Я скованно улыбнулась в ответ и тихонько прикрыла за собой дверь. Сегодня я специально вскочила в семь, чтобы примчаться в школу пораньше и застать своего сэнсэя одного в кабинете. Мне очень хотелось с ним увидеться, ведь в последний раз мы виделись с ним наедине в субботу, когда дали слабину у него в ванной.

— Ты сказал, что будешь с девяти.

И вроде нужно было сказать что-то ещё или что-то сделать, но я не знала что и потому просто стояла, как дурочка, возле двери, изучающе глядя на Учиху. У всех пар есть свои ритуалы приветствия. Кто-то говорит милые кодовые фразы, кто-то берется за руки, кто-то легонько целует в щеку… Дейдара каждый раз принимался меня тискать и шептать на ухо всякие пошлости, что было страшно неловко. А какой ритуал предпочитает Итачи? Может, скромного «здравствуй» для него более, чем достаточно?

— Ты что, так и будешь там стоять? — на его лице заиграла такая добродушная улыбка, что у меня перехватило дыхание, и внутри что-то сладостно сжалось. Сэнсэй полностью вышел из-за стола и чуть раскинул руки, отчего моё сердце забилось ещё сильнее и загорелись щёки. Он действительно хочет, чтобы я… — Иди ко мне.

Меня не пришлось подзывать дважды. Бросив мешковатый рюкзак на пол, я за полсекунды преодолела проход между партами и едва не сбила Итачи с ног, впечатавшись в его грудь и обняв за спину руками так крепко, будто мы не виделись целую вечность. Он тихо засмеялся, обнимая меня в ответ, и поцеловал куда-то в макушку, не давая времени порассуждать, правильно ли я истолковала его просьбу. Да, он хотел именно этого.

Приближающееся шарканье чьих-то шагов, послышавшееся из коридора, подействовало весьма отрезвляюще, и мы отпрянули друг от друга, как ужаленные. Очевидно, кто-то просто прошёл мимо — шаги стали затихать, — но сердце в груди так и продолжало испуганно колотиться о грудную клетку. Я заметила, как Итачи облегчённо перевел дух. Что и говорить: если наши отношения раскроют, то самые страшные шишки полетят именно в него. Это как минимум увольнение, как максимум — запись в личном деле, запрещающая ему в дальнейшем заниматься педагогической деятельностью. Мне же в этом случае грозит лишь общественное порицание, и то не слишком-то яростное. В таких случаях виноватыми всегда считают учителей, а ученики всего лишь наивные совращенные жертвы, которые в силу возраста не смогли бороться с соблазном.

— У меня к тебе разговор, — не откладывая в долгий ящик, призналась я, мельком глянув на Итачи. — Это важно.

Выдержав долгую паузу, он сосредоточенно кивнул, и вид у него при этом был весьма озадаченный. Не так часто инициатива поговорить о чем-то важном исходит именно от меня, так что я и сама от себя такого бы не ожидала.

— Мне сесть или…

— Да, лучше присядь, — с губ сорвался нервный смешок, за который мне тут же стало стыдно, и я прикрыла рот рукой — и откуда у меня взялась эта дурацкая привычка хихикать не к месту? Видимо, подцепила от Ино. Хотя лучше бы мне передались её уверенность в себе и завидное упрямство.

Стул снова противно царапнул ножками пол, когда сэнсэй вернулся на своё место, а я, вслух рассудив, что мне лучше тоже сесть, расположилась за первой партой прямо перед ним. Если бы кто-то вошёл в кабинет в эту минуту, он увидел бы будничную беседу учителя и ученицы и не более. Впрочем, если подумать, чаще ученики предпочитают не общаться с учителями, тем более на каникулах. Тем более наедине.

— Итак, — Итачи сложил руки в замок и положил перед собой на стол. Отлично, теперь у меня чувство, будто я в шаге от того, чтобы мою маму вызвали в школу. — Я тебя слушаю.

Глубокий вдох, зажмурилась, руки судорожно сжали подол юбки и… Давай, Нами, просто говори. Просто начни, ты справи…

— Я состою на учёте в психдиспансере, и вчера я не проспала, а была в клинике. -…шься. Да, кое-кто здесь явно не умеет сглаживать углы, и этот кто-то явно не Итачи. Всю правду-матку в лицо, без подготовки. Дипломат из меня явно не выйдет.

