Впервые Питер встал на мою сторону девять лет назад, мы тогда с Кристофером — моим младшим братом — были совсем детьми. Из-за того, что потеряли родителей, чувствовали отрешенность и ненужность. Стали изгоями. Как это всегда бывает среди детей: если ты не такой, как все, то ты становишься мишенью, ребята в таком возрасте злые и не знают пощады. Нас выбрали для выплеска негатива, и поскольку мы были раздавлены горем, сносили это. Я бы даже сказала очень легко и непринужденно, у нас не было сил бороться. Когда они появились у меня, чтобы дать отпор, у брата их ещё не было или уже закончились. Да и разница возрасте в два года давала лишнюю порцию толчков, обзываний и драк. Я его защищала, но от всего не прикрыть.
В тот раз мальчишек напало много, нас окружили, и мы поняли, что нам не убежать. И когда моего брата повалили и пинали ногами, он уже даже не всхлипывал, меня держали за длинные волосы, намотанные на чей-то кулак, и били в живот, и тут появился он. Такой же хулиган, как и те, что нас схватили. Когда Питер отбил меня и брата от толпы, в кругу нас оказалось трое. Мы кое-как встали с братом, он вселил в нас веру. Мы дрались. Может, и нечестно, но на этот раз я чувствовала силу, и с этого момента все изменилось.
Я и тогда знала, что Питер связан с чем-то серьёзным, ходили слухи по школе, ведь кто тихо сидит — слышит больше других, а я улавливала много. На тот момент весь бизнес принадлежал отцу Питера, однако меня это не волновало. Он забрал нас от дяди с тетей, мы собрали вещи, не раздумывая. Чем я могу оправдаться? Мы хотели чувствовать безопасность, с ним её более чем достаточно. Как нас не забрали обратно? Это не интересовало нас с Крисом, нам было всё равно, сейчас я думаю, что он просто шантажировал или угрожал, как делал это всегда и со всеми.
— Знаешь что? Мы считали себя счастливчиками. По крайней мере, первые несколько лет. У нас был кров, еда, одежда, игры, компания для бесед. Питер был нам старшим братом, нашей новой семьей. Мы любили его. Я любила его. Наверно, сначала этого не понимала, когда мне стукнуло пятнадцать, осознала это отчетливо, и уже ничего не могло это изменить.
Хотя нет, кое-что все-таки изменилось. Кристофер проговорился о моём даре, который не то чтобы скрывала от Питера и остальных, просто я не хотела им пользоваться после того, что случилось с нашими родителями. Я выиграла для них денег в лотерее. И всё пошло не по плану.
Всегда, сколько себя я помню, умудрялась, выбирать счастливые билеты или знала цифры, которые выпадут в лото, или какая лошадь придёт первой. Никто особенно не обращал на это внимание, или так казалось. Конечно, люди видели и замечали, что мы могли и это купить, и то, но это не афишировалось для всех. Наша семья не цеплялась за деньги. Но однажды после крупного выигрыша нами, к сожалению, заинтересовались, по крайней мере, до сих пор думаю так. Родители уехали за выигрышем и в тот вечер не вернулись, больше мы их не видели.
И никто больше не называл меня Кроличья лапка, на этот раз я принесла огромное несчастье. Кристофер никогда не винил, хотя, наверно, не понимал тогда, что и почему произошло, а, может, просто не мог чувствовать отвращения. Я не знаю и теперь никогда это не сделаю.
Так вот Питер не сразу, конечно, но начал пользоваться даром, то ради прикола, то ещё под каким-то предлогом. Я любила его, что было делать? Не могла ему отказать или не видела того, что он мной пользуется. Но, в конце концов, деньги его изменили или та власть, которая с ними пришла.
Он стал главой дела своего отца, теперь я задумываюсь, как он пришел к этому. Явно незаконно, хотя что говорю? Всё дело отца, а теперь его, преступно. Долго это не замечала, ведь нам было хорошо: Кристоферу с ним нравилось, и мне тоже, он никогда нас не обижал, не баловал, где-то учил, где-то воспитывал, но не втягивал нас в неприятности и всячески ограждал. Нам туда и не хотелось. Мне уж точно. Но в какой-то момент брат в этом плане изменился, он начал копировать Питера в мелочах, отгородился от меня, иногда пропадал с ним на пару дней. И, наверное, с этого момента я поняла, что жизнь не такая, как была раньше. Нужно было что-то менять.
