Между братьями застыл Посейдон, которому и пришлось их разнимать, когда этот предложил отправиться в Тартар, освобождать Циклопов из мрака. Вот прекрасно. Ему там самое место – вероломному сгустку тьмы, тьфу, смотреть даже на него не буду, он этого недостоин.
Зевс со вздохом потер лоб. Даже не стал выговаривать молодой жене за крик. Махнул рукой.
- Сможешь?
Этот презрительно передернул плечами (шире, чем у Зевса!) и вышел из зала.
В Тартар.
Если Ананка будет милостива – он оттуда и не вернется…
Ананка была милостива не к Гере.
Этот сходил в Тартар как к любовнице, освободил Циклопов и продолжил пропадать и появляться, сеять мрачные слухи о себе самом, исчезать на годы, а потом – мелькать мрачной тенью во внутреннем дворе, проходить по коридорам и залам: чёрный хламис, меч на поясе, вечный шлем под мышкой…
Подлец даже не представлял, насколько он хорош. Бездна, за край которой так хочется заглянуть. Собранность воина в каждом движении, нацеленность клинка – в каждом взгляде, глаза приобрели тартарскую глубину, дурацкая манера прятать широкие плечи за сутулостью только заставляет пристальнее оценить фигуру, волосы перехвачены простым ремешком, скулы, губы… ах, говорили нимфы. Ни за что б с таким не стала. Палач, друг подземных, страх во плоти… Врали все до единой, - Гера это понимала слишком хорошо. Врали – и облизывались издалека. Потому что знали – бесполезно. Этот ни на кого не смотрит, только с нереидкой той, как её…
- Милочка, что ты в нём нашла?! – возмущалась тогда Деметра.
Нереидка, бледная и осунувшаяся, молчала. Смачивала лоб своему несчастью. Несчастье, нашедшее на свою голову очередное приключение (неудачное), заходилось хриплым кашлем, отплёвывало сгустки ихора…
Гера стояла, брезгливо приподняв подол дорогого гиматия – не запачкать бы в этом песке. На этого не смотрела – получил заслуженное. Пусть себе мечется в бреду, шепчет искусанными губами о Кроне, о войне, о Серпе Времени… кому там вообще интересно, что он шепчет?! Нереидка была интереснее: с поблекшей бирюзой в глазах, раскинутыми по плечам прядями – текучим серебром…
Что ты в ней нашёл, - думала Гера. Море. Таких море. Ты же не любишь её, ты никого не любишь. Почему же триста лет ты возвращаешься к ней?!
Или права Лисса-безумие со своим: «А старшенький – сторожевой! Верный! Сидит, рычит, дом сторожит, пока младшенький кобелится!».
Ты не можешь быть верным, - сказала она очнувшемуся брату. Не вслух, зато строго, царственно. Верными положено быть царям. Защитникам своего трона. Своего очага. А ты – чудовище. Не смей быть верным, ясно тебе?!
Наверное, он услышал, пока глотал отвар из рук Левки, морщился, растирая разбитую грудь. Он всегда хорошо умел слушать, смотреть умел ещё лучше, так, что дрожь продирала. Остальных – потому что на неё он не смотрел, только вскользь и мельком, как на ненужное. Вот и сейчас сразу: «Где хтоний? Где колесница? Где Зевс?» - поднялся, шлем свой сгреб и зашагал, шатаясь, по песку.
- Что ты в нём нашла?! – дополнительно возмутилась Деметра.
Нереидка – Левка – смотрела вслед своему несчастью коровьими глазами. Юной памятью – волнами-бирюзой.
- Ну, он же самый лучший, - ответила, как будто это разумелось само собой.
Деметра подавилась морским бризом от возмущения. А Гера фыркнула. Царственно.
Хоть бы он исчез, этот лучший… провалился в подземный мир. Забрал бы туда свою нереидку. И жил бы там – одинокий, внушающий всем ужас, неверный…
Жребии Титаномахии она встретила с двойным ликованием. Смаковала, когда этот, до боли сжав челюсти, открыл обожжённую чем-то в бою ладонь. Черное на черном. Подземный мир. Желания сбываются. Она бы предпочла, чтобы он оказался в Тартаре – она так и сказала мужу-Громовержцу, сразу же после пира, в первый раз – и в первый раз он отмахнулся от нее добродушным:
- Да он и так почти в Тартаре!
