Первый стакан закусили солеными бубликами. Егор вынул блокнот:

— Слушаю вас.

— Значит, — собрался с духом Костя, — сначала мы подумали про пневматику. Все равно же стрелки пневматикой двигаете, верно?

— Пока да, — кивнул студент, — но потом-то хотели на электромоторы перейти. К ним дорогие тонкие трубы по всей станции тянуть не надо, и не обмерзают провода зимой, и утечки воздуха там не бывают.

— А что не сделали?

— Так меди мало, да и электромоторы у нас пока что делают поштучно. Московской «Электросиле» до запуска года полтора, опять сроки переносят… Ладно, Костя, вы дальше говорите, не отвлекайтесь.

— Потом подумали мы про крышу.

— Между прочим, дельная мысль. И мы подумали, — Егор вздохнул. — Вот бы сразу всю станцию крышей. И обслуживать поезда хорошо, и пассажирам хорошо, и смазчикам, и сцепщикам. Но… Дым, копоть. Вентиляторы ставить? Вовсе разоримся. Да и громадные станции-то, конструкция получится неимоверная. Мы с этим к архитекторам пошли.

— И что?

Егор хмыкнул:

— До сих пор считают. Можно локомотивное депо накрыть. Или пассажирскую станцию. Купол… Купол там какой-то, мне объяснили, но я успел забыть. Как вокзал в Соцгороде.

— Работал там на стройке, — из форса Костя не стал уточнять, что работал всего лишь землекопом.

— Ну так понимать должен: все путевое хозяйство так не накроешь. А для нас опаснее всего не крупный город: в нем достаточно путейских рабочих. Опаснее всего на полустанках, где в метель стрелку чистить некому и некогда. Только вычистил, ее опять замело, и так всю ночь. А на станции один дежурный с девушкой-телеграфисткой. Вот здесь надо вовсе без людей чтобы!

— Вот, — согласился Костя. — Тогда я и подумал: надо сделать, чтобы снег изначально между рельсом и передвижным остряком не попадал. Положить между них надутую колбасу такую, вроде как автомобильную шину. Прижимать остряк оно не мешает, потому как мягкое. А снегу падать и некуда.

Тогда-то студент, покрутив аккуратно подстриженной головой и сказал:

— Больно уж просто. Даже обидно, как мы сами не додумались! Пойдем-ка сразу к профессору. Ведь хорошее же решение. Только вместо воздушной камеры колбасу из гусматика, что военные на колеса ставят. Надувную камеру колесо порвать может, а гусматику все равно! Пойдем, пойдем! Пока лекции не начались.

И, не давая гостю опомниться, студент мигом утянул его в высокие коридоры: даже их ширина уступала высоте, и потому казались они ущельями. В ущелья падали полотна света из открывающихся по бокам окон. По коридорам потоком и в одиночку перемещались молодые люди в хороших костюмах, в костюмах похуже и даже прямо в рабочем; девушек, правда, встретилось не так много, как втайне понадеялся Костя. Машка-заправщица с Гришей-машинистом как два яйца в глазунье, а с ним, с Костей танцевала так, для ревности.

Пока Костя размышлял, Егор дотащил его до высокой двери, но не стал ни стучать, ни звонить: просто поднес ладонь к нарисованному на двери кругу, и створка внезапно повернулась.

— О… А как это?

Егор с явным удовольствием от произведенного впечатления объяснил:

— Человеческое тело имеет собственную электрическую емкость. Как аккумуляторная батарея, слабая только. Вот, а вокруг двери медный провод, рамка. Вносишь туда руку, емкость контура меняется, а от этого получается сигнал… Понятно?

— Не все, — честно сказал Костя. — Но понятно, почему вам с электромоторами проще. Сигнал электрический, не пневматический же.

— Ради справедливости скажу, что у нас есть отдел пневматических автопилотов, для самолетов. Но там все военно-секретное, мы только и знаем, что этот отдел есть, а даже не знаем, где… Пошли.

Войдя в светлый большой кабинет, Егор взмахом руки поздоровался с девчушкой в непременной красной косынке и кивнул на дверь справа:

— У себя?

— С вечера, — ответила девочка-секретарь. — Сказал, я сам все выключу и обесточу…

Студент прищурился, сжал губы и резко, без стука рванул дверь. Следом за ним в кабинет вскочил Костя, а за ним и растревоженная девчонка.

