Вано Саркисян покрутил в руках карандашик и сказал:
— Ты что-то прокукарекал, Петров?
— Я сказал — они правы.
— Получается, Петров, что ты авторитет мой подрываешь. Учтем. По какому адресу живешь?
— А это зачем?
— Иди ты в баню, Петров! — с чувством сказал директор и, после совещания захватив разводной ключ, отбыл к колодцу. На третий месяц инженер Петров публично запросил «пардону».
О художествах Саркисяна как-то прослышали его начальники, вволю посмеялись и чуть не объявили ему строгий выговор. Потом сошлись на простом. Узнал об этом Саркисян и страшно разгневался. Я, говорит, дайте срок, и до ваших колодцев доберусь.
И ведь доберется. А потому отменяйте свой грозный приказ, товарищи начальники. Иначе — жуткая месть. Месть из колодца.
В науку — через форточку
Молодой ученый Матай Утеулкин гулял среди древесно-плодовых насаждений. Флора стояла зеленая и молчаливая, а фауна радостно чирикала, перелетая с одного одревесневшего стебля на другой. И тут с молодым ученым случилось то, что произошло с Исааком Ньютоном тремя веками раньше. Перезревший плод перпендикулярно упал ему на голову. Потер ученый ушибленное место, задумался.
— А все-таки шлепнулось оно не зря, — суммировал он свои наблюдения. — Закон всемирного тяготения, конечно, давно открыт, но и тут пахнет по меньшей мере докторской диссертацией.
Едва он произнес слово «докторская», как план действий сразу созрел. Утеулкин поспешил в институт.
— А мне, коллеги, как и Ньютону, свалилось на голову яблоко.
— Не очень ушибло?
— Ничуть! Просто подсказало идею. А сейчас, простите, бегу писать книгу.
Вскоре Матай расположился за столом, заправил ручку чернилами и посмотрел в окно. По улице шел старый ишак. Шел себе и шел. Матай прикинул, что животина ступает параллельно земному меридиану. И если бы ее воля, она бы легко дошагала до Центрального Казахстана. Поэтому само собой напрашивался вывод: не относится ли Заилийский Алатау к Центральному Казахстану? Ведь они находятся на одном меридиане. Правда, и Диксон почему-то пристроился к этому меридиану… Итак, старый ишак помог заложить первый краеугольный камень в науку.
Изложив идею на бумаге, Матай Утеулкин с благодарностью помянул и ишака, и яблоко, которое, как нельзя кстати, свалилось ему на голову.
Но на одном открытии далеко не уедешь. Тем более, этот научный труд не что иное, как трамплин для получения степени доктора наук. Словом, требовались дополнительные открытия.
Ученый выглянул в окно. И опять — везет ведь людям! — открытие. Увидев яблоню, он настроился на лирический лад: «Скоро с одревесневших стеблей отделится лиственный покров и регулярно будут выпадать атмосферные осадки: в начале квартала в виде дождя, а потом в виде снега… И тут-то для яблони наступает состояние покоя. Потому что зима. А в связи с этим нельзя ли предположить, что у яблони имеются… зимующие части. Помилуйте, почему нельзя? Раз зима, значит, и зимующие части есть. Взять, к примеру, медведя, урсидэ по-латыни. Сам он зимует, а лапа все время в работе находится, сосет он ее, значит. И лапу, потому как она бодрствует, зимующей частью назвать просто смешно. А яблоня спит. Спит и зимующие части от всех ученых прячет. А я разглядел. Открытие? Открытие!»
Матай Утеулкин задумался: он почему-то все мелкие термины придумывает. А надо что-нибудь посолиднев, помасштабнее, чтобы эдак и через тысячу лет потомки знали его труды и его имя. «Что, если мне по-другому взглянуть, скажем, на дерево? Дерево — что это? В конечном итоге — оглобля, дрова. А если дать свое, утеулкинское, определение дереву?» И следом он начертал: «Дерево состоит из дерева и корней». Вот так-то оно понадежнее будет. И с приветом, так сказать, Утеулкин!
Тут Матай подвел первый итог. Открытий он, в общем-то, понаделал много, а исписано всего три десятка страничек. Самый раз привлекать источники. Утеулкин раскрыл книгу «Почвы Казахской ССР» и весьма добросовестно списал часть текста.
