– Мэри?

Привкус навоза, пыли и собственных волос, сбивавшихся ей на лицо. Это воспоминание было таким живым… Мэри видела себя сидящей в запряженной быками двуколке. Рога быков так не соответствовали их добрым глазам. Сита уговорила одного из горожан прокатить ее вместе с Мэри и Амином. Сидя на куче соломы, все трое чувствовали себя по-королевски. От соломы на теле у Мэри потом появилась сыпь, и айе пришлось смазывать ее кожу лосьоном.

Мэри видела, как мама шьет погожим вечером, сидя в кресле. Ей то и дело приходилось отмахиваться от назойливых комаров, залетавших в дом, несмотря на пучки душистых трав, с помощью которых слуги пытались их отпугнуть. Видела папу, читающего ей книгу, пока она пила горячее какао, сидя у него на колене. Мэри ощущала восхитительный вкус шоколада и удовлетворенности, которую она испытывала, когда папин голос рокотал возле ее уха. С дерева со стуком упал кокос, и гнездившиеся в ветвях птицы возмущенно закричали. На мгновение папа замолчал, чтобы сделать глоток виски. Закат был янтарным, мир был полон радости, а вечерний воздух напоен ароматом остывающей пыли, спелых фруктов и жареных специй. Пар, исходивший от ванны, которую грели для Мэри, поднимался ввысь, делая небо похожим на радужный торт поварихи – зефирно-розовым, желейно-оранжевым, светло-вишневым и ярко-красным.

Однажды, после особенно жаркого летнего дня, папа заявил, что в доме слишком душно. Слуги вынесли их с мамой кровать в сад и поставили среди манго, тамариндов, лаймов и гуайяв. Мама, папа и Мэри втроем забрались в постель и укрылись москитной сеткой. Вверху мерцали звезды. Той ночью случилась пыльная буря, и они проснулись оттого, что своенравный ветер засыпал их песком, забивавшимся в рот. Все трое ринулись внутрь. Слуги поспешили за ними, неся постельные принадлежности. Песок жалил глаза.

– Мэри? – Айрис обвила ее тело руками.

Мэри открыла рот, однако не произнесла ни звука.

Она отвернулась, не в силах скрыть слезы. Кузины выглядели обиженными. Отведя Мэри к креслу, они принесли ей горячего сладкого чая и принялись суетиться вокруг нее. Кузины были добры к Мэри, однако теперь, когда ее воспоминания вернулись, она хотела лишь одного – чтобы все стало таким, как прежде. Хотела, чтобы ее обнимали не их пахнущие розовой водой и сочувствием руки, а руки мамы и айи. Хотела слышать ласковый голос папы, который всегда становился мягче, когда папа разговаривал с ней. Хотела держать своих друзей – Ситу и Амина – за потные ладони и планировать новое приключение. Хотела после стольких лет жизни в Англии вернуться туда, где была счастлива. Та жизнь ей нравилась. Возможно, Мэри даже любила ее. Ей хотелось вернуться домой.

Домой. Мысль об этом заставила девушку вздрогнуть.

Когда-то ее домом была Индия. Однако несколько лет назад домом для Мэри стало имение родственников, отвергших когда-то ее отца – за то, что он не принимал царивших в нем порядков. Здесь жили ее кузины, тетя и дядя. Ее семья.

Так почему теперь, вновь почувствовав печаль, которую она похоронила вместе с вернувшимися воспоминаниями, Мэри думала об Индии? Она чувствовала тоску по чему-то, что давно закончилось, по образу жизни, которого лишилась в тот жаркий день у водонапорной башни, наверху которой жалобно мычала корова; животное было сбито с толку, так же как и сама Мэри, узнавшая о том, что ее родителей больше нет…

Сита

Невидимая нить. 1927 год

Сита родилась во время бури, которая вырвала с корнем деревья и убила несколько человек. Стихия подняла гигантскую волну, которая обрушилась на берег, забрав еще несколько жизней, разрушив дома и погубив скот.

– Это была самая сильная буря на нашей памяти, – говорила мать, важно кивая головой.

Ее многочисленные служанки – махавшая опахалом, приносившая паан[9], массировавшая ноги (которые у матери, похоже, постоянно болели, даже несмотря на то, что она мало ходила) – тоже закивали так, словно были марионетками, которыми мать Ситы управляла с помощью невидимых нитей.

