Вся его маленькая, но все же уверенность в себе испарилась с концами также, как трупы этих чудовищ. Армин, увидев впервые слишком близко одного из них, подумал о том, что такими созданием даже ребенка на ночь нельзя пугать, говоря, что он живет у него под кроватью. Все монстры, выдуманные детским воображением, больше и не казались монстрами. Но может потому, что Армин читал о них только в книгах, хотя ему даже так было страшно.

— Опять вспоминаешь? — тихо спросила Энни. Глупый, столько же очевидный и, в то же время, некрасивый был вопрос. Леонхарт не хотела лишний раз напоминать Арлерту обо всем, что он прошел.»

***

У костра он сначала просто рассказал ей об операции, что проводили с Эреном. Потом пошутил что-то про безмозглого титана — грубо, непонятно, но смешно. Когда они отошли в сторону, и когда опустилась на землю ночь, Армин, плача навзрыд, уткнулся Энни лицом куда-то в районе макушки и попросил остаться сегодня ночевать с ним.

По традиции, громко вдохнул запах ее волос и тут же еще больше расстроился, поскольку мыло теперь она покупала сама. И Леонхарт не любила ромашки. Нынешнее мыло ничем не пахло, лишь немного дегтем и мхом, еще сильней сушило кожу. Энни, проводя по той рукой, оставляла на пальцах ее частички и иронично думала, что вместе с ней, может, как-нибудь слезет чувство вины и прочих невзгод.

Чудовище, правда, не менее иронично напомнило ей о том, что на ней все заживает слишком быстро, и Энни ударила кулаком по стене, с большим желанием, правда, хотевшая запустить его себе в лицо. И не дожидаясь, когда солома на голове высохнет, пошла к Армину.

Она лежали вместе, прижимаясь к друг другу и накрытые одним одеялом, которое было чудовищно колючим и внешне не очень приятным. Армин уже не плакал — иногда только шмыгал носом, но твердо говорил, что это просто какая-то простуда. Энни шутила, не заразит ли он ее, на что Арлерт уверенно качал головой, поглаживал ее по голове, оставляя иногда один из больных волосков на пальцах и заботливо говорил, что она гораздо сильней его.

Никто не думал ни о каких обязательствах. Не вспоминал ночь после выпуска, неприятное утро и весь оставшийся день после. Нельзя сказать, что эти картины вдруг выбросились из головы. Армин постоянно четко видел, как безразличная и холодная Энни бросила его следующим утром, а Энни не могла перестать дотрагиваться до своей ключицы, след с которой, к сожалению, сошел. Остальные тоже.

Одним моментом ночью, когда Армин отлучился в туалет, накидывая по пути рубашку, Энни вдруг заметила, что все это время он лежал без нее. Одеяло было тонким и предназначенное, кажется, только для вида, и светлая девочка внутри подумала, что он действительно солнечный мальчик. Армин вернулся со стаканом воды, возмущаясь простым вопросам Энни о том, где он ее взял.

— На кухне, конечно же! Между прочим, это было нелегко, так что пей. Не помню, чтобы ты перед отбоем пила.

Он протянул ей стакан, и Энни вдруг захотелось побыть тем самым привередливым птенчиком, о котором она подозрительно часто в последнее время вспоминала. Но блондинка лишь молча приняла стакан в руки. Она действительно вечером не пила. Не пила воды, не пила чего-нибудь покрепче вместе с большим количеством других курсантов. Те пытались, очевидно, утопить в себе всю боль.

— Встретил Жана, — сообщил Арлерт, ставя пустые стаканы на прикроватную тумбочку. Энни перевернулась на бок, закинув одну руку за голову. Армин повернулся к ней с очень печальным и разочарованным лицом, покачал головой, — Лучше бы не встречал. Не знаю, как он к завтрашнему дню оклемается.

— Молча, — сухо ответила Энни, — Просто ему будет очень плохо.

— Куда уж больше-то? — закатил глаза Армин, ложась назад. Кровать была очень узкой — Энни сильно прижималась спиной к стене, а Армин, ели держась, чтобы не упасть, лежал с краю. Саму комнату можно было обойти за два шага. Стены еще в темноте были слишком черные, отчего казалось, что они неприятно давят.