Я боялась с ним говорить об этом. С ними обоими. И время тянулось, проходили недели, и один раз всё изменил. Больше не надо было искать в себе силы для разговора, нам надо было собирать вещи с братом и уходить. Срочно и не раздумывая.
Однажды зашла в наш дом (могу ли теперь так говорить?), было тихо, совсем оглушительно спокойно, даже угнетающе. Как будто что-то не так, и я искала, что же нарушает равновесие. Обошла второй этаж, первый — никого не было в доме, в котором было полно народу. Всегда. И тут, наконец, услышала шум. Нет, даже шорох, не знаю, как описать его, он исходил из подвала, в которой нас никогда не пускали. А я, не поверишь, никогда не спрашивала почему, потому что всё, что говорил Питер, было истиной. Она не была давящая, а как априори. Жила в каком-то вакууме. Всё, что происходило вокруг, не интересовало.
— Почему-то тогда запрет на меня не подействовал. Ручка легко поддалась, когда на неё нажала, помню, как медленно спускалась. Ступенька за ступенькой. Приставными шагами. И уже чувствовала, как жизнь поменяется. И я просто не могла повернуть назад и вернуться в тот же самый мир, уже с какими-то сомнениями в душе — нужна была правда. Помню, он закричал. Тот человек….
Мой рассказ прерывается, хочется пить, а ещё больше — перестать рассказывать это. Не душат слёзы, а охватывает страх и осознание, что тот момент всё изменил. Через какое-то время к губам прикасается стакан, такой холодный и манящий, знакомая ладонь приподнимает голову, жадно пью. Пью, пока не сводит зубы и стакан не становится пустым. Рука опять опускает голову на подушку и садится рядом.
— Что было дальше? — спрашивает через какое-то время человек, возможно, замечая то, что теперь могу продолжать.
— Его резали… заживо, и это делал Питер. Он получал такое удовольствие, которое не испытывал даже со мной. Отрезал пальцы на руках. Некоторые уже валялись на полу… было столько крови, — не знаю, как описать все, что видела.
— Не рассказывай о нём, легче не станет, — говорит голос.
— Знаю, — отвечаю я. — Поэтому я и решила сбежать с Кристофером от него. От этого кошмара, и, видимо, была неаккуратна. Питер посадил меня на цепь. Как пса. В том же самом подвале. Они даже не убирали лужу крови. Или это было от кого-то другого, не знаю. Те несколько дней были ужасны, даже не буду говорить насколько. Мозг не хотел ничего воспринимать, кто и что говорил. Питер в чём-то убеждал, а я не могла отделаться от той картины перед глазами, я до сих пор это вижу. Стоит перед глазами, а иногда и снится. А это ещё хуже, невозможно, — останавливаю свой монолог, чтобы передохнуть и постараться избавиться от видения, фигура рядом со мной на кровати перестает сидеть и ложится рядом. И несмотря на то, что это односпальная кровать, нахожу это уютным и поддерживающим, потому что по-другому не рассказать, что случилось позже.
— В конце концов, я спаслась, сбежала, но мне досталось это дорогой ценой — стоило семьи. Оставшейся её части, — руки оказываются на плече, от них исходят покалывания. Только сейчас задумываюсь о том, что в чистой одежде. Видимо, ребята меня отмыли от слоя грязи. Смущает, но продолжаю свой рассказ — боль отвлекает.
— За мной пришел Кристофер. Не знаю, как он смог, и что ему там наплели про меня, про то, что я могла сделать, но не бросил. Мы не могли друг без друга. Воспоминания о том, как с рук и ног падают цепи, такое свежее, как будто это случилось недавно, хотя прошло уже больше двух лет. Несчастное время. Ведь в нём не было Криса и уже никогда не будет, — всхлипываю и сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в кожу.
— Он умер? — как будто читая мысли, произносит Глен.
— Да, из-за меня, — судорожно проговариваю вслух.
— Он умер за тебя, а не из-за, — слышу через пелену в ответ. На самом деле, слова одобрения слышать приятно, слова поддержки тоже — так давно я не была кому-то нужной. Не из-за денег, а просто потому что я это я. Со своими желаниями и мечтами.