Положив ноги на пуфик, мать всегда сидела на одном и том же месте, в стоявшем в столовой удобном кресле, откуда можно было видеть кухню. С этого трона она отдавала распоряжения окружающим – слугам и детям. Мать постоянно хмурилась (исключая те случаи, когда она смотрела на мужа), вечно была чем-то недовольна, и в большинстве случаев объектом этого недовольства была ее дочь.

Прямо как сейчас.

Глядя на фиолетовое как баклажан лицо матери, Сита страстно желала оказаться в поезде, который умчался в клубах дыма, стуча колесами и ревя паровым котлом, сразу же после того, как она вышла из вагона. Казалось, он был рад от нее избавиться.

С кухни доносился запах обеда – жареного теста и чечевицы. А еще – чего-то сладкого и молочного. Желудок Ситы – опустевший после того, как ее стошнило на ноги гувернантке, – громко заурчал. А еще девочке хотелось помыться, ведь она перепачкалась в поезде с ног до головы и теперь от нее пахло дымом, углем, джутовыми мешками и навозом. Однако сначала ей предстояло ощутить на себе гнев матери.

Сита слышала, что мать сердито сопит, готовясь обрушить на нее речь, которая заставит ее дочь осознать тяжесть своего преступления; разум девочки витал где-то далеко, позволяя ей отвлечься от предательства брата и охватившего ее чувства безнадежности, из-за которого у нее подкашивались ноги и она готова была разрыдаться. Тело Ситы содрогалось, зубы стучали.

«Когда ты родилась…» – говорила айя.

«Да, я знаю, – перебила ее Сита. – Разразилась буря».

«Нехорошо быть такой нетерпеливой. Позволь мне закончить», – ласково увещевала ее айя, намазывая волосы девочки маслом и заплетая их в косу в тени баньяновых деревьев.

В сонном послеполуденном мареве Сита щурилась на солнце, с трудом веря в то, что такая буря вообще возможна.

«Ветер выл, вторя крикам твоей матери, и на дом упал тамаринд».

«Что?»

Сита обернулась к айе и получила легкий удар гребешком по виску. Именно тогда девочка впервые услышала об упавшем на дом дереве.

«Я ведь просила тебя, чтобы ты сидела спокойно, когда я расчесываю твои волосы?»

«Но айя, это важно! Почему никто раньше мне об этом не говорил? Ведь это связано с моим рождением».

«Ты хочешь дослушать до конца?»

«Да!»

«Тогда сиди тихо. – Увидев, что Сита замерла, внимая ее словам, айя ласково улыбнулась. – Твоя ма была в безопасности: она находилась в другом конце дома. Было разрушено крыло, в котором жили слуги».

«Ох!»

Айя опустилась рядом с Ситой на мягкую подстилку из ароматных листьев.

«К счастью, никто не пострадал; все слуги были рядом с твоей матерью. Раздался чудовищный треск и оглушительный грохот. В этот самый миг родилась ты, фиолетовая и кричащая. Родители праздновали твое рождение, но горевали из-за ущерба, нанесенного дому».

«Так вот почему ма говорит, что я приношу неприятности с самого рождения!» – воскликнула Сита.

Айя громко фыркнула, спугнув сидевших на ветках ворон.

«Во время церемонии твоего наречения жрец объявил, что каждое удачное событие в твоей жизни будет иметь свою цену».

«Теперь я понимаю, почему баба́[10] постоянно жалуется на то, что я так дорого ему обхожусь, вдобавок к тому, что он откладывает мне на приданое».

Айя прижала девочку к себе.

«Не обращай на него внимания. – Ее голос был мягким и успокаивающим, как расгулла и сироп. – Он шутит».

«Не шутит. Он всегда злится, когда смотрит на меня. И теперь я понимаю почему».

Вошел Кишан.

«Сави приготовила педы[11]. Если не поторопишься, я съем все сам. – Взяв Ситу за руку, он потащил ее за собой. – От тебя одни неприятности, и мне приходится с этим мириться», – передразнивал Кишан мать, имитируя даже театральные стоны, которыми та неизменно сопровождала свои жалобы в присутствии отца.