Шум, суета. Носильщики с багажом, торговцы, расхваливающие свой товар. Британские сахибы в выглаженных костюмах и с набриолиненными волосами, сопровождаемые всевозможными слугами, несущими их сумки и прочие вещи. Мемсахиб в ниспадающих свободными складками платьях и причудливых шляпках всех цветов радуги. Одна из этих шляпок была настоящим цветником, другая – самым что ни на есть фруктовым садом, привлекавшим мух, даже несмотря на то, что фрукты были всего лишь муляжами. Мемсахиб и сами были подобны экзотическим цветам, с трудом переносившим безжалостное индийское солнце; с их бледных лиц градом стекал пот, смывая нанесенные на щеки румяна. С изможденным видом леди ожидали, пока служанки отыщут их вагоны.

У знатных женщин, одетых в сари, лица были прикрыты вуалями, но это не мешало им раздавать команды сопровождавшим их слугам. Впереди шли их мужья в сопровождении собственных многочисленных слуг.

Пассажиры третьего класса садились в свои вагоны, вскакивали на подножки и расталкивали друг друга, спеша попасть внутрь.

«Так тесно, что нельзя даже вздохнуть от запаха чужого пота», – отвечали на расспросы Ситы слуги Кишана, ездившие с ним в школу.

«А вам не было дурно?»

«Было, но что поделать? – пожимали они плечами, жадно отпивая приготовленный поварихой чай с молоком и кардамоном. – На каждой станции нам приходилось пробиваться наружу, чтобы принести господину чай и еду».

«Зато на станции можно было набрать в легкие побольше воздуха», – говорил еще один слуга, запихивая в рот ладду размером с кулак Ситы.

Девочка завороженно смотрела, как он, не уронив ни крошки, поглощает сладкий шарик в два приема.

«Да, но потом нам приходилось снова пробиваться внутрь и стоять с кем-нибудь нос к носу до следующей станции».

Изначально Сита планировала поехать третьим классом, однако, услышав этот рассказ, изменила свое решение. Она была рада, что ей удалось забраться в товарный вагон (в котором, судя по запаху сена, навоза и бобов, перевозили корм для лошадей), ведь, если бы вагон был багажный, кто-нибудь из слуг, затаскивавших туда вещи своих хозяев, наверняка нашел бы ее, а то и вовсе случайно пришиб бы тяжелым чемоданом, которые, как Сита успела заметить, слуги часто просто забрасывали внутрь, если хозяева этого не видели.

От досады девочка сжала кулаки. Ей хотелось быть на платформе, среди людей, а вместо этого приходилось украдкой выглядывать из-за джутовых мешков. Сита была просто не в силах сдержать гнев.

Под ее окном проходили одетые в лохмотья дети-попрошайки со впалыми щеками и голодными глазами. Они протягивали руки, прося подаяния. Некоторые несли своих младших братьев и сестер.

Над киоском, у которого толпились люди, пившие сладкий как мед кофе с толстым слоем молочной пены, поднимался пар. Кишан часто рассказывал сестре об этом кофе.

– Ничто не сравнится с кофе на станции, Сита, – говорил он. – Уж не знаю, что они в него кладут, но Сави не может приготовить дома такой же, хоть я и описывал ей процедуру и она пыталась это повторить. Его подают в крошечных стаканчиках, не больше моего среднего пальца, и этот кофе очень быстро заканчивается. Слишком быстро.

В животе у Ситы заурчало от голода, несмотря на исходивший от джутовых мешков тошнотворный запах.

– Вор! – послышался крик, и на платформе поднялся гам.

Один из детей-попрошаек, укравший из киоска самосу, промчался мимо окна Ситы. За ним гналась толпа мужчин.

«Беги!» – подумала Сита. Мальчик был очень проворным. Он петлял между ногами, переворачивая багаж. Мемсахиб костерили своих слуг за то, что вещи разлетались по грязной платформе.

Через некоторое время Сита увидела, что мужчины возвращаются без маленького воришки, и облегченно вздохнула.

Ее тоже рано или поздно поймают. И тогда ее ждут большие неприятности. Но…

С тех пор как погибли родители Мэри, жизнь Ситы стала невыносимой. Никакой возможности вырваться из дома, никаких еженедельных визитов к Мэри, никакой свободы, никаких взятых у подруги книг, которые могли бы скрасить монотонность существования.

Обвинение, прозвучавшее в словах Мэри, когда они виделись последний раз – в день аварии, ранило Ситу больше, чем она готова была признать.

