«Укради меня» – вновь и вновь слышал он слова девушки, видел ее прекрасное лицо, и его рука непроизвольно тянулась к груди – дотронуться до бусинки из бирюзы, висевшей на тонком кожаном ремешке, которая по какому-то недогляду ускользнула от жадных рук грабителей и не была сорвана.

Он не был сентиментален, этот бесстрашный юноша, но, как все люди своего времени, свято верил в амулеты. Голубой кусочек минерала был его талисманом, его оберегом. Рука хотела коснуться амулета, но веревка мешала, и взгляд его серых глаз, сверлящих спину Сарыка, становился все упрямей и жестче.

Итак, небольшой караван продвигался все дальше на запад. Правда, небольшим он стал после того, как грабители, собравшись у разрушенного рабата, поделили «добычу». Они делили долго и вдохновенно. Иной раз, не соглашаясь с результатами дележа, кочевники в негодовании швыряли на землю шапки и в бешенстве хватали себя за волосы.

После дележа «добыча» побрела в разные стороны. Кого-то ждут невольничьи рынки благословенной Бухары, лицемерно закрывающей глаза на продажу на своих рынках мусульман, иные же прямиком отправятся в степь, к юртам кочевников, и с цепями на ногах будут медленно умирать от тяжелой работы и недоедания.

Рыжий тонконогий конь с аккуратно обернутыми тканью ногами, для защиты от раскаленного песка, то уходил вперед, и тогда тоскливо бредущие пленники видели спину мужчины в красном ватном халате, то, придержанный опытной рукой, отставал и шел в ногу с пленниками. И тогда юноши видели темное вытянутое лицо с крючковатым носом, изуродованное рваным шрамом, и пустую правую глазницу, истекающую мелкими каплями слез. Что ж, не все набеги проходят безнаказанно, не все благополучно заканчиваются для его участников.

Одноглазый разбойник вызывал непривычное степнякам чувство омерзения. И не только потому, что был уродливо страшен, и не только потому, что от мужчины так отвратительно воняло протухшим козлом, что этот запах заставлял морщиться даже не избалованные ароматами ноздри кипчаков, и не только потому, что они были пленниками и, как все пленники, ненавидели своих мучителей. Нет, было еще что-то, что заставляло задыхаться и кипеть от бессильной ярости юные сердца.

В седле перед вонючим разбойником сидела красивая девочка-персиянка не старше четырнадцати лет. Юность всегда тянется к юности, даже в таких условиях. И Малик находил в себе силы еле слышно шептать пересохшими губами:

Всю дорогу девочка поворачивала голову назад и плакала. Позади лошади, привязанный к ней веревкой, бежал ее старый отец. Руки старика были скручены за спиной, на шее затянута петля волосяного аркана. Ноги старика заплетались от усталости, и было видно, что силы его на исходе.

Слезы текли по щекам девочки, и она, сжимая руки, молила своего хозяина:

– О сжалься, сжалься! Позволь мне поменяться местами с отцом.

– Замолчи, – сердился мужчина. Выпустить из рук нежную пери[23], заставить ее бежать за лошадью, а к себе в седло посадить эту развалину – да он даже слушать об этом не хочет. И мучитель стегал старика нагайкой, чтоб тот бежал резвей.

Жизнь средневекового кочевника полна трудностей, мучений, боли, смерти. В ней нет места состраданию, и, скорей всего, в другое время Джамиль равнодушней смотрел бы на происходящее. Кого волнует судьба рабов, тем более иноверцев? Но теперь он сам был в плену. Плачущая девочка напоминала ему Гюллер, а обессиленный крестьянин-перс заставлял мучительно раздумывать об участи оставленного отца.

Между тем трагедия, происходящая на глазах кипчаков, приближалась к своему закономерному концу. Старика шатало при каждом шаге. Согбенная от работы в поле спина, опухшие суставы худых рук, мелкое, морщинистое, словно усохшее, лицо с мутными глазами. Вот он остановился, не в силах сделать более ни одного шага, и упал на горячий песок барханов. Еще несколько шагов тело крестьянина волочилось следом за лошадью. Наконец, одноглазый разбойник остановился и повернулся к упавшему.

