Мне б такой щит…

Щит.

- …очаровал их! Принес в наш мир Хаос! Сделал его…

Трехтелая вежливо протягивает великой кубок с нектаром – а то еще подавится Великая Нюкта непривычным и неприличным словом.

Глаза призрачных тел прикрыты. Кладовые – нараспашку.

Он принес в наш мир жизнь, - думает Геката. Не знаю, как. Мнемозина склонна полагать, что это все Персефона-Весна. Но я знаю – я знаю, что еще до его женитьбы у Ахерона родился первенец, и титан, радостный, таскал на руках жену, что Ехидна, безумно захотев семьи, начала поглядывать в сторону Пасти Тартара, слушая грохот, производимый Тифоном… И мои волки начали иначе жаться к ногам.

Не знаю, как. Он не брал ее с собой с поверхности. Наверное, она пришла за ним сама. Подождала, пока он сломает оковы мира и сделает его послушным щенком. И медленно, исподволь начала вступать в свои права.

Геката подавляет смешок, вспоминая, как забавно с ней заигрывал Гермес: глазками-то стрелял! И все сандалии с кадуцеем демонстрировал.

А после ночи пробовал у нее утащить какое-то зелье. Честно признался: напоить Ареса. «А ты знаешь – что оно делает?» - мурлыкнула Геката, увлекая посланца богов на ложе. Тот развел руками: «Вот и узнал бы!»

Три дочери, о великая Нюкта. У меня, у подземного чудовища, теперь три дочери. Мне уже не холодно, о великая Нюкта.

Только крик изредка вырывается из темницы, куда я запираю его. Царапает грудь изнутри. Когда я думаю, что мой враг однажды может не вернуться. Потому что…

- Ты знаешь, – сухо и болезненно шепчет Нюкта, в ее шепоте – отражение тайного страха самой Трехтелой: «Подданные обходятся без Владык. Псы без хозяина издыхают». – Владыки не возвращаются.

Геката молчит и приоткрывает глаза двух призрачных тел.

Из котла, стоящего в одной из комнат ее памяти, ползет вечное предвидение. Как уходя – все время, постоянно, неумолимо уходя! – он останавливается в раздумье.

Под серебристым тополем – чтобы обернуться. Перед тем, как надеть неизменный шлем. За миг до того, как воссесть на трон Олимпа новым Громовержцем.

Он уходит – словно в насмешку над ее стараниями – и, будто издеваясь, он останавливается – и больше Геката не видит ничего – лишь рябь на поверхности зелья.

Владыки не возвращаются, - шепчет рябь, а может, многомудрая Нюкта. Что они имеют в виду – рябь и Нюкта?

Ладонь Трехтелой баламутит зелье, заставляя все предсказания и предчувствия умолкнуть раз и навек.

Геката закрывает кладовые самой себя. И тихо шепчет:

- Владыки – нет.

Но он – отвратительный Владыка, - прибавляет мысленно. И он вернется. Не потому, что он – бешеный и он должен возвращаться. Потому что я найду способ. Я приволоку его обратно в этот мир – с помощью Персефоны, с помощью Таната, с твоей помощью, если нужно будет, о Великая. Я сделаю так, что мой единственный, самый лучший, неумолимый, драгоценный враг никогда не покинет своего трона.

Геката слегка улыбается, мысленно вливает свою решимость в хрустальный флакон, крепко закупоривает и не прячет далеко, чтобы можно было – дотянуться.

Комментарий к Враг мой (Геката)

* Пролопос - указующая пути, эпитет Гекаты

** диплакс - двойной шерстяной платок.

========== Я навещу твой дом (Гестия) ==========

Я все еще не могу отойти и водку пьянствую по поводу окончания трилогии. На исходе праздника захотелось домашности… и вот)Цельно не вышло, потому кусочничаем)

Очаг был сложен из камней. Тесаных, ладно пригнанных, простых. По камням вольно гуляло пламя, трогая их осторожными пальцами. Потом всплескивало ладошками и возвращалось – прогуливаться по ароматным дровам, лить тепло в комнату.

В обычный, ничем не примечательный покой. На стенах – ковры, чуть потускневшие от времени, но готовые поведать всем и каждому сценку-другую из жизни славных олимпийских богов. Безыскусный деревянный стол, прикрытый тканью, на столе – круглая плошка меда, и в глубокой чаше – отвар из трав. Тонкая, с любовью сделанная руками неизвестного мастера колыбелька, из которой несется чуткое сопение.