«Ох, Сита, зачем? Зачем ты заставила их туда поехать? Если бы не ты, они сейчас были бы живы…»

«Она не это имела в виду», – утешала потрясенную Ситу ее служанка по пути домой, сидя рядом с ней.

Однако в последовавшие за этим бесконечные недели Сита вновь и вновь задавалась вопросом, не были ли слова Мэри правдой. В конце концов, отец Ситы всегда повторял: «Появившись на свет, ты принесла несчастье, и я до сих пор за это расплачиваюсь».

«Твой характер доведет тебя до беды, если его не обуздать», – вторила ему мать.

Родители Мэри, собиравшиеся убедить родителей Ситы позволить ей учиться, внезапно погибли. А Мэри отправилась в Англию…

Поэтому, когда Кишану пришло время ехать в школу (а это означало, что она останется одна с родителями и их намерением – насколько Сита понимала, отец активно искал ей женихов, – и без всякой надежды на радость, веселье, книги, пусть даже украденные у брата), девочка приняла решение. Она поедет с братом в его школу и, когда они окажутся там, будет умолять его позволить ей остаться. Сита знала, что он сдастся: в отличие от неумолимых родителей, Кишану она была небезразлична. Он всегда чувствовал себя виноватым из-за того, что к нему родители относятся лучше, чем к ней.

Сита решила, что это гораздо лучше, чем бежать навстречу неизвестности. По крайней мере, у нее будет союзник в лице брата. Союзник, в котором она отчаянно нуждалась, потеряв Мэри и ее родителей.

Так и начался ее побег. Сита надеялась, что ее не поймают и не накажут, но даже если этому суждено было случиться, путешествие после долгих дней ужасающей скуки, казавшейся еще более невыносимой после свободы, которой ей довелось испробовать благодаря знакомству с Мэри, того стоило.

Под окном прошел торговец, продававший игрушки – деревянных кукол в красиво сшитых платьицах.

С шипением выпустив пар, поезд задрожал и заворчал, подобно гигантскому ребенку, собирающемуся закатить истерику.

Ситу внезапно охватили сомнения. «Возможно, мне следовало предупредить Кишана?» – подумала она.

Однако если бы она сказала брату о своих планах заранее, он отговорил бы ее. Кишан во всем ее поддерживал, но еще он был ярым приверженцем правил.

Она застанет его врасплох на следующей станции, когда поезд остановится; тогда уже можно будет не бояться, что ее поймают и немедленно отправят домой. Сита станет заглядывать в каждый вагон первого класса, пока не найдет своего брата. Кишан ехал со своим учителем математики, добрым, мягким человеком. Сита была уверена, что ей удастся убедить их обоих и они позволят ей отправиться вместе с ними. Равно как и в том, что вместе с Кишаном они что-нибудь придумают… Брат должен был ей помочь. Она этого заслуживала.

«Давай же!» – мысленно подгоняла Сита поезд. Как только он тронется, ей станет лучше, а чувство тревоги и тошнота, возможно, станут слабее.

Девочка поискала глазами кондуктора. Вот и он, дородный, важного вида мужчина с флагом в руке и свистком во рту. Почему же он не дует в свисток и не машет флагом?

Давай же!

На платформе появился торговец арахисом. Сита почти чувствовала дымный вкус ядер на губах. Другой торговец нареза́л лук и перцы чили и добавлял их вместе с небольшой горкой помидоров в ведро с воздушным рисом, щедро приправляя все это молотым перцем чили и поливая смесь соком пары лаймов.

Сита смотрела на семьи, которые, сидя на своем багаже, открывали судки и клали туда завернутый в лепешки картофель со специями, и ее живот урчал еще сильнее. Еще один торговец жарил на раскаленном масле пури[7], которые так чудесно пахнут.

Мимо вагона Ситы прошла семья – отец с сыном впереди, мать с прикрытым вуалью лицом и маленькой дочкой лет трех сзади. Девочка с любопытством посмотрела на вагон. Ее взгляд скользнул по джутовым мешкам. Сита нырнула в поисках укрытия, однако пытливые глаза малышки успели встретиться с ее взглядом. Кроха вздрогнула, и ее лицо сморщилось. Она явно пыталась понять, что это за темно-желтые глаза среди мешков. Расплакавшись, малышка ткнула пальцем в ее сторону, и Сита спряталась, полностью укрывшись мешками. Однако, несмотря на царивший на станции шум, ей были слышны вопли девочки и голос матери, пытавшейся ее успокоить.