Он пытался, будучи ребенком, рассказать маме, но у него ничего не вышло… Наша Суровая Мама таких вещей даже сейчас не воспринимает. Что было бы, попытайся он поделиться тем, что знал и видел, с другими людьми? Тогда, в то время, его бы положили в психиатрическую больницу. Медицинские светила поставили бы ему уйму диагнозов. Люди бы косо смотрели и криво улыбались, а за спиной крутили бы пальцем у виска. О! Я все это знаю, увы, слишком хорошо. Сама прошла через все это! Даже сейчас, когда ви́дением и ве́данием уже никого не удивишь, бывает что на тебя смотрят презрительно и улыбаются снисходительной улыбочкой. А тогда…

Тогда это было просто НЕЛЬЗЯ. Нужно было МОЛЧАТЬ. Брату нужно было замыкаться в себе, а среди своих сверстников притворяться быть таким, как все. Притворяться, что тебя интересуют только девочки, гулянки и прочая чушь, а вовсе не то, из чего состоит наша Вселенная и для чего мы приходим в эту жизнь. Мой брат напоминал мне Галилео, которого едва не сожгли на костре отцы церкви за его еретические идеи. За то что он, Просветленный, пытался объяснить религиозным фанатикам, что Земля отнюдь не является центром Вселенной, и что именно она вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Он знал, что он был прав, но попробуй это доказать толпе непросвещенных и зашоренных. Один Просветленный против толпы Спящих. Как такое выдержать? Увы, религиозные фанатики в своей слепоте сейчас такие же, какими они были сотни лет тому назад.

Итак, мой бедный брат оказался наедине с теми знаниями, которые он должен был держать в себе. Он запоем читал книги, и некоторые из них выбирал для чтения вслух своей маленькой сестре. На редкую книгу он мог потратить месячную зарплату! А так как я имела несчастье родиться с тем же даром или проклятием, что и он, то прекрасно понимала все, о чем он говорил! И кто знает, как бы сложилось мое детство если бы… Но этого не произошло.

Кажется, так много событий, так много воспоминаний, но мне все еще пять лет. Пять. И я все помню, как вчера. Брат просто не выдержал тяжести быть не таким, как все, он попытался уйти от проблем, знаний, от мира, в котором жил. Он начал употреблять наркотики. Он сломался. Наверное, я оправдываю его. Люблю. Потому оправдываю. Алла большая старается оправдать мальчика, который оказался слабым. Слабее младшей сестры. А маленькая Алла начала жить в таком аду, который мне страшно представить даже сейчас. В один день закончилось мое детство. Я помню этот день в мельчайших деталях.

Меня позвал мой брат, и я пришла к нему в комнату. Он спросил меня, зачем я взяла его сигареты, на что я ответила, что не брала. И тогда он одной рукой схватил меня за горло и поднял над землей. Я посмотрела ему в глаза. Это воспоминание до сих пор меня ввергает в такой ужас, который я не могу передать никакими словами. На меня смотрели глаза НЕ ЧЕЛОВЕКА. Я не знаю, как вам это объяснить, но не человека! Там не было НИЧЕГО человеческого и абсолютно ничего от глаз брата, которого я знала.

Мне стало страшно. Очень очень страшно. Он держал меня за горло и мне было трудно дышать. «Мама», – мне удалось тихо прошептать-прошипеть, и из моих глаз покатились слезы. Но мамы не было. Не было вообще никого. Никто не придет, не поможет и не спасет. Я это очень хорошо понимала.

Чудовище, которое стало моим братом, захохотало. «Тебе никто не поможет», – сказал он мне. Даже голос был не его! Он опустил меня на землю и велел принести из кухни нож. Это был нож-пилка для нарезки хлеба.

«Ты спрятала мои сигареты, и за это я тебе отрежу руки», – сказал он. Зверь взял мою руку, положил на стол и начал резать… Было очень больно, я заплакала. Но увидев кровь, на место «чудовища» вернулся мой брат.

Он с ужасом смотрел на глубокий порез на моей крохотной руке и на нож в своей. Он отбросил нож от себя и принес бинт, которым перевязал мою рану. Но при этом сказал мне: «Маме расскажешь – убью!»

