Вот сквозь какой Туркестан неровной строчкой потянулись поселения гяуров, по руслу древнего Узбоя, от мутной бешеной Аму-Дарьи вовсе в черные пески.

Зачем?

Энвер-паша обратил этот вопрос к своему английскому советнику; рыжеусый ференг сопел, утирался поминутно платком, но все же, на удивление басмаческого командира, нашел причину таких действий:

— Большевики строят линию укреплений для контроля за страной. Мы такими линиями фортов рассекли земли восставших буров на юге Африки, в Трансваале. Когда линии соединятся, отряды ваши уже не смогут свободно проходить куда захотят. Правда, у нас там было получше с водой.

Ференг снова утерся, злобно выдохнул:

— Но тут у большевиков есть цеппелины и радио.

Что такое цеппелины, Энвер-паша прекрасно знал, и теперь только заскрипел зубами. Надо было тогда принять предложение Юренева! После захвата Душанбе звезда Энвер-паши стояла высоко, горела ярко. Большевики полностью серьезно предлагали признать за Энвер-пашой все земли Восточной Бухары: до заоблачных пастбищ Памира, до изумрудных копей Бадахшана, до зубчатой стены Гиндукуша, древнего дракона, уснувшего на пути в Индию, жемчужину британской короны… Торговый путь из Оренбурга в Кабул обогатил многие тысячи!

Но Энвер-паша тогда слишком поверил путеводной звезде. В четырнадцатом году он правил всею Турцией, свергнув старого Камаля! Правда, правил Энвер совокупно с Талаатом и Джемалем, но все же. Что ему Душанбе, что ему Бухара, когда смыслом жизни Энвера-паши был Туран!

Туран — великая держава всех турок. Подобно Тюркскому Каганату неизмеримой древности, Туран должен был протянуться от Китая до Босфора, по всем землям, где только звучало когда-либо тюркское наречие. Засмеялся «Герой свободы» и выгнал послов Юренева из древнего Душанбе.

Энвер-паша верил в свое предназначение; не он первый оказался верой обманут. Вернулись из далекой Сибири стальные змеи железнодорожных бригад. Полетели над песками дирижабли-разведчики, пошли по земле волны красных казаков, искупать кровью войну против Москвы; а и здешние казаки, семиреченские, не остались в стороне. Засверкали сабли, захлопали винтовки, застрекотали пулеметы, и задрожала под ногами земля от рева железнодорожных батарей. Съежились владения Энвера, как подворачивается на огне баранья шкура прежде, чем полыхнуть по всем краям сразу.

И теперь вот: меньше сотни верных нукеров, все — род Халлаба, обязанные Энвер-паше жизнью. Не то, пожалуй, и эти бы разбежались.

Опальный владыка Душанбе убрал бинокль. Отполз по склону бархана. Подумал и спросил:

— А что же в газетах пишут, что это размечается трасса большого канала?

Рыжеусый ференг засмеялся коротко: в пекле Каракумов никто не разевает рот, все берегут воду.

— Кто же верит газетам, о эфенди? В них печатают лишь то, что приказано! Вот, к примеру, предлагают всем курбаши с моджахедами амнистию. А поверь большевикам, сдайся — и завтра же окажешься в Сибири, и кости твои растащат медведи.

Энвер-паша задумался. Цеппелинов давно не видали… К местной жаре кафиры не привыкли… В городке человек сорок, а у него все-таки сотня, пусть и неполная. Но воины, не землекопы…

Долго не колебался бывший министр обороны Турции:

— Халлаб! Возьми там живыми кого получится. Если успеют вызвать помощь, уйдем на юг, в Шебергане живут мои люди. Там уже власть ференгов, и большевики туда не сунутся.

Тогда гололобый туркмен Халлаб свистнул сыновьям и племянникам, жестами раздал приказы — все знали, что делать, не первый и даже не сотый был бой!

Энвер-паша же спустился к продуваемой ветром долинке, принял удобную позу на ковре под навесом, ободряюще улыбнулся измученному жарой ференгу — и принялся терпеливо ждать.

Энвер-паша ждал до тех самых пор, пока над гребнем бархана не показались блеклые, тоже напуганные удальцами Халлаба, звезды.

Звезды раскачивались над гребнем. Стоять человек не мог, и моджахеды Халлаба держали его под локти.

— Послушай, гяур… — Энвер-паша выпрямился. Даже ференг выполз из-под навеса, пользуясь краткой вечерней прохладой.

