Жрал изнутри. Подчинял своей воле, наделял безумием.
Жаль. Из тебя со временем получился бы хороший враг – кто виноват, что не одной мне хочется обзавестись врагами? Подземные оказались неожиданно жадными, мир – неожиданно скорым на расправу. Жаль, мальчик, но воля этого мира должна оставаться свободной. А у тебя не хватит сил, чтобы подчинить ее.
Даже сейчас ты слушаешь меня, смотришь на мороки своей памяти, а за этими мороками на поля асфоделей выливаются толпы заговорщиков, и я смакую на губах будущий пепел твоего поражения.
Аид, сын Крона, будущий узник Тартара, здесь не твой жребий.
- Знаешь, когда-то я учился у Аты. Что помешает мне солгать вам? Выиграть время, усыпить вашу бдительность – и втихую передавить вождей, пока вы будете придумывать мне приказы?
- Клятва. Ты поклянешься Стиксом. Не посягать на власть в мире. Не отдавать приказы без одобрения твоих советников. Мы просим малого, ученик Аты. А в обмен даем многое. Если бы здесь был этот торгаш – Гермес – он бы пояснил тебе, какой выгодный обмен мы предлагаем.
- Поклянусь?!
- Ты поклянешься. Здесь сейчас нет ни Аты, ни Лиссы, и ты должен понимать, чем тебе грозит отказ от такой сделки.
Она знала: он отражается в ее глазах. О, да, в гневе он страшен: белая маска лица, оскаленные зубы, горящий взгляд.
Еще немного, враг мой. Наверное, это Деметра Плодоносная чувствует, когда выращивает самые прекрасные цветы. Наверное, это женщины чувствуют, когда рожают первенцев. Я чувствую это, глядя на тебя – побежденного, ты просто еще не знаешь об этом, но в глазах уже по крупице объявляется понимание…
- Я не буду клясться. Но неужели ты…
Ударь, думала она, когда он понял. Ну же, ударь меня – чтобы заговорщики могли ударить в ответ. Подари мне хоть что-нибудь на память о нашей вражде – из Тартара ты не пришлешь мне подарка…
Но он не взглянул, не ответил на ее смешок. Просто сбежал.
- Сбежал! – прохрипела Тизифона. После столкновения с Танатом Эринии еще не оправились и на крыльях держались тяжеловато. – С этой своей нереидкой на руках, на колеснице. Подохла она, что ли.
- Выпила из Амелета, - запыхавшись, доложила одна из Кер. – Тени говорят…
- Подохла, подохла, сбежал, сбежал… - зашептались наверху. По войску пробежал шепоток предвкушения.
Только мир молчал. Жался к ногам тревожно, как сбитый с крыльев крылатый волк.
- Не вернется! – радостно каркнул Харон.
- Вернется, - вздохнул далекий свод издевательским эхом.
- Вернется, - шепнула Геката, поигрывая колдовским пламенем факела в руках. Иначе это было бы попросту несправедливо. Слишком скучно. Невозможно для настоящего врага…
Вернулся. Один, без свиты. Легко и буднично шагнул через Стикс. С брезгливостью на лице отправил в тот же Стикс первый десяток нападавших – и под ударом двузубца, как под жерновом, взвизгнули зерна-воины, рассыпаясь в муку. Не рать – игрушки, тряпичные куклы, разлетались в стороны, а на его лице была скука – холодная скука царей, и непрошенным, из самых темных кладовых вырвался крепко запечатанный холодный и скользкий страх, обвился вокруг шеи, и Геката поняла, что Кронида нужно остановить, сейчас, ударить, чем угодно, иначе он…
Одновременно с ней о том же тогда подумали Керы, Онир, еще кто-то…
И уже отправляя своему врагу – своему царю? – в голову факел – Геката успела увидеть…
Мир вокруг фигуры Кронида ломался, прорастал стеклистыми нитями. За плечами Аида сливалось и восходило смутное марево, из которого вставал черный пес – олицетворение подземного мира, которое нечасто приходилось видеть даже древнейшим его жильцам.
Пес безмолвно обнажил клыки против нападавших – и жезл Онира распался в прах, скомкало и разбросало Кер, потух факел…
Мир рухнул на плечи Гекате мощной тушей. Подломил колени – и уже с них, снизу вверх она посмотрела в холодное лицо тому, кто по праву занял свое место.
Слова отдавали на языке желчью – поражение…
- Повелевай, Владыка.
*
- Не вернется, - шепчет Нюкта, будто откликаясь на встающую во весь рост память.