И отпустил меня в комнату где жили я и мама. Я помню, что там висела занавеска, и я спряталась за нее. Мне было до обморока страшно. Мне хотелось убежать куда-то далеко-далеко. Спрятаться, и чтобы никто меня не нашел. Но уже своим маленьким детским сердечком я понимала, что произошло что-то очень страшное с моим братом, и что жизнь прежней не будет уже никогда. И что все самое страшное еще впереди. Я сидела там и боялась, что он опять придет, и чудовище опять вернется вместе с ним, и опять что-то жуткое сделает со мной.

И вот в этот момент, я не знаю почему – не знаю и все! – я вызвала в своей памяти глаза этого мальчика из своего сна. И зажмурилась, пытаясь вспомнить эти глаза в мельчайших подробностях. Красивые темные глаза, озера, в которых можно утонуть. Там, в них, в этих глазах, было что-то такое, что давало силы. Давало силы жить дальше. «Он меня обязательно найдет, или я его найду», – сказала я себе. – Найди меня, мальчик. Пожалуйста! Спаси меня. Меня некому спасти. Меня никто не любит»…

Слезы все катились по щекам, болела рана на руке и болело горло, так что было больно глотать, но я держалась за «эти глаза», как держится утопающий за соломинку. С той самой страшной ночи и всю мою дальнейшую жизнь меня держали эти глаза! Маме я сказала, что сама порезалась… Но детства у меня больше не было.

У нас в доме было три предмета, которыми меня бил мой брат. Провод от пылесоса. Черный, резиновый, бьет очень и очень больно. Полосы от него не заживают долго и болят. Толстый кожаный военный ремень. Бьет больно, но все же не так, как провод от пылесоса. И толстый длинный кусок резины для занятия спортом. Тоже очень больно.

Знаете, как пережить тот момент, когда вас бьют? Надо считать удары. Один. Два. Три. Кричать и звать на помощь бесполезно. Никто не придет. Кому-то об этом говорить и жаловаться нельзя. Будет хуже. Так меня убеждали. И я верила. Знала ли моя мама? Да, знала. Но ничего не могла или не хотела изменить. Она пыталась. Я пишу это, и мое сердце обливается кровью. Ее дочь, маленькую девочку, избивали… Девочку, которую никто не хотел, не жалел, не любил. А мама как-то попыталась. Она договорилась с нашей соседкой о том, что я буду часть дня оставаться у нее. Но это не понравилось моему брату. И если я, чтобы спрятаться от него, шла к соседке, дверь которой была рядом с нашей, брат возвращал меня и сильно бил за то, что я пыталась спастись!

Поэтому лучше было не уходить.

Знаете, чего я боялась больше всего на свете? УТРА. Утром наша мама собиралась на работу. Я тихонько сидела и смотрела, как она одевается и собирается. Я знала, что пока она дома, брат меня не тронет. Как только она уйдет, тогда и мой ежедневный ужас начнется.

Иногда мама брала меня с собой на работу. Это был для меня настоящий рай. Я могла тихонько сидеть в каком то уголочке, тихой молчаливой былинкой, сидеть вечно, ведь там меня никто не будет бить. А это для меня было равносильно пребыванию в раю. Но такое бывало нечасто.

И вот я вижу, как утром мама опять собирается на работу. Я очень хочу попросить ее взять меня с собой, но замираю от страха. А если она скажет «нет»? Это отказ. Это начало боли. «Нет» для меня – это как удар резиновым шнуром. Подтверждение нелюбви и моей ненужности. Наконец я собираю все свое мужество и говорю: «Мама, возьми меня с собой».

Мама чаще всего говорит «нет», оглашая маленькой девочке очередной смертный приговор.

Сейчас мне сорок лет, и я все еще продолжаю каждое утро просыпаться в состоянии ледяного ужаса. Прошло времени, а тот страх из детства так и не отпустил меня.

Вскоре я пошла в школу. И это было для меня еще одной возможностью на время убежать от брата. Но, увы, в школе я стала прекрасной мишенью для издевок. Я была классической жертвой, и маленькая сплоченная стая молодых и здоровых животных была готова рвать и терзать бессловесного больного зверька, который не мог ни дать отпор, ни постоять за себя. Когда на меня нападали сверстники, я имела привычку забиваться в угол и просто молчать. В школе я была настоящим изгоем. И длилось это много-много лет.