Рукопись медленно, но верно набирала вес. И тут Матай вспомнил о своих коллегах. Многие годы работают они в институте, корпят над экспериментами, по крохам собирают данные, сообщают наблюдения. А не позаимствовать ли ему кое-что из этих работ?
— С миру по строчке, а мне книжка, — рассудил он и принялся за дело.
Вооружившись ножницами, он легко обобрал своих доверчивых коллег. Много ценных наблюдений, данных перекочевало в рукопись Утеулкина. Получилось, что весь институт в поте лица трудится над тем, чтобы расчистить Утеулкину дорогу к докторскому званию.
Пришел, наконец, день, когда наш герой завершил свой труд. Отложив в сторону ножницы, он составил план действий. Представить рукопись на ученый совет Матай не решился — разоблачат и взгреют по первое число. И тогда он понес рукопись в издательство «Большая наука». Редакторы из «Большой науки» с благоговением подержали труд на руках, но читать не стали.
И вскоре готовая книга попала к одному из ученых института. Он полистал ее — по спине побежали мурашки. Почитал — на голове зашевелились волосы. Когда изучил ее всю, то издал крик, который на языке матросов прозвучал бы как «полундра».
Собрался ученый совет. И, конечно, не составило особого труда уличить Утеулкина в неблаговидных проделках. Когда предоставили слово Утеулкину, то гомерический хохот часто сменяло искреннее изумление:
— Да неужели этот человек — кандидат биологических наук?! Неужели он всерьез собирается стать доктором?!
Чего, например, стоит хотя бы этот «научный» довод, когда он во всеуслышание заявил:
— Заилийский Алатау я отношу к Центральному Казахстану, потому что они находятся на одном меридиане.
Говорят, лучше поздно, чем никогда. И хорошо, что ученые наконец спохватились: «Как попал в науку этот Утеулкин? Что он сделал для нее?» На последний вопрос ученые ответили с помощью кассира. За пять лет работы в институте на проведение научно-исследовательских работ лаборатория Утеулкина израсходовала 47 тысяч рублей да еще заработная плата 10.423 рубля. Личный вклад М. Утеулкина в науку — нуль.
Побеседовать об этой невеселой арифметике Утеулкина пригласил в кабинет ученый секретарь. Он сказал:
— Ну и ну!
И хоть он сидел в своем кабинете, Матай, что называется, турнул ученого секретаря с кресла, потом догнал его в коридоре и спросил:
— Ну, кто ты есть? Тьфу! Ты вот такусенький человечишко. А сейчас наоборот — кто я? Я без пяти минут доктор, без десяти — академик и без пятнадцати, если хочешь знать, памятник самому себе. Понял? Ну и дуй отсюда!
Ученые — народ щепетильный. Но и они сейчас возмущаются, негодуют, требуют принять к Утеулкину самые строгие меры. И они правы: чванливость, зазнайство, бесчестность — черты, которые, прямо скажем, не красят ученого.
Директор научно-исследовательского института С. Мынбаев справедливо заметил:
— В науку принято заходить через дверь. Для Утеулкина она не подходит. И он лезет в форточку.
Кстати, насколько нам известно, и из науки выходят тоже через дверь. Не правда ли?
Р. S. В конце работы полагается приводить список литературы, использованной автором при написании труда. Не будем нарушать этой доброй традиции. Итак, литература.
23 рецензии на работу М. Утеулкина «Яблоко и его влияние на обоняние и осязание».
Протокол заседания партийного бюро.
Протоколы заседаний ученого совета института.
Стенограммы, акты, заявления, справки и др.
Но нет пока одного документа: приказа администрации института.
Катавасия
— Ку-ку!
Ксенья и виду не подала, что услышала кукушку. Сразу смекнула: это проделки Ерофея. Она сорвала с головы косынку, мельком глянула в зеркальце:
— Ку-ку! Где я? — снова донеслось с дуба.
Ксенья не на шутку испугалась: ишь, куда забрался — упадет еще!
— Ерофей, как ты на дуб залез?
Ерофей радостно объявил:
