Геката, кажется, выругалась сквозь зубы. Бросила что-то вроде: «Этот бешеный…»

Оставлять дочь в мучениях было невозможно, неправильно – Деметра стиснула зубы, заставила себя отвернуться от ложа, от пальцев Коры, вцепившихся в простыни… просто двигать ноги, шагать, покинуть покой.

Зятя она нашла у дверей, который вели на женскую половину. Неестественно прямого, напряжённого и заострённого, как клинок, глядящего в никуда, со стиснутыми на двузубце пальцами. Да куда ж ты за оружие хватаешься, дурак, - чуть не крикнула ему в лицо. Этот бой тебе не выиграть.

Но из гинекея донёсся новый крик боли – и в бледном лице подземного Владыки что-то дрогнуло, и мир под ногами опять тряхнуло и завертело, в Стигийское болото далеко от дворца обрушилась какая-то скала, на секунду приглушила вой Цербера – тот выл уже сутки, к этому звуку Деметра успела привыкнуть…

- Ты что – совсем не в себе?! – он даже глаз не поднял, когда она встряхнула его за плечо. Всё равно, что каменную статую трясти. – Думаешь – ей от этого легче станет?! Держи свой мир на привязи!

Тонкие губы, будто смёрзшиеся, пошевелились. Сначала беззвучно. Потом…

- Это из-за меня. Я не должен был…

Вряд ли он понимал, что и кому говорит.

Конечно, не должен был, согласилась Деметра сердито. Жену любить не должен был, детей хотеть не должен был, иди, послушай Геру, она тебе расскажет, что ты должен был заползти в Тартар и там сдохнуть. Очень поддерживаю.

- Да. Из-за тебя. А ты ждал, что ребёнок от света и тьмы родится так просто?! Это ж твоя дочка, чего ты ждал? Даже притом, что у Коры вторые роды…

Про вторые роды добавилось от пущего яда. Получи, зятёк. Мелиною, дочь Зевса, Кора тоже рожала в твоём мире – небось, тогда ты не вздрагивал? Не сидел в коридоре, мир не баламутил?!

- Первые, - шепот был чуть слышным, болезненным. – Это её первые роды. Мелиноя – сплетни…

Ах ты, скотина, внутренне охнула Плодоносная.

А мне, конечно, ничего никто не сказал. Афродита, Гера, Геба, Лето – все олимпийки, одна за другой, с дурацким сочувствием: «У твоей Персефоны такая несчастливая судьба… Сперва муженек такой, потом еще дочка…», «Ну, ничего, зато девочка радости материнства познала, с мужем бы у неё не вышло…», «Я не сержусь на твою дочь за то, что увлекла моего мужа, сестра. Жаль только, что дочь получилась таким чудовищем…», «Ах, Деметрочка, ты правда решила не видеть эту Мелиною? Ну, и правильно, правильно…» По плечу меня хлопали. Я не знала, куда деться от насмешливых взглядов Аполлона, Ареса, Диониса…

А оказалось, что ты – выкрутился?! Что та история – твоя очередная ложь?! Как ты это сделал? Как заставил Кору мне не рассказывать?!

- Если первые – то тем более! Родов никогда не видел?! Да Зевс, когда Гера рожала…

А где он был-то, когда Гера рожала? А, не помнится. И ведь у Зевса всё-таки детей толпа – город заселить можно. А тут единственный, непонятно каким чудом зачатый – и вот сейчас этот подземный идиот все-таки брякнет, что лучше бы этому ребенку никогда не появляться на свет. По глазам видно – брякнет. Потому что не может, не хочет выносить боли жены, потому что сходит с ума от бессилия, потому что не может её заслонить, поднять меч против этой боли – это воин-то, который всё привык решать мечом! Потому что должен быть счастлив и горд – а не может, ведь жена мучается и кричит на женской половине, из-за него, так страстно желавшего детей…

Деметра с усилием отвела взгляд от глаз зятя, выдралась из чёрного безмолвного крика. Говорили же ей – не смотри ему в глаза, хуже будет. Что тут можно говорить, чем в себя приводить? Нашёл, когда строить из себя беспомощность, вечно с тобой не как с нормальными богами… а, ну тебя совсем!

Гипноса она выловила через два коридора – вцепилась в крыло и затрясла, как лиса – пойманную белую куропатку.

- Отсиживаешься?! – Деметра сама знала, что страшна в гневе. – Ты – отсиживаешься, пока он там мир разносит?! А ну-ка пошел туда!

