Мама во время презентации потеряла сознание и при падении сильно ударилась головой — вот, что мне сообщил по телефону Орочимару, — но…

— Швы? — непонимающе пискнула я, ощущая, как к горлу подступает тошнота.

— Она рассекла лоб при падении, — пояснила она и, очевидно, видя мой ужас, спохватилась и быстро замахала руками, — но это ничего, крови было не так много.

Тут мне стало совсем дурно, и я зажала рот рукой. Микото-сан, к счастью, сразу сообразила, в чем дело, и, схватив меня за рукав, бегом увела в сестринскую, где меня уже через две секунды вывернуло в раковину. Вообще-то, я никогда не страдала боязнью крови, тем более описанной на словах. Но, как оказалось, это распространялось на чью угодно кровь, но не мамину. И еще так некстати в голову полезли мысли об отце. Он ведь так и умер — ударился головой и больше не очнулся. Какова была бы ирония, если бы и мамы я лишилась точно так же.

— Прости, солнышко, — теплая рука сочувственно погладила меня по спине. — Не стоило мне так сразу сваливать всё на тебя.

Я выпрямилась, встречаясь взглядом с отражением Микото в зеркале, и попыталась улыбнуться. «Солнышко». Как будто мне снова десять, и я просто пришла в дом Учиха на чай. Кажется, с тех пор она ничуть не изменилась. Только сеточка морщин собралась в уголках по-матерински добрых глаз, что неудивительно — по моим примерным подсчетам ее возраст уже должен подходить к пятидесяти.

— Это вы простите. Мне стоило лучше держать себя в руках.

Микото-сан лишь с улыбкой покачала головой, как бы говоря, что не нужны ей никакие извинения, а затем достала из шкафчика антисептик с ватой и стерильными бинтами и многозначительно кивнула на мои ссадины.

— Думаю, тебе лучше посидеть здесь и привести себя в порядок. Тут есть ширма и сушилка для рук — не бог весть что, но одежду подсушить получится. А как только станет что-то известно, я за тобой зайду.

— Благодарю вас, Микото-сан, — я вежливо поклонилась.

— Что ты, не стоит, — смущенно отмахнулась она. — Я была бы рада сделать для тебя больше. — Удивительно милая женщина. Мне вдруг вспомнились слова Саске о разводе в семействе Учиха, и на душе стало совсем тоскливо.

Как только дверь за ней с хлопком закрылась, я сразу же сняла тяжёлый от воды плащ, отмыла раковину и влажными салфетками, найденными в сумке, стерла остатки туши с лица. Мысли о маме набросились на меня с новой силой, на сей раз отдавшись горьким привкусом вины. Если бы я была хоть чуточку внимательнее… Она ведь уже неделю ходила бледнющая, как смерть, но до чего ж это походило на её привычный недосып. А меня слишком волновали собственные проблемы, чтобы беспокоиться о ней, и теперь я не могла себе этого простить. А если… если она умрет? В глазах и в носу защипало. Картинка перед глазами подернулась дымкой. Нет, соберись. Нечего ее хоронить.

Раздался стук. В сестринскую вошел Итачи.

— Вот, — протянул он мне что-то в шуршащей упаковке. — Нашел автомат в приемном отделении. Подумал, что тебе может пригодиться.

Это оказался небольшой гигиенический набор из маленького тюбика зубной пасты, дешевой зубной щетки, прессованного полотенца и крохотного бруска мыла. Очевидно, автомат поставили для тех, кого спонтанно госпитализировали.

— Спаси-ибо. Я б тебя расцеловала, но лучше сначала воспользуюсь твоим подарком.

Итачи тепло улыбнулся на мою не самую удачную и крайне неловкую шутку, а я спешно отвернулась и, нетерпеливо распечатав упаковку и выудив из нее щетку с пастой, принялась чистить зубы. Выглядела я при этом совсем не изящно, но Учиху, похоже, мой вид и поведение нисколько не смущали. Иначе он бы непременно вышел в коридор, вместо того, чтобы снимать пальто и оставаться стоять неподалеку.

— Мама устроилась сюда месяца три назад, — заговорил он, заставив меня по-дурацки застыть с щеткой во рту, прислушиваясь. — В своё время она получила диплом медсестры, но и недели не проработала. Вышла замуж за отца, а он оказался человеком старой закалки. Считал… да и до сих пор считает, что женщина должна заниматься только домом и детьми. А после развода она полтора года восстанавливала знания и навыки, чтобы сдать экзамен на квалификацию и… вот она здесь.