– Отец! Отец! Позволь мне помочь ему, – рыдала девочка.

Не отвечая, мужчина выхватил саблю и одним взмахом отрубил персу голову. Из обезглавленного тела фонтаном брызнула кровь, окрашивая жалкие лохмотья старика ярко-красным цветом и расплываясь черным пятном по песку. Голова несчастного откатилась под ноги коня. Скосив единственный глаз, разбойник медленно слизал со сверкнувшего лезвия человеческую кровь.

Мгновенно застыв от горя, задохнувшись от невыплаканного рыдания, девочка в ужасе посмотрела на искривленное в смертной муке некогда родное лицо, на открытый беззубый рот и, теряя сознание, упала с крупа коня на песок, рядом с еще вздрагивающим телом отца. Джамиль рванулся на помощь. Он забыл, что несвободен, что руки его связаны.

– Прочь, прочь! – вскричал одноглазый, тут же остро возненавидев Джамиля, его молодость, ловкость хоть и стесненных движений, красоту упрямого лица. Удары плетью градом посыпались на юношу. Стараясь увернуться, Джамиль отступил. Всадник наехал конем. Джамиль вновь отступил. Он не видел, что за его спиной начинался солончак, а одноглазый видел и намеренно остервенело теснил юношу корпусом коня в сторону солончака.

Солончаки лишь издали кажутся сухими и твердыми. Под белым налетом часто располагается топь, из которой никому не удавалось вырваться. Еще шаг назад…

– Берегись! – закричал Малик, но ноги Джамиля уже проломили тонкий верхний слой соли, и топкая грязь начала его быстро засасывать. Вовремя придержав лошадь, всадник остановился на твердой почве и наблюдал за судорожными попытками юноши выкарабкаться на берег. Но каждое движение Джамиля все дальше и дальше отдаляло его от твердой почвы и все глубже погружало в холодную полужидкую массу. Босые ноги безуспешно пытались отыскать в этой грязи хоть какую-то опору, хоть малейшую точку, от которой можно было бы оттолкнуться и выскочить. Все напрасно.

Нет людей, которые бы не испугались утонуть в грязи, даже если тебе шестнадцать лет, и ты бесстрашен и смел. Страх схватил Джамиля за ноги, и они словно заледенели, пополз вверх, в живот, и двинулся жуткой тошнотой к горлу. Неужели еще пара движений, отчаянный крик, и все кончится?

Но, к счастью юноши, он был связан веревкой с другими пленниками. Это его и спасло. Малик упал рядом с топью на землю и, упираясь, не давал Джамилю утонуть. Может, у одного Малика и не хватило бы сил выхватить друга из жадных вязких лап топи, но, связанные общей веревкой, пленники вынуждены были помогать, и медленно Джамиль был вытащен из жижи. Продолжая крепко держать друг друга за руки, побратимы лежали без сил на песке.

– Разве это твоя добыча? – услышали они над собой слова Сарыка. Все время, пока пленники занимались спасением Джамиля, он, подъехав, спокойно восседал на своем коне. Одноглазый промолчал. Сарык был прав – Джамиль принадлежал не одноглазому, и не он был волен его убить.

Развернув лошадь, одноглазый подъехал к продолжавшей лежать без движений девочке, не слезая с седла, наклонился, подхватил ее и грубо перебросил через седло. Пусть эта дрянь привыкает к своей судьбе покорной жены.

– Вперед, скоты! Что разлеглись, словно на подушках айвана[24]? – и, зазвенев серебряной уздечкой, Сарык двинулся вдоль каравана. Развороченная грязь солончака, медленно колыхаясь, приходила в равновесие. Вскоре уже невозможно было определить то место, где едва не утонул Джамиль.

Костер из саксаула горел долго и жарко. В безветрии дым поднимался в небо серым столбом. На фоне все темнеющего неба плыл месяц. Пленники лежали на земле в стороне от костра и страдали от запаха вареного риса и выпеченных в золе лепешек. Их почти не кормили. Мысли о еде все сильней овладевали измученным сознанием.