— Не могу сказать, что удивлена, — спокойно проговорила Минерва, вновь опуская глаза в студенческую тетрадку. И как ей не надоедает проверять весь этот бред каждый вечер? — Что-то еще?

— Если вы решите подать в отставку, я пойму.

Долорес не спускала с нее пристального взгляда. Старая кошка осталась без своего хозяина, и ей было интересно посмотреть на ее поведение. Она никогда не понимала столь рьяной преданности МакГонагалл этому старому маразматику. Черт, а ведь были времена, когда она ревновала ее к нему. Впрочем, она ревновала ее едва ли не к каждому фонарному столбу.

В памяти вдруг всплыли картины прошлого: аромат сирени, теплое дыхание, ласкающее кожу, нетерпеливые касания, нежные и в тоже время настойчивые, и взгляд зеленых глаз, пронзающий душу, заглядывающий в самое сердце. Как давно это было. Словно в другой жизни. Словно не с ними.

Сидящая перед ней женщина резко вскинула голову, устремляя на нее тот самый взгляд зеленых глаз. Единственное, что остается неизменным. Годы берут свое, ее лицо уже не так чисто, как прежде — в уголках глаз появились морщинки, и едва заметные стежки вокруг тонких изящных губ. Сколько бессонных ночей Долорес провела в спальне своего факультета, мечтая прикоснуться к ним, грезя о поцелуе, самом сладком из всех. Ей казалось, она избавилась от этих грез. Но стоило ей вновь увидеть Минерву МакГонагалл, всё вернулось: мысли, чувства, нестерпимая жажда быть постоянно рядом. Она словно наркотик. Попробуешь раз, и уже не сможешь отказаться. И никакая реабилитация в виде полного погружения в работу не помогает. Даже теперь, по прошествии стольких лет. Даже сейчас, глядя в ее лицо, она едва ли может думать о чем-то кроме этих губ. И ведь давала себе обещание, что будет держать себя в руках. Пыталась заставить себя не думать о ней. Ей даже казалось, что у нее получается. Каждый раз, когда они кричали друг на другу или сталкивались в словесных дуэлях, Долорес чувствовала жгучую ненависть к этой женщине. Но стоит Минерве посмотреть на нее спокойно, как в груди всё переворачивается, мир летит к черту и хочется впиться в тонкие губы жадным поцелуем. Как когда-то.

Но вот прекрасные губы изгибаются в усмешке, холодной, словно морозная стужа, разбивая юношеские мечты на миллион ледяных осколков.

— Боюсь, я пока не готова доставить вам такое удовольствие, Долорес, — и снова этот взгляд, внимательный, чуть насмешливый, заставляющий чувствовать себя провинившейся школьницей. Она медленно упирается локтями в столешницу и кладет подбородок на сцепленные в замок пальцы. — Вы так жаждете избавиться от меня?

Вопрос прозвучал с какой-то издевкой. И от этого в груди жгучей волной поднимается обида.

«Да что ты знаешь?! Жаждете? Ты даже не представляешь, чего я жажду на самом деле! Я и сама не представляю. Хочу, чтобы ты навсегда ушла из моей жизни! И хочу, чтобы ты никогда больше не уходила».

— Не льстите себе, Минерва.

Эти слова даются нелегко. Но она уже привыкла. Каждая встреча с МакГонагалл для нее пытка. Вместо того чтобы вновь попытаться наладить отношения, она упорно их разрушает. Но иначе она не может — эта женщина сводит ее с ума, в прямом и переносном смысле.

— В таком случае, я бы хотела вернуться к работе, — она взглядом указывает на стопку еще не проверенных тетрадей. Черт бы побрал этих учеников! Как же она ненавидит детей!

По губам Амбридж скользит едва заметная улыбка. Наклонившись через стол, она медленно протянула руку, забирая пергамент с приказом о назначении. С начала года, как она появилась в Хогвартсе, они с МакГонагалл еще не находились так близко друг к другу. Кажется, она даже может различить собственное отражение в зеленых глазах.

— Всего хорошего, Минерва, — ее взгляд скользит по плотно сжатым губам, и она вдруг замечает едва различимый румянец, заливающий щеки профессора трансфигурации.

