Путь до Китая неблизок – вдвоем не добраться. И Джамиль с Маликом направили коней на юг, к Мерву, рассчитывая прибиться к торговому каравану, идущему на восток.

Необозримая равнина расстилалась перед ними привычно и однообразно. Кое-где скучное однообразие нарушали юрты, издали напоминающие холмики возле кротовых нор. Чахлые сухие пучки песчаного камыша вылезали из трещин земли наподобие неопрятных клочков верблюжьей шерсти. Там и сям торчали мертвые зонтики отцветших еще весной растений. Ящерицы, испуганные появлением всадников, суетливо спешили спрятаться.

Джамиль был строг и задумчив, Малик, напротив, весел и даже что-то напевал.

– Ты, как я погляжу, рад и весел. Разве тебя не пугает дальний путь?

– Пока я радуюсь, что мы увидим Мерв. В этом городе десять библиотек.

Джамиль неопределенно пожал плечами. Несколько обескураженный равнодушием друга, Малик добавил:

– Да знаешь ли ты, что в Мерве живет великий поэт и мыслитель Гияс ад-Дин Абу-аль-Фатх Омар ибн Ибрагим Хайям Нишапури, – и юноша прочитал нараспев:

Не услышав ни слова в ответ, Малик подозрительно посмотрел на Джамиля:

– Или это имя тоже тебе ничего не говорит? Если это так, то ты, ты… – Малик от возмущения не находил слов.

– От чего устала твоя грудь? – прервал его кипение Джамиль неожиданным вопросом.

– От стонов, – вдохновенно ответил Малик, еще не понимая, куда клонит Джамиль, и радуясь, что строки великого Омара Хайяма нашли отклик даже в столь далекой от поэзии душе.

– Что ты – глупая женщина или бессильный старик, чтобы стонать? Плохой твой поэт, – отрезал Джамиль не терпящим возражений голосом.

– О, бесчувственный сын верблюда! – возмущенно вскинул руки Малик. – Ничего-то ты не понимаешь в поэзии, – и обиженно замолчал.

Слегка ударив скакунов, юноши поскакали крупным галопом.

Утром следующего дня взорам неискушенных степняков предстал процветающий город, столица государства Великих Сельджуков, известный под именем Мерв Шахи джан (Душа царей).

Уже издали голубела глазурь куполов и нежным розовым светом отливали в лучах восходящего солнца золотые плитки мечетей. Белым алебастром[12] блестели узорные решетки в окнах высоких домов, точно кайма, украшающих просторные улицы богатых кварталов. Окруженные тенистыми садами, утопали в роскоши дворцы знати. Густо, небрежно лепились друг к другу небольшие жилища из сырцового кирпича – приют простого труженика.

Высокая зубчатая крепостная стена и ров надежно оберегали город. К четырем массивным воротам, открывающимся в разные стороны света, вели четыре дороги. Город стоял на перекрестке торговых путей между Востоком и Западом.

Пройдя через северные ворота, юноши, привыкшие к вольным просторам, с удовольствием окунулись в пьянящую атмосферу огромного восточного города, полного шума, движения, суеты. Времени было еще немного, но улицы были полны народа. Как опаздывающие на занятия школяры, погоняя своих ослов и верблюдов, торопились к базарной площади купцы в надежде захватить в торговых рядах бойкое место. Толпами спешили горожане. Кто-то торопился закончить покупки до наступления дневного зноя, кто-то намеревался просто потолкаться на базарной площади, побеседовать с купцами. Кроме диковинных товаров, купцы наводняли город еще и свежими новостями. Сотни ног поднимали столбы пыли, и она оседала тонким слоем на обуви, босых ногах, подолах халатов.

Возле больших круглых печей – тандыров, раскалив их своды изнутри, начинали колдовать хлебопеки:

– Купите, правоверные, горячую ячменную лепешку. А если есть деньги, то и пшеничной можно побаловаться.

Густо теснились ряды лавок. Блестели гладко отполированные бронзовые зеркала, сверкали кольца, браслеты, цепочки, пряжки из золота и серебра. Виноградными гроздьями свисали мягкие кожаные и сафьяновые сапоги. Развешанная на крючьях одежда цеплялась за головы и плечи проходящих.

Прямо на пыльной улице, поперек торговых рядов, расстилали ковровщики свои ковры, и те цвели под ногами прохожих яркими теплыми красками – от нежно-розового до темно-коричневого цвета. Ничего, ничего – будут крепче, будут мягче. Звенели медные кувшины и подносы.

Ревели ослы. Продавцы назойливо, громко расхваливали свой товар. Покупатели отчаянно торговались.

Совершенно оглушенные шумом базара, вспотевшие от духоты и впечатлений, с широко распахнутыми глазами и невольно приоткрытыми ртами, Джамиль и Малик поспешили его покинуть.

Два канала прорезали город с юга на север, но стража к воде не допускала. И Джамилю с Маликом пришлось выложить звонкую монету за кружку прохладной воды, купив ее у крикливого разносчика. Впрочем, жизнь в пустыне приучает дорого ценить воду.

Неспешно бродя по улицам, юноши, наконец, нашли то, что искали, – караван-сарай. Пройдя сквозь полукруглую арку, они очутились в небольшом прямоугольном дворе, в центре которого был устроен круглый, выложенный серыми камнями бассейн с водой, а по периметру расположилось одноэтажное здание примерно с тридцатью комнатами – кельями. Перед каждой кельей было что-то вроде веранды, больше похожей на нишу в стене.

На одной из таких веранд, на потертом персидском ковре, облокотившись на подушки, отдыхал мужчина средних лет, с редкой седеющей бородой и умными глазами. Это был керванбаши – начальник каравана, идущего в нужном Джамилю восточном направлении.

Сбросив обувь, юноши поднялись по трем круглым ступеням и вежливо предстали перед керванбаши с просьбой. Пригласив юношей присесть на ковер, мужчина задумался. Караван у него не слишком большой, а и на большие караваны налетают разбойники. И два молодых отважных степняка не будут лишними в долгом, опасном пути. Но, с другой стороны, разве кипчаки[13] – не такие же кочевые племена, разве не к таким же разбойникам они относятся? В Китай им нужно. Может, весь их рассказ о больном отце – выдумка, и они, находясь внутри каравана, выдадут в подходящий момент его местонахождение?

Недаром ведь говорит персидская поговорка: «И ворам товарищ, и каравану друг». Ох, непростое дело – вести караван. Думай, керванбаши, думай. От тебя зависят десятки жизней.

Неспешно течет время, неспешно перебирает рука мужчины четки из атласного дерева. Вежливо молчит Джамиль, глядя на старшего мужчину спокойными серыми глазами. Вежливо молчит Малик, смотрит чуть в сторону мечтательными черными глазами. Перебирает он в уме строки стихов, как керванбаши перебирает четки:

Молчит керванбаши, вглядывается в лица юношей. Хорошие лица, открытые, бесхитростные: если эти двое дадут обещание – не предадут. И решил мужчина взять молодых степняков с собой.

Через несколько дней, вечером, после традиционной молитвы, закончившейся словом «аминь» и поглаживанием бороды керванбаши, небольшой караван из восьмидесяти верблюдов и сорока путников, полагаясь, по восточному обычаю, на волю случая, вышел из северных ворот города и повернул на восток.

В быстро наступающих сумерках холмы и возвышенности отливали всеми оттенками лилового цвета. Серый колорит сумерек быстро уступал место мгле, охватывающей предметы, стушевывающей очертания барханов. Караван шел цепочкой: хвост впереди идущего верблюда соединялся с ноздрями следующего. Предстояло идти всю ночь.