В кабинете летний ветер шевелил приоткрытую створку рамы. Столы, как у всякого большого начальника, размещались буквой «Т», ножкой к двери. Начальник обычно сидел во главе стола, по обе стороны ножки размещались призванные на совещание подчиненные, а на столе раскладывали свои бумаги.

Сейчас на «ножке Т», на грубом арборитовом листе толщиной в палец, размещался этот самый макет, и профессор — Костя сразу его узнал — сидел не за главным столом, а слева, глядя, как по игрушечным рельсам жужжит игрушечный локомотивчик, щелкают стрелки.

Локомотивчик, подключенный как трамвай, по воздушному проводу и рельсу, двигался от одной условной станции, в начале стола, до первой стрелки. Заезжал в первый тупик, стоял там несколько секунд, имитируя разгрузку. Возвращался на исходную точку, затем ехал уже во второй тупик. Возвращался на исходную точку, посещал третий тупик. Возвращался опять, и теперь уже ехал по прямой до конечной станции: перед самым столом начальника, перед роскошным бронзовым письменным прибором с неодетой девкой. Там стоял минуту, имитируя обслуживание; Костя неожиданно подумал, что машинист, небось, на бронзовые сиськи заглядывается.

Затем электровоз возвращался в исходную точку и повторял цикл.

На листе толщиной в половину дюйма помещались рельсы, три стрелки. Костя увидел и все, положенные по правилам железной дороги семафоры, мигающие красными и белыми огнями в «ночном» режиме. Большой слабо гудящий трансформатор прятался под столом.

Контроллер «Десна», управляющий всеми стрелками и электровозиком, помещался в здоровенном шкафу вдоль всей торцовой стены комнаты, от него к макету змеился непременный толстый жгут кабелей.

Девчонка охнула, прижав руки к щекам и так застыла. Егор осторожно прошел к сидящему профессору и закрыл мертвые глаза, и красные отблески светофорных лампочек пропали.

Студент осторожно вынул из начавших уже синеть пальцев чернильную ручку, под которой натекла приличная клякса.

— Вот… Же… — не находя слов, Костя обошел макет и профессора; набравшись духа, поднял взгляд на мертвое лицо с застывшей благостной улыбкой победителя. Ввалившиеся щеки превратили ее в угрожающий оскал.

Егор посмотрел на гостя, махнул рукой — и они вышли в приемную, куда очень скоро сбежался весь Киевский Железнодорожный Институт.

Макет с того дня не выключался ни разу. Его вынесли в отдельное помещение, забрали под стекло. Из чистого инженерного форса все проделали, не останавливая беготни маленького локомотивчика.

Макет работает еще и сейчас — разве что лист подложки, обожженый кислотой и паяльником, исцарапанный при монтаже, называют уже не арборитом, но фанерой. Все так же щелкают маленькие стрелки, все так же бегает по вытертым рельсам грубо вырезанная из липовой чурки фигурка паровоза. Все так же машут крыльями семафоры, и все так же тихонько гудит старинный трансформатор, и бронзовый Вернадский в натуральную величину все так же смотрит на движение. Среди студентов Киевского Университета вошло в обычай на ночь подсовывать зачетку под застывшую в руке памятника бронзовую авторучку.

Авторучки производить страна пока не научилась, так что справку я сейчас патриотично царапал обыкновенным «плоским» пером. Что разработка пружинной нержавеющей стали для перьев очень сильно пригодилась и авиаторам, и двигателистам — чисто случайно, конечно! — уже никого не удивило. На первый год основания Союза Советских Социалистических Республик число взаимно переплетающихся технических и других мелочей достигло величин еще пока осознаваемых, но уже с трудом изъяснимых.

Вообще, мир сам по себе намного сложнее войны. На войне люди четко свои и чужие, причем вторых можно и даже нужно убивать, а первым вместо долгих уговоров можно попросту приказать. В тылу тоже несложно: все для фронта, все для победы! Кто про оплату сверхурочных заикается, тот не патриот, поражения нам желает! Или вовсе вражий агент-провокатор, к стенке гадину. Вот победим — тогда уже жалуйтесь на забитые трубы, опаздывающий трамвай и плохую работу госчиновников.