- Так ведь он меня прибьет! – отчаянно зашипел Гипнос, пытаясь выдрать крыло. – И чаша на него не действует, когда он в таком состоянии! Любого прибьёт – и не задумается! Да к нему, когда он такой, разве что Чернокрыл…

Когда она спросила: «Где этот ваш Чернокрыл?!» - Гипнос вытаращился на неё в безмолвном ужасе. Пока направление рукой показывал – икал, но это было неважно, а важно – отчаянные, зовущие крики дочери, заходящийся в лихорадке мир вокруг, мечущиеся в болотах стигийские жильцы, перепуганные тени на раскачивающихся полях асфоделя…

Таната Железносердного боялись даже на Олимпе. Презирали – и боялись. Деметра его боялась чуть ли не больше прочих (серые одежды, клинок хищно скалится в глаза, морозящий взгляд может погубить любые посевы мимоходом…).

В другие времена она вряд ли выскочила бы на него с мрачно-удовлетворенным: «Так, тебя-то мне и надо».

- Пошёл к своему дружку!

Этот убийца слегка сдвинул брови. Ой, напугал тоже, хмырина мрачная, а ну, нечего на меня с вопросом пялиться!

- Или кто он там тебе? Царь? Любовник?! Да плевать, кто – крылья в руки и чтобы быстрее Гермеса туда!!

- Что?!

На Олимпе бы на такое смотреть побоялись. Она стояла, уперев руки в бока – красная, с растрепавшимися пшеничными волосами, с непреклонностью на красивом лице. А перед ней замерло удивлённое олицетворение смерти со сложенными железными крыльями.

- Подземные что – все такие тупые?! Твой дружок не в себе. Ещё немного – и он обрушит своды мира нам на головы. У меня дочь рожает, мне некогда сидеть с этим бешеным! Твой царь – ты и сиди!

Кажется, понял всё-таки. Перешёл на быстрый шаг – с таким крылья не нужны. Деметра пролетала один коридор за другим следом, сдувая волосы с лица и проговаривая:

- Успокаивай его, ругай его, хочешь – врежь ему, но чтобы вот этого, - жест обозначил хаос, творившийся в мире, - больше не было, ясно?!

И с трудом удержалась, чтобы не подпихнуть его в спину, когда они уже влетали в коридор.

В покое, где, размётывая волосы по подушкам, корчилась дочь, не оказалось Илифии.

- Сбежала, - сквозь зубы пояснила Геката, которая в последние несколько часов перестала даже обворожительно шелестеть. – Не выдержала этого…

Кора вскрикнула хрипло, выгибаясь от боли дугой. Мир дрогнул было, но звуков обвалов или ещё каких катастроф не пришло. Вместо этого мрачно грохнуло за пределами гинекея – кажется, кем-то о стенку.

Танат был первым учителем Аида, - вспомнилось Деметре, пока она шла к дочери, пока вытирала той лоб и щёки прохладным отваром. Интересно, кто там кого учит сейчас…

- Начинается, - тихо выдохнула Геката, когда Кора выгнулась сильнее, вцепилась в мокрые простыни, как в последнюю опору, открыла рот в безмолвном крике…

Мир вокруг молчал, спокойный и сосредоточенный. От мраморных стен веяло не духотой Флегетона – ободряющей прохладой.

- Хорошо, девочка моя, хорошо, - приговаривала Деметра, гладя дочь по мокрым, спутавшимся волосам. – Видишь, утихло, всё хорошо…

А сама думала: хоть бы этот Железносердный удержал его, что ли. Если сорвётся, услышав ещё крики…

Когда комнату прорезал здоровый младенческий вопль, Деметра выдохнула так, будто рожала сама.

Зашептала дочери, какая она молодчина, что у неё красивая доченька, вырастет – весь Олимп с ума посводит, ты только посмотри, и волосики рыжие, вся в мамочку…

Кора не слушала. Она повторяла что-то в полузабытьи, сначала беззвучно, потом Деметра наклонилась – услышала:

- Позови его… позови Аида.

Его не нужно было звать. Влетел сам, будто на пожар, спасибо еще – без двузубца. В лице – ни кровинки, на скуле – здоровая ссадина (Танат всё-таки решил не уговаривать, а врезать), в глазах – настороженность воина, который вступает на враждебные земли.

На слабую улыбку Персефоны он не ответил, тревожно вглядываясь в жену: жива? цела? что с ней тут делали?!

Когда Деметра подошла вплотную и сунула ему в руки поскрипывающий свёрток – он встал столбом, недоуменно глядя на две машущие из свёртка ручки.