В сущности, Итачи вообще мало что рассказывал о своей жизни. Иногда делился пространными историями, но из имен в них фигурировали разве что Саске и Шисуи, и то нечасто. Может, он и относился ко мне по-особенному, но доверять не спешил. И даже сейчас я слышала в его голосе сквозящее сомнение. Он по-прежнему мне не верил, но зачем-то пытался себя пересилить. И чувства это вызвало весьма противоречивые. С одной стороны, хорошо, что он осознал, что дальше так продолжаться не может, а с другой обидно, что это больше походит на одолжение, чем на жест доброй воли.

— Вы с Саске можете ей гордиться, — отозвалась я, разделавшись с чисткой зубов, на что Итачи неопределенно кивнул, задумчиво глядя куда-то в сторону.

Повисло неловкое молчание. Мой взгляд упал на бинты, которые приготовила для меня Микото-сан, и я со вздохом унесла их за ширму вместе с плечиками, висевшими на крючке за дверью.

— Я собираюсь сушить одежду, так что…

— Позволишь остаться?

От этого вопроса что-то внутри меня пугливо шевельнулось. Тело ударило в жар, даже несмотря на то, что от мокрой ткани, липнущей к коже, еще минуту назад хотелось ежиться. Для той, кто только недавно прекратил переодеваться перед физрой, прячась от девочек за дверцами шкафчиков, вопрос Итачи совсем не казался безобидным. Даже несмотря на наличие ширмы.

— Эм… да, — пересилив себя, в сомнении отозвалась я. Наверное, странно стесняться сверкнуть нижним бельем перед тем, кто в прошедшей перспективе мог увидеть меня и без него. Умом я это понимала, но в висках набатом стучало беспокойство.

Спрятавшись за ширмой и стянув с себя рубашку и юбку, я повесила их на плечики и стянула гольфы. От падения я пострадала куда больше, чем мне казалось — это были, скорее, гематомы, чем синяки, но боли я не чувствовала. Страх за маму действовал на меня не хуже адреналина.

— Итачи, — и почему голос такой хриплый?

— Да?

Я вытянула из-за ширмы плечики с одеждой.

— Можешь включить сушилку и повесить это поближе?

Я не видела, как он подходит, но слышала, и на каждый его шаг тело отзывалось нарастающим сердцебиением. Его пальцы на мгновение коснулись моих, забирая вешалку, отчего я непроизвольно вздрогнула, разжав руку. Одежда упала на пол. Я пробормотала сбивчивые извинения, думая, как бы ее поднять, не выходя из укрытия, но Итачи сделал это за меня. Послышалось размеренное гудение включенной сушилки.

— Успокойся, — едва слышно зашептала я, усаживаясь на шатающийся холодный табурет. — Успокойся, черт тебя дери, — и, смочив кусочек ваты антисептиком, принялась смывать грязь и кровь с колен, чтобы немного отвлечься. Руки дрожали.

Послышались приближающиеся шаги. Темный силуэт Итачи, просвечивающий через ширму, замер рядом — он подошел почти вплотную.

— Как ты? — тихо спросил он.

А я не имела ни малейшего понятия, что ответить на такой, казалось бы, простой вопрос — как я. Моё собственное состояние волновало меня в последнюю очередь.

— Не знаю, — нехотя выдохнула я. — Мне… страшно? — странно, но произнести эту фразу у меня получилось только с вопросительной интонацией. В горле встал ком. — Но давай не будем об этом. Не хочу снова расклеиться.

Какое-то время мы молчали. Я обнимала себя за плечи, прикусывая щеку изнутри, и в неудовлетворении смотрела на настенные часы — стрелка почти подползла к десяти.

— Почему ты здесь? — наконец спросила я, закусив губу. — Я думала, ты видеть меня больше не захочешь.

Итачи выдержал паузу, словно раздумывая, но после выдохнул:

— Это неправда. Я хотел тебя видеть, даже когда злился, — и сердце от этих слов забилось быстрее. Значит, ему было не всё равно. — А вчера ко мне домой пришел Саске, и… похоже, я должен перед тобой извиниться.