что и на моей родине победит социализм. Я буду бороться за него!

В Уфе Гашек и Шура выглядели уставшими, похудевшими, но в доме часто звучал их смех. Ярослав рассказывал много смешных историй, анекдотов. Больше всего говорил о Чехословакии. Когда начинал вспоминать о ней, его глаза заметно теплели, лицо становилось таким радостным, что казалось, не было на свете в этот момент человека счастливее его!

Накануне отъезда Гашек принес домой последний паек. Он был значительно лучше обычных: тут и мясо, и мука, и яйца, и масло.

Довольный, он прошел на кухню.

— Мамаша, готовить обед сегодня буду я. Стряпня — моя стихия. Давайте приготовим чешское национальное блюдо — кнедлики. Не знаете? Хотите, научу?

Энергично сняв гимнастерку, засучив рукава нижней рубахи, он начал священнодействовать.

— Прежде всего, — поучал Анну Андреевну и Шуру, польщенный их вниманием, — давайте пожарим лук. Его надо жарить до тех пор, пока не станет золотистым. Ах, как хорошо пахнут кнедлики, когда их разрежешь и польешь соусом с жареным луком! Так, отлично. Теперь нужны два яйца для теста.

Кулинар уверенно разбил их и бросил в муку. Долго месил руками тесто, тискал его, поворачивал с боку на бок, но… что-то не получалось.

— Мамаша, — смущенно сказал Гашек, — вы закончите, а я займусь другим делом, надо подготовить воду.

Анна Андреевна и Шура переглянулись, поняли промах Гашека, но не подали и виду, чтобы не огорчать его.

Из готового теста Гашек сделал две колбаски и сварил их в кипящей воде. Затем нарезал маленькими кусочками мясо и поджарил на сковороде.

На кухне собрались все домашние и внимательно следили за Ярославом. А он, охваченный каким-то необыкновенным вдохновением, продолжал трудиться. Кнедлики были, наконец, готовы. Потом новоявленный повар принялся за уборку кухни. Он помогал хозяйке мыть посуду, несмотря на протесты ее и Шуры, убирал со стола и при этом вел себя так забавно, строил такие смешные рожи, что все домашние хохотали.

Обед в этот день прошел необыкновенно весело. Вся семья была в сборе. Гашек увлеченно рассказывал о Чехии, ее прекрасных народных обычаях, природе.