— Гляжу, неплохо тебя Аршинов подковал. Второе, Семен, вот что. Мы покамест законная Особая Республика. Уже через пятнадцать лет нам, по плану, объединение. Общий рынок, общий закон, единая нация — советские. Как по мне, так благополучие людей, а от них и наше с тобой, дутой незалежности стоит. Раз ты уже политически подкованый, то скажи, что писал наш великий учитель Кропоткин в «Письме к украинскому народу»?

Семен сейчас же вынул блокнот, перелистал и процитировал:

— Самым страшным поражением было бы образование по всей территории России независимых государств. В них повторилось бы все то, что мы видим в балканских государствах. Они малы по сравнению с соседями. Балканские царьки ищут покровительства у соседних царей. Те же вселяют им всякие завоевательные планы, втягивают их в войны, а тем временем грабят экономически, выдавая на войны кредит, и тем приобретая на территории якобы незалежных республик реальную экономическую власть.

— Вот, Семен, и весь хрен до копейки. Так во имя чего сейчас-то кровь лить? Чего мы этим добьемся?

— А не повторят большевики опять этакое говно?

— Повторят, значит, потомкам и разбираться. Мы же будем работать, с тем, кто у нас имеется здесь и сейчас. Политика, Семен, искусство возможного.

— Тоже из черного зеркала?

— Нет, это из итальянца какого-то. Мак… Макбук? Мальбрук? Маклауд? Макдак? Маккиавелли, вот.

— Правду, выходит, говорил Блюхер на той, последней встрече: в книгах все можно найти. За то, видать, Свердлов и расстрелял его, как Якира с Уборевичем.

— За что Якира, не знаю. Думаю, просто не нужен был Свердлову конкурент, популярный на Украине военачальник. Блюхера, подозреваю, за то, что Василий Константинович с нами воевал больше на бумаге, да на митингах ругался громко, а полки не двигал. А вот Уборевича за дело. Додумался же: «Мы не бойцы Красной Армии, мы прежде всего бойцы товарища Уборевича». Нашелся, понимаешь, удельный князь.

— Так и мы же махновцы, это все знают. Махновцы, а Приазовцами нас только газетчики называют. А газеты, это известно, что: геббельсова брехня про «конец войне». В газетах-то конец, но в Польшу идут, и идут, и идут эшелоны. А нам говорят, что уже не осталось врагов…

— Знаешь, Семен, мне про себя хотя и приятно слышать, а только все махновское умрет с Махно. Все Приазовское — останется жить, пока живет Приазовье. Вон, у меня в античных книжках написано, что приазовская степь и греков, и сарматов, и византийцев пережила. И нас, думаю, переживет. Задумайся.

— Этак можно додуматься, что всем на Земле объединяться. Потому что германское и французское умрет вместе с Германией и Францией, а общеземное останется жить с планетой вместе.

— Ну да, Земшарная Республика Советов, чем плохо? Анархизм-коммунизм для чего же выдуман, как идея?

— А говорил я вчера вам с Аршиновым: закусывайте!

Нестор Иванович засмеялся:

— Двигай, Семен, в другой раз доспорим.

Живо накрасив на высоком фальшборте «Горыныча» необходимые слова, Семен отдал эскадронному старшине баночку и кисть, а сам полез в теплую от солнца броневую дверцу. Махно уже торчал из командирского люка «семерки», черное знамя Приазовской Республики полоскал над ним июньский ветер. И как-то сразу понял Семен, ощутил до волосков на запястье, что сам он еще не старый, и что путь впереди еще долгий, и на Москве не закончится.

Тогда бывший командир махновской конницы, а теперь командир подвижных сил Особой Республики, вынул ракетницу и бросил в небо красный искрящий ежик, и по всей колонне заревели тысячесильные английские «Мерлины», и огромные пятибашенные танки двинулись на Москву.

— На Москву движутся махновские танки.

— Что, сразу оба?

— Весь десяток, товарищ Сталин.

Товарищ Сталин усмехнулся:

— У Катукова в четвертой бригаде шестьдесят пять машин, и это не считая Лизюкова… Но что же население, пропускает их без боя?

— Товарищ Сталин, танки движутся на помощь Совнаркому и на помощь вам.

— Так на помощь Совнаркому… Или на помощь нам?

— В бумагах у них: «Оказать поддержку Совнаркому против Свердловско-Бухаринской авантюры», а на броне большими буквами: «За Сталина».

— В таком случае… В таком случае приготовьте машину. Товарища Поскребышева на предмет необходимых бумаг и товарища Власика относительно организации охраны известите. Лучше встретить гостей заранее.

— Вы думаете…

— И вы подумайте, товарищ Литвинов. Где нам лучше организовать встречу?

— Я предлагаю близко к центру, чтобы танки прошли по Москве, и население увидело, что мы имеем поддержку даже…

— Даже от анархистов, с которыми непопулярное правительство Свердлова состояло в жестких контрах.

— Архиверно, товарищ Сталин. Однако, впускать махновские танки в полуразрушенный Кремль… И невыгодно политически, покажем слабость. И небезопасно, если они все же что-то задумали. Я предлагаю пустырь южнее Саратовского вокзала, где расчищена площадка под авиамоторный. Это предлог для гостей, широкое место поставить их огромные машины. Нам же по железной дороге можно подпереть их бронепоездами, если что. Вот, смотрите на карту: переход Жукова Проезда…

Переход Жукова Проезда через густой жгут железнодорожных путей: на дороге брусчатка, обочины асфальтовые, мощеные, под солнцем горячие. Налево сопит-вздыхает Саратовский вокзал, оконцовка Государственной Восточной Дороги. Направо гремит-ревет огромная станция Москва-товарная, ведь почему площадку под авиамоторный здесь разместили: грузить близко.

Место бойкое, вот и пельменная «Пятой коммунистической артели» неподалеку. Люди снуют все железнодорожные, промасленные, углем и накипью пропахшие, наваливаются на оцепление с беспокойными вопросами, настороженно всматриваются в оливково-зеленую броню мастодонтов под черным флагом Приазовья, в белые тактические номера.

Июнь месяц жаркий даже в Москве. Мелкая угольная пыль паровозного выдоха ложится на рассохшиеся доски столика. За столиком немолодой уже мужчина, ростом не выше и не ниже Сталина. Шапки нет, волосы прямые, черные, подстрижены чуть пониже ушей. Лицо смуглое, прокаленное степным загаром. Не выглядит опасным, выглядит усталым. Глаза черные, ни мгновения не остающиеся в неподвижности. Жесты быстрые, уверенные. Френч зеленовато-пыльного, защитного цвета. В расстегнутом по жаре воротнике видна форменная зеленая гимнастерка. Галифе кавалерийские, неопределенно-темного цвета, с безразмерными карманами. Сапоги все в той же шубе пыли. Сапоги не переступают — видимо, спина здоровая, может стоять спокойно.

Сталин подошел к столику, кожей ощущая внимательные взгляды как сотрудников собственной охраны, так и застывших в люках махновцев, пожал протянутую руку и сказал:

— Приветствую вас в мире живых, товарищ Скромный. Далеко же мы с вами забрались от самого Таганрога…

© КоТ

Гомель

Июнь — декабрь 2019.