В кресле у колыбели поместилась женщина за вышиванием – тихо напевает за работой, и все новые огненные цветы раскрашивают уже почти готовый гиматий. По временам опускает руки, задумчиво взглядывает в угол – и тогда пламя вытягивает шею: что там?!

Панцирь, сброшенный давным-давно за ненадобностью. Стоит, прислонившись к стене, копье – шепчет: «Все битвы кончены…» Рядом, на низком столике, должен бы лежать шлем, но его нет – потерялся, наверное. Женщина примолкает, глядя на столик, но из колыбельки слышится просительное: «А-а-а?» - и хозяин дома, присевший на корточках перед очагом, тихо говорит:

- Что ты? Пой дальше.

И протягивает руки к огню – и огонь радостно тянется тонкими пальчиками навстречу.

- Ты полюбил смотреть в огонь, - звучит в ответ.

- Огонь приносит надежду.

- На что надеешься ты? И что хочешь рассмотреть в нем?

Воин – бывший воин не отвечает. Он вглядывается в пламя так, будто хочет узреть в нем истину, но пламя только отмахивается охристым платком: да какая тебе тут истина?! Хочешь – могу рассказать сказку. О глупой маленькой богиньке, которой так хотелось греть, греть, греть…

- Пой, - просит воин жену, глядя на свои согревающиеся руки.

Сказки легче слушать под тихое, мирное, домашнее пение.

*

Небо над головой бугрилось непропеченным пирогом. Бурым, с вылезающей начинкой, с ржано-кровавой корочкой.

Из небесного пирога медленно, по капле сочился сок: тревога пополам с предчувствием.

Уран подрагивал: ему не хотелось быть сожженным дотла. Раздернутым на мелкие шматки двумя великими армиями ему тоже не хотелось.

Гестия чувствовала себя ненужной. Как всегда, когда начинались большие битвы. Остальные богини собирались в бой: Гера делала пробные выпады мечом, Афродита пыталась увидеть свое отражение в щите, искусно кованном нелюбимым мужем… В покое смешались мужчины и женщины, бряцали оружием, забыв о различиях, превращаясь в одного, многоликого и бесполого воина, сосредоточенного перед битвой и не помнящего, что есть жизнь.

Пламя на ладошке обиженно прыгало – угрожало вот-вот погаснуть.

Гермес, влетевший в зал впопыхах, задел вихрем своих сандалий – извинился.

- Драконы! – зазвенело и запрыгало по залу, отражаясь от доспехов. - Вдвое больше, чем доносили!

- Ну, Тартар под хвост таким разведчикам! – разочарованно бухнул Посейдон.

- Одноглавки? – деловито и цепко спрашивал Зевс. – Нужно выяснить, что за твари. Из-под земли или с запада? Послать еще разведчиков…

- Мы возьмем этих тварей на себя, - красуясь, говорила Артемида. – Брат! Ты помнишь Пифона?

Красавчик-Аполлон рассмеялся откуда-то из глубины комнаты – нервозно, но приятно.

Гестия даже подумала устало: может, уйти? Все равно, ей – не с ними. Она не умеет сражаться, она не может помочь – ничем. Сидеть в опустевшем дворце, откуда все они уйдут на последнюю битву, поддерживать огонь в очагах – чтобы они не выстыли к приходу победителей (хотя неизвестно – кем будут победители). Готовить травяные отвары для раненых, успокаивать плачущих от испуга нимф…

- Горит, - сказал он, подходя. Выбрался из предбитвенной сутолоки, презрительно бросив кому-то по пути: «Позже, не облезете».

В черном доспехе – еще без своего шлема, внушающего ужас, потому что шлем был у разведчика-Гермеса. Опоясанный мечом – но еще без нового щита, на котором выкована россыпь гранатов – знак крови и слез, знак Коркиры, долины, засеянной детскими телами по приказу Крона…

Гестия не видела Коркиры. Только слышала, как Гера, глотая пополам нектар и слезы, клянется не оставить от Кроновых ублюдков пепла. Только согревала дрожащую Афродиту. Только сегодня утром носила отвар Посейдону – чтобы у того в бою не болела голова от выпитого в попытке забыться вина.

Деметра провела вчерашний день с дочерью и вырастила гранаты – алые плоды на месте умершего страха. Страх во плоти поместил эти гранаты на щит.