Окна были раскрыты настежь, но привычный шум с улицы в кабинет не врывался: стадион, раскинувшийся по эту сторону, теперь пустовал. В учебное время мы всё время слышали, как ребята из футбольного клуба гоняют мяч, и как орёт Кисаме-сэнсэй, если этот самый мяч улетает куда не нужно — например, в его голову. Как бы мне хотелось услышать эти нецензурные звуки сейчас, когда тишина начала давить на виски, а я так и не находила в себе смелости посмотреть сэнсэю в глаза и продолжить говорить.

— Эй, — тихо позвал меня Итачи, а внутри всё сжалось, захотелось закрыть уши, — не бойся. Продолжай.

И было в этом «не бойся» что-то такое, что должно было успокоить, заботливо укрыть, как одеялом с головой, но легче не становилось. Было всё так же страшно.

Не каждый сможет общаться с человеком, как и прежде, узнав, что у него есть сдвиг по фазе. Даже я не знаю, как отреагировала бы, признайся мне кто-то в подобном. А сможет ли Итачи? Кто знает… Но скрывать от него свою ненормальность и дальше было бы неправильно. Не могу же я ему врать каждый раз, когда мне понадобится бежать в клинику. Хотя с чего такие далеко идущие планы? Может, он вообще не захочет быть со мной, когда узнает, что я из себя представляю на самом деле. От этой мысли в груди неприятно защемило, а в горле встал ком.

Мне едва удалось себя пересилить и взглянуть на Итачи. Он смотрел на меня настороженно, но держался с завидным спокойствием, словно его больше заботило моё молчание, а не слова, что я сказала до этого.

— У меня… нервная анорексия, — в горле резко пересохло, а язык едва не прилип к нёбу. — Я уже год прохожу лечение. Вроде как успешно, но врачи ни в чем не уверены.

Он кивнул, будто слышал это признание уже не в первый раз. Как если бы я просто рассказывала, как прошел вчерашний вечер, а не делилась чем-то таким, о чем лучше вообще помалкивать. Это было странно, даже обидно, ведь я ждала другой реакции: шока, сочувствия, раздражения… Да чего угодно, но не будничного хладнокровного спокойствия.

— Не знаю, сообщу ли я что-то новое, — тихий голос сэнсэя прервал поток моих тревожных мыслей, и я вся превратилась в слух, — но об учениках, стоящих на таком учёте, всегда ставят в известность медработников школы, — Итачи вдруг замолчал и, на пару секунд зажмурившись, устало потёр переносицу, будто говорить ему стало едва ли не тяжелее, чем мне полминуты назад.

Я знала, что местная медсестра, Изуми-сан, в курсе моего диагноза, так что эта новость ничего во мне не всколыхнула. Мне даже приходилось с ней общаться пару раз, правда она не слишком меня мучила. Просто спрашивала, как у меня с аппетитом, просила встать на весы, что-то записывала и отпускала с миром.

Итачи сделал глубокий вдох и посмотрел мне прямо в глаза, отчего мне неволей передалось его напряжение.

— Ну, а медработники, если сочтут нужным, — продолжил он, — ставят в известность классного руководителя. — В голове что-то бахнуло, заставив всё моё естество сжаться в комок и рухнуть куда-то в пятки. Сердце замерло, разливая под ребрами неприятный холод. Он же не хочет сказать, что…

— Так ты все знал? — охрипшим от нервов шепотом спросила я, и сэнсэй коротко кивнул, поджимая губы и подтверждая мою догадку. — Давно?

Он выдержал многозначительную паузу, видимо, раздумывая, как лучше ответит, но затем без заминки выдал:

— С тех пор, как получил список класса на руки. — Мои ладони непроизвольно сжали ткань юбки еще сильнее. Так вот почему Итачи не стал меня спрашивать о причине моего домашнего обучения, когда знакомился с классом! Он просто всё знал. Знал с самого начала.

— Господи, — прошептала я, закрыв ладонями вспыхнувшее не то от стыда, не то от жгучей досады лицо. Смертельно захотелось сбежать, спрятаться, забившись куда-нибудь угол, но я сдержалась, всеми силами пытаясь собраться с мыслями, чтобы довести начатый разговор до конца. До чего же мерзко, когда ты стараешься скрыть от человека что-то нехорошее, а потом выясняется, что об этом «нехорошем» он уже давно наслышан. И уже давно наблюдает за твоими жалкими потугами скрыть от него правду.