Почти в Тартаре, - пропела она про себя. Подземный мир, источник тьмы и несчастий. Худший из уделов. Обитель чудовищ, таких же, как он сам.
Место не для верных, не для счастливых…
Ананка-Судьба расщедрилась – в изобилии баловала плодами. На поверхности все было из рук вон плохо: Зевс носился по очередным любовницам, Гея родила Тифона… Но из подземного мира вести шли одна лучше другой: начались суды, нереидка наконец умерла (или в дерево превратилась?), и аэды воспевают суровость подземного Владыки…
Под конец Ананка сыпанула милости горстью: дочь Деметры явилась из подземного мира с губами, перепачканными соком граната. Нажить во враги разъярённую Деметру, получить ненавидящую его жену, да ещё только на четыре месяца в год, - этот просто не мог придумать лучше.
С удовольствием устрою твой семейный очаг, братец, - думала Гера, выбирая убор побогаче на свадьбу. Ты выбрал достойную пару. Она будет тебя ненавидеть четыре месяца, а остальные восемь ты дополнишь любовницами. А что бы подарить твоей несчастной невесте? А, ожерелье от тетушки. Четыре черные жемчужины, восемь белых, четыре чёрные… пригодится отсчитывать, сколько нимф ты притащишь на семейное ложе в ее отсутствие.
Свадьба была восхитительна. Бледный и мрачный жених. Невеста в отчаянии. Гневная Деметра.
Можно было махнуть рукой и заняться любовницами мужа: их что-то расплодилось…
Её все-таки ударило не сразу. Слишком заманчиво было участливо хлопать Персефону по плечику и рассказывать, что «мужчины все такие, нужно просто расправиться с несколькими его шлюхами». Негодовать на то, что дочь у Деметры какая-то нерешительная и не является за советами – а кто как не тетушка могла бы поделиться секретами избавления от многочисленных любовниц мужа? Ронять за рукоделием: «Ах, несчастная девочка…»
Пока несчастная девочка не начала ей с торжеством излагать историю Минты:
- Тётя, тебе бы это понравилось. Она так кричала! На коленях ползала! Молила жизнь не забирать! – и зеленое, мстительное торжество в глазах, в тон летнему хитону. – Она кричала так долго, что из лесу какие-то сатиры понабежали – смотреть. А ему я потом сказала, что не допущу такого! Да я, если он только попробует еще хоть с одной… я – знаете, как?!
Голосок дочери Деметры звенел задором юного соловья в летнюю ночь. Сама Деметра одобрительно кивала головой: так, так, из любовниц получаются хорошие цветы, дочь моя. Афродита заинтересованно вытянула шею, отбросив вышивку. Гестия рот приоткрыла.
- А он?
Торжество мстительницы исчезло из зеленых глаз. Сменилось недоумением. Покрасневшая девушка провела пальцем по губам, словно стирая с них печать поцелуев.
- Ну, а он… в общем, ничего…
И Геру ударило именно тогда.
Тартар, да ведь он же её любит. Не владеет, не использует, а любит. Раз даже не ударил за это «Не допущу такого». Зевс бы сто раз за колчан схватился, а этот… что ему девчонка наговорила? Ведь не только же это самое «не допущу»? А он, выходит – просто отвернулся, или сделал вид, что не услышал, или, хуже того…
И – о, Хаос, Хаос! – Персефона не истребляла других любовниц мужа, потому что у него не было других любовниц, потому что он просто сидел – и ждал её восемь месяцев, проклятый, ненавистный идиот, вот и Афродита подняла брови, шепчет одними губами: «Он что – по-настоящему…?!»
- Твоему брату место в Тартаре!!!
Зевс в ту ночь поднял брови, вот как сейчас. Улыбался пресыщено – вернулся от очередной смертной.
Гера металась по покою, обжигая супруга яростью, потому что этот – он не может, не должен, не способен любить, любить должны настоящие Владыки, они обязаны возвращаться к своим царицам и ждать их, а не как с этим, а безмозглая девчонка даже не понимает, что на неё свалилось это самое, о котором мечтают все богини Олимпа, и правильно не понимает, потому что этого просто не может быть…
Просто не может быть.
- Да ладно тебе, он и так почти в Тартаре. Пожалела бы брата, - усмешка мужа – легкая, прохладная, победительная охлаждала лаву внутри. – Вечный мрак… тени эти стонут. Одно хорошо – жена красивая, так ведь Деметра говорила – Кора его терпеть не может, даже эти четыре месяца.
