— На Розенкаймерштрасс открылася пивная,
Там собиралася компания блатная.
Там были Лоссов, Зайссер — третьего не знаю —
И с ними гвоздь программы Эрих Людендорф.
Боря зачастил на немецком со скоростью французского; французам переводил вполголоса сам Аршинов — на таком-то уровне и он язык знал.
Три комитетчика и генерал-полковник,
Который вел себя как чистый уголовник,
Хоть шил костюмы элегантно, как у лорда,
и регулярно декалоном брызгал морду.
Пока всё это вдохновенно заседало,
Явилась банда из соседнего квартала,
Чье руководство недвусмысленно сказало,
Что тоже хочет строить новый мир…
Немцы невежливо заржали. Все сдвинули стаканы, пока Сашко и Нестор жарили проигрыш. Поймавший ритм Отстон оттенил двумя вилками прямо по столешнице; Сашко затянул молодым голосом дальше:
— Их козырной, войдя походкой пеликана,
Достал волыну из жилетного кармана
И, показав ее почтенному собранью,
Откорректировал программу заседанья.
Держа пистоль, как держат ручку у трамвая,
Он им сказал: «Стоять, бояться, я стреляю!
Я вас прошу, нет, я вас просто умоляю
Пройти со мной в отдельный кабинет!»
Но пацаны уединяться не хотели —
Они без этого порядочно вспотели,
Решая в приступах кишечного расстройства
Больной вопрос о государственном устройстве.
Тут уже засмеялся и мексиканец, разобравший французский диалект Аршинова. Выпили еще по чуть-чуть: мешали слезы от смеха. Музыканты выдохнули, гармошка с гитарой зарокотали глубоко, внушительно:
— Они сказали, сделав пакостные лица,
Что не получится у них договориться
По многим пунктам продовольственной программы,
И прочь пошли, поправив белые панамы.
Но Геша Геринг был натурой очень пылкой,
Он двинул Лоссова по кумполу бутылкой,
А всех оставшихся пырнул столовой вилкой
и, наконец, консенсуса достиг.
На «новый мир» всё это было непохоже.
Вдвоем с приятелем мы получили тоже,
И из пивной нас вышвырнули разом,
С побитой мордою и синяком под глазом.
Тут все повалились кто куда, и даже загадочный месье, державший простенький стакан с дешевым вином как бокал с бордо лучшей марки и лучшего года, заулыбался неожиданно детской улыбкой.
— И вот, пока мы все лежали на панели,
Раздались выстрелы и пули засвистели,
И всех участников, как говорят поэты,
На мостовую положили вниз портретом.
И так накрылася фартовая пивная,
А с нею вместе и компания блатная.
Ах, где вы, Лоссов, Зайссер — третьего не знаю —
И гвоздь программы, Эрих Людендорф?
— Вот! — гордо выпрямился Сашко, утерев губы. — Пускай дрожат буржуи. Вчера мы были, как собаки. А сегодня у нас есть свое государство, наша Приазовская Республика! И уже послезавтра мы будем заседать на равных в царском дворце, в самом центре Парижа!
* * *
В самом центре Парижа, в особняке, где даже камин горит вежливо, изящно, без вульгарного треска и провинциального искрения, толстый седой джентльмен с узнаваемым лицом бульдога, с непременной толстой сигарой в углу вечно недовольного рта, облокотясь на стопку не слишком секретных бумаг, выслушивал портье:
— Сэр… К вам некий моряк, но форма мне, к стыду моему, незнакома, и я лишен удовольствия назвать вам его подданство и звание. Он просит передать, что имел удовольствие встречаться с вами в Саутенд-оф-Си, на Шобери-коммон-роуд.
Джентльмен с видом крайней заинтересованности вынул сигару и отложил ее в нефритовую пепельницу:
— Просите, немедленно.
Портье исчез. Прошло несколько томительно-долгих секунд, и в превосходно обставленную комнату, освещенную двумя высокими окнами, вошел прекрасно знакомый джентльмену персонаж… Джентльмен едва не назвал его человеком.
Портье придвинул второе кресло, переставил на столик плоскую бутылку с надписанной от руки этикеткой, два стакана, серебряную чашу с кубиками льда, после чего тактично исчез.
Джетльмен и матрос уселись перед камином; беседу начал матрос:
— Месье Vogan передал пожелание о встрече с вами. Признаться, и мне самому интересно. Когда еще так вот запросто поговоришь с человеком, планировавшим твою ликвидацию. Правда, с одним таким я уже побеседовал; для него это не слишком-то хорошо закончилось.
Джентльмен, пока не отвечая, разлил виски:
— Лед, прошу вас, по вкусу. Я обдумал и ваше появление, и ваши действия… Пришел к несколько парадоксальному выводу: вы слишком свободны.
Матрос несколько удивленно поднял брови. Джентльмен хмыкнул:
— Вы абсолютно уверены, что вас не на чем поймать. Как будто для вас тут все игрушки. Вам совсем ничего не страшно потерять?
— Ваш русский коллега… — матрос погремел кубиками льда в стакане, — именно это и говорил. Кстати, пользуюсь возможностью поблагодарить вас за позицию в отношении русских делегаций. Для меня не секрет, что все важные решения планировась принять на заседаниях «Четверки», а всех прочих лишь ознакомить. Благодаря вашей настойчивости, проблемы Германии, Венгрии, России получат хотя бы освещение в международном дипломатическом окружении, уже немало.
Джентльмен заглотнул виски как воду, проворчал:
— Проблемы… Разве само понятие «проблемы» применимо к существу, подобному вам? Вы не нуждаетесь в пище, насколько мне известно. Вам нет нужды зарабатывать на пропитание. Вы ведете себя, словно бессмертны в обоих смыслах.
— В обоих?
— Словно вас нельзя убить и вы не умрете от старости, — выдохнул джентльмен с клубом дыма от сигары. Дым тотчас утянуло в камин. Джентльмен проводил его чуть заметным движением взгляда и решительно спросил:
— Так зачем же вы здесь, на Земле? Только не врите о филантропии, не поверю. Что дает ваша помощь русским, я и так знаю. Мне интересно, что вся эта история дает лично вам?
Собеседник молчал несколько томительно-долгих минут. Наконец, произнес раздельно, тщательно выговаривая слова:
— Мне предстоит учиться быть сильным, правильно пользоваться всеми возможностями.
Джентльмен фыркнул:
— И вы так просто говорите мне это?
Матрос тоже фырнул, звякнул кубиками льда в опустевшем стакане:
— Ну вот вы узнали это про меня — и что? Что дальше? Чего вы этим добьетесь?
— Хороший вопрос… Честно говоря, я даже вам завидую. О, не только молодости, хотя и ей тоже. Но вот эта жуткая и беспощадная, сладкая и…
Джентльмен со стуком поставил опустевший стакан, пошевелил в воздухе пальцами, буквально нащупывая ускользающее определение:
— …Страстная! Да, страстная свобода принимать любые решения. Без оглядки на парламент, короля, традицию, мнение света…
— Вам бы родиться Кромвелем, — усмехнулся матрос, разливая по третьей.
Джентльмен хихикнул:
— Раскрываю глаза: мама, я Черчилль!