Два тела Гекаты молчат. Третье слушает великую, которая, встрепенувшись, начинает что-то говорить об Олимпе, о Владыках…
Но два тела – молчат. Глаза прикрыты под вуалями.
Геката открывает тайники. Выливает, высыпает из полотняных мешочков все, о чем могла бы рассказать великой Нюкте. Взвешивает в ладонях: сказать – не сказать?
Недоумение падает в ладони из черной шкатулки, железным пером, скованным Эребом и Нюктой на ложе. Недоумение там, внутри, звенит яростнее меча – опровержением истины: «У Владык не бывает друзей».
Она тогда долго кружила вокруг Железнокрылого, сплетала в нить слово за словом: «Разве не оскорбительно… служить бывшему другу… кого он прислал за тобой к Сизифу? Ареса? И ты будешь покорным слугой того, кто…»
Мрачный Танат жевал медовую лепешку и невозмутимо смотрел Трехтелой в переносицу. Дождался последних слов: «Ты знаешь, что у Владык не может быть друзей». Хмыкнул, обронил непонятно: «Да. У Владык», - потом сразу: «Твои речи усыпляют, Трехтелая. Мне лучше быть у себя, когда я усну».
И только тогда всколыхнулось: этот бешеный что же, сам заявился в подвал Сизифа – присмотреть за тем, как будут вызволять его посланца? Или не посланца?
Или не…
- …коверкает законы нашего мира! Что к нему можно испытывать, кроме ненависти?!
Геката слушает. Одной парой ушей. Мягко, сочувственно кивает: ненависти к Владыке у нее – полные пифосы, выстроились внутри, вдоль стен. Окованы железом: ненависть – едкая штука, во всякую дырку пролезет, разъест любой материал…
Было за что. Выскочка-Владыка посещал дворцы подземных. Хвалил украшения из костей, рассматривал плесень. Невозмутимо хлебал кислое вино, которое ему подносили, и не моргнув глазом переваривал рассказы о похождениях стигийских чудовищ наверху. Пару раз упросили под хмельком – рассказал о своих похождениях. В Титаномахии. Стигийские влюбились в него поголовно, то ли после этого, то ли еще после чего, но не ненавидеть его было невозможно, видя обожание на мордах тех, кто вообще не должен чувствовать. Обожание, слепое преклонение, преданность – в Вольном Мире?! «Аах, мы же ему колесницу испортили, нужно Гефесту золотую заказать!» - «А давайте подарок? Чтобы внезапно? А?» - «А вы слышали, что он с Иксионом утворил? На огненное колесо!!» - «Ух-х, сразу видно – наш, подземный…»
Геката хмыкает, достает уважение из зеленой шкатулки. Нарцисс благоухает внутри, оставляет на пальцах сладкий запах.
Живым напоминанием – «У Владык не бывает любви»…
Да. У Владык.
- …Зевс, - шептала Персефона, потупив глаза, - он просто… ты помнишь: я говорила тебе, что он всегда берет сразу… Да. Он всегда берет сразу. Он…
Запнулась, будто не в силах выговорить. Покраснела, отвернулась, терзая пальцами край плаща.
Невысказанная ложь – «Зевс взял меня, обернувшись золотым змеем, теперь я беременна от него», - мотыльком носилась по комнате. Геката знала: ложь бывает разной на вкус.
Эта отдавала на языке гранатом.
- Оставь эти ужимки для Гебы и Афродиты, - усмехаясь, шепнула она. – Кто помешал? Твой бешеный?
Персефона вскинулась, взглянула испуганно – и Геката не выдержала, расхохоталась, не таинственно, а во весь голос, всеми тремя ртами (так, этого-то у нее точно ни в какой шкатулке… ни в какой клетушке… это где же в ней проживал этот хохот и откуда он взялся?!). Владыка?! Владыка полез переходить дорогу верховному богу ради женщины? Поставил под угрозу свой мир – Кронид, а как ты вообще отбился от Зевса, или ты все-таки пришиб Громовержца под невидимостью, и у нас теперь новый верховный бог?!
Но нет, молва ведь – испытанное оружие, и Персефона, в глазах у которой – изумление и робкая гордость за мужа – пытается разыграть любовницу Зевса…
- Будь покойна – они поверят. Боги не смирятся с мыслью, что они никогда не осмелились бы на такой поступок. Богини - потому что иначе им придется иссохнуть от зависти, сравнивая его с их мужьями и любовниками… Что?! Я – почти завидую.