— Я вижу, что смерти ты не боишься.

В белых глазах пленника блестели… Слезы? Паша сделал два шага в сторону и понял: всего лишь отражается серп восходящей луны.

Ференг равнодушно смотрел в небо: с методами допроса Энвера-паши он давно познакомился во всех деталях. И сейчас, усилием тренированного ума отключив крики других пленников за гребнем, советник просто наслаждался прохладой.

— Твоих людей пока еще только готовят, — ухмыльнулся Энвер-паша. — Срезают лишние тряпки, привязывают к седлам. Если ты не скажешь мне правду, гяур…

На русском Энвер-паша говорил вполне свободно: научился за два года жизни в Москве. Что там, его большевики неплохо поддерживали какое-то время. Пускай и негласно. Шайтан им в печень, почему же тогда он отказал? Все земли Восточной Бухары…

А теперь «Герой свободы», как мелкий разбойник, сам допрашивает пленника. Позор!

Энвер-паша покривился:

— Мы давно скитаемся в песках. Давно не видели женщин. Понимаешь?

Пленник опустил веки и шевельнул губами. Пахло потом: люди Халлаба расстегнули халаты, сняли папахи. Голый пленник потел от страха; да и непривычный к пустыне человек всегда здесь потеет. Вон, у пришлых даже пуговицы медные, нагреваемые солнцем. Здесь носят костяные пряжки, а пуговицы деревянные, иначе можно не шутя обжечь пальцы.

В разбитые губы пленника сунули костяное горлышко бурдюка: чтобы смог хоть что-то сказать. Человек глотнул драгоценную воду, закашлялся…

И плюнул Энвер-паше прямо в красивое смуглое лицо, развесил потеки по ухоженной бороде.

Паша только поморщился, а племянники Халлаба короткими ударами в почки повалили человека и один из моджахедов наступил упавшему на мужские части — пока еще несильно, только показывая, что ждет впереди.

— Скажи мне, о грозный Халлаб, как поступить с гостем, не уважающим хозяина? — все тем же ровным тоном осведомился Энвер-паша, умывшись оставшейся в бурдюке водой.

Ференг-советник украдкой поморщился: он, как цивилизованный человек, до сих пор страдал от необходимости подтираться песком. А этой обезъяне извели целый бурдюк!

— О, эфенди! — лобастый туркмен оскалился. — Давай спросим третьего брата моей младшей ханум. Он большой выдумщик, и это он сделал так, что гяуры не успели наколдовать себе подмогу… Позовите Джевета!

Джевет возник на гребне бархана, затем и в ложбинке мгновенно, словно язык пламени. Выслушал старшего, посмотрел на пленника. Наклонился, взяв лежащего за подбородок, заглянул в белесые нелюдские глаза. Выпрямился, огладил полосатый халат, поправил саблю со щегольской рукоятью, даже отряхнул от пыли сапоги, хоть это и не помогло нисколько.

— Эфенди, если мне позволено сказать…

— Не тяни. Говори по-русски, чтобы он тоже понял.

— Повинуюсь. Итак, человек этот сильнее своего страха, и нам его напугать нечем. Глаза его уже видят небесный престол, и длань Азраила уже простерта над ним. Следует вот как поступить: вставить ему уздечку в рот и всю ночь ездить на нем, хоть он давно и перестарок. Затем же обернуть его в теплую бурку и бросить на рельсах. Утром его подберут железные арбы кяфиров. Он воистину силен, и дух его крепок, и он выздоровеет и добьется высоких должностей у Белого Царя. Очень возможно, что Белый Царь наградит его за войну с нами, ибо после такого гяур сильно постарается нам отомстить.

Ференг и Энвер-паша переглянулись, и посмотрели на Халлаба, и грозный туркмен посмотрел на тонкий серп месяца, на холодеющий песок вокруг; а больше ничего, лишь песок и небо, вечные и молчаливые.

Джевет поднял тонкую руку, словно проклинающий пророк, заговорил торжественно:

— Вижу! Он будет во дворце у Белого Царя, в золоте и шелках, среди сановников и воинов, среди ханум с открытыми лицами, принимать почести. Тогда некто закричит на весь тронный зал: «Помнишь ли, как все моджахеды Халлаба драли тебя в задницу, а ты кричал и просил еще?» Тогда душа его перевернется, и больше уже ни в чем не станет ему ни уважения, ни удачи.