Энни неприятно себя чувствовала, а Армин, на ее вопрос о том, комфортно ли ему тут находится, удивленно приподнял брови и ответил, что вполне. Это же впервые за все время только его личная комната. Остальные спали, как обычно, по четыре-пять человек на двухъярусных койках. Только Микасе и Эрену, особо отличившимся в последнее время, сделали такой, скажем, подарок. Арлерт был очень доволен.

— Завтра суд, — погрустнел солнечный мальчик. И, точно последний дезертир, добавил, — Эрена будут судить.

Энни распахнула глаза, полностью пораженная и приподнялась на локтях, заглядывая в лицо Армину. Тот лежал абсолютно спокойный, кажется, даже не понимая, чему она так удивляется.

— Судить будут Эрена? — блондин уверенно кивнул головой, — Его могут посадить? — кивнул уже грустно, — Или казнить, да? — Арлерт кивнул с особо обреченным видом, укладывая Энни силой назад, говоря, что еще ничего не точно и не надо загадывать заранее.

— Я считаю, что они этого не сделают, — сказал он, — на его стороне будет сам командор легиона, лучший воин человечества и, может, кто-нибудь еще.

Воодушевленность в голосе Арлерта сменилась мрачностью, когда Энни спросила, кто выйдет против.

— Культ стен, — точно выплюнул эти слова Армин, излишне сильно сжимая руку на талии Энни. Больно, вообще-то.

Энни водила пальчиком по голой груди Армина, выводя на ней только ей известные узоры. Армин был, как она уже поняла, не дохляком — не слишком перекаченным и не слишком недокаченным. Она бы назвала его телосложение практически идеальным, поскольку не любила слишком много мышц, почти всю жизнь имея их при себе. И небольшие, едва заметные, кубики на его животе, вполне широкая грудь, в меру накаченные руки и даже не очень к месту выпирающие ребра создавали в целом картину, которая ей была очень приятна.

— Ты красивый, — сказала Энни. Той ночью, кстати, она этого не делала.

Армин с недоверием взглянул на нее, вскинув бровью.

— Ты тоже, — и добавил абсолютно без тени улыбки, будто это самая серьезная и правдивая вещь на свете. Энни только усмехнулась.

Хорошо было вот так лежать вдвоем. Спать, правда, надо было, потому что та же Энни по своим особым внутренним часам, приобретенным ранними тренировками с детства, знала, что на сон оставалось слишком мало времени. Хотя, завтра был не очень тяжелый день…

Во времена обучения они тоже, порой, засиживались в библиотеке слишком допоздна, или один Армин читал всю ночь, пуская утром слюни на парту. Но только факт того, что сейчас она спокойно лежала рядом, в комнате, предназначенной только Арлерту, Энни, даже без постоянных издевательских шуток чудовища, понимала, что учеба-то закончилась.

Это, собственно, совсем скоро закончится тоже. Леонхарт подумала, что бы было, если бы Армин в день атаки обиделся на нее с концами и больше бы никогда не заговаривал? Было бы так лучше?

Ощущая на себе такие же ласковые прикосновения, скажем, от мягкосердечного монстра? А огромная рука Райнера, может, такая же теплая?

Нет. Чудовище внутри ясно помнило о том, что держать слишком перекаченную руку Брауна было неприятно и холодно даже тогда, когда погода наладилась. Но в тот день она не жаловалась, принимая молча то, что есть. Главное, что было не одиноко.

Армин вдруг взял ладонь Энни в свою и поцеловал. Легко, невинно и как-то по-детски. Энни вспомнила о его безграничном желании постоянно казаться взрослым. Он уже в тринадцать лет чувствовал себя таким, думая, что папиросы от обделенных умом товарищей, ругательства и похабные шутки, сказанные с глупым и очень красным лицом, сделают из него настоящего взрослого.

Энни, правда, не думала никогда, что он действительно взрослый. Особенно сейчас, когда Арлерт рыдал ей поздним вечером в плечо; когда попросил остаться с ним на ночь, потому что одному страшно; когда глупо и наивно выдал секретные подробности касательно Йегера; и когда целовал ей руку, почти неосязаемым поцелуем.

Леонхарт до утра вслушивалась в тихое дыхание Армина, лежа на его груди, все продолжая водить по той пальцами и думая, зачем вообще пришла. Как же дальше со всем этим разобраться?