И в тот же миг в груди что-то радостно взрывается, подобно тысячам фейерверков из Зонко. Душа ликует. И нестерпимое желание дотронуться до ее лица, проследить кончиками пальцев тонкие, словно вырезанные из мрамора, черты, коснуться губ, вдруг чуть приоткрывшихся, как будто призывающих поцеловать. И мысли вновь уносятся в мир грез, где нет этого извечного противоборства, ссор, взаимных упреков, а есть лишь ее руки, мягкие, ласковые, доставляющее ни с чем несравнимое наслаждение.

— Всего хорошего, Долорес, — ровный голос грубо возвращает к реальности.

И она невольно всматривается в ее лицо, но вновь наталкивается на непроницаемую маску. Но она видела, успела рассмотреть. И теперь она знает. Минерва всё помнит. А ее холодность, раздражительность — лишь маска, способ сдержать себя. Скрыть свои настоящие эмоции.

Хогвартс, 1971 год.

Это была ее последняя ночь в Хогвартсе. А значит, последний шанс. Пир по случаю окончания учебного года, ставшего для нее последним, давно отшумел детским многоголосьем. Замок постепенно погрузился в сонливую тишину. Завтра «Хогвартс-экспресс» навсегда заберет ее отсюда, разлучит с единственным человеком, ставшим для нее родным и любимым.

Она не находила себе места, ворочаясь в сделавшейся вдруг жесткой и неудобной постели под серебряно-зеленым балдахином. Между прочим, ей никогда не нравились эти цвета. Но зеленый она полюбила. Потому что Она носила этот цвет. Цвет ее мантии. Но не этот грязный и мрачный, а яркий и сочный, словно весенняя трава, словно переливающийся на солнце изумруд. Разве можно не полюбить такой зеленый?

А еще это цвет ее глаз. Глаз, которые она может больше никогда не увидеть. И от одной этой мысли на нее вдруг накатывает страх, заставляя сжаться под душным одеялом.

«Ну же, Долорес, смелей! У тебя остался последний шанс. Иначе ты останешься одна».

Никто из ее соседок так ничего и не понял, когда она вдруг буквально выпрыгнула из постели и кинулась одеваться. Торопливые шаги эхом отдавались в пустых коридорах. И сердце стучит в груди как сумасшедшее.

Вот она, заветная дверь. И так страшно постучать.

Сперва по ту сторону ничего не слышно, и ее снова одолевает страх. А вдруг ее нет? Что если уехала куда-то по делам или, что еще хуже, проводит ночь с кем-то другим? Нет, глупости. Она не такая. Она не может никому принадлежать, только ей.

Дверь распахивается неожиданно, заставляя Долорес вздрогнуть и отступить на шаг.

— Мисс Амбридж, что-то случилось?

На пороге возникает МакГонагалл. В тонком халате из шотландки, накинутом поверх белоснежной ночной сорочки. Волосы убраны в свободный пучок — значит, еще не успела лечь спать. Зеленые глаза смотрят с тревогой.

— Я… — в горле вдруг пересохло, отчего слова даются с трудом. — Я хотела поговорить с вами, профессор. Простите, что беспокою вас так поздно, но я… — она, наконец, решилась взглянуть в лицо МакГонагалл. — Мне правда очень нужно…

С минуту Минерва молча смотрит на нее. Ее тонкие брови чуть нахмурены, как если бы она хотела наказать свою теперь уже бывшую ученицу, и Долорес вся сжалась под этим хмурым взглядом, готовясь понести наказание. Идея прийти и открыться уже не казалась ей такой уж верной. Она снова выбрала неподходящее время. Но когда, если не теперь?

— Проходите, — голос прозвучал тихо, почти устало, и Минерва отступила в сторону, впуская девушку внутрь.

Прежде Долорес никогда не доводилось бывать в личных покоях МакГонагалл, но ее комнату она представляла себе именно такой: изысканную, уютную, полную книг, обязательно с большим камином, перед которым расстелен пушистый ковер. Сколько раз она представляла себя сидящей на таком ковре в объятиях любимой. Минерва бы нежно гладила ее волосы, шепча на ухо всякие пустяки, заставляя Долорес жмуриться от удовольствия.

— Долорес? Долорес, что с вами?

Слегка взволнованный голос МакГонагалл ворвался в нарисованную ею иллюзию, возвращая к жестокой реальности. Минерва смотрела на нее с легкой ноткой тревоги.

— У вас очень мило, — Долорес сделала вид, что с любопытством осматривает комнату, хотя на самом деле чихать ей сейчас на интерьер. Она чувствовала, как отведенное ей время стремительно утекает, словно песок сквозь пальцы.