- А ты разве хочешь быть другой?
- Почему я непохожа на отца или мать?
До чего это интересно: играть в «следующий ход». Что скажет собеседник? Что сделает? А потом обдавать превосходством – высокомерной улыбочкой, полной знания: «Я знала, что ты это скажешь…»
У Гекаты получалось играть в предвидение слишком хорошо.
- Потому что ты чудовище, милая.
Как все, кого воспитал подземный мир. Не родители: в подземном мире не жили семьями. Женились, рожали – и оставались одиночками. Не испытывали тяги друг к другу.
Все мы дети Эреба, - любила повторять Геката про себя, в задумчивости мешая очередное ядовитое варево (или даже два варева, все-таки три тела – очень удобно). Все мы… воспитаны вольным ночным миром, у которого слишком много своего разума и своей силы, чтобы он мог быть просто – миром. Единственным, что у нас есть – нашей вечной клеткой, закрытой от солнца и звезд плотными сводами, отгороженного безумным холодом и пустотой.
Средний мир отторгал. Упорно выбрасывал из себя – те, кто пытался туда уйти, приползали обратно. Со жгучей завистью рассказывали: там травы! Птицы поют! Пляски, нимфы, титаны… да, там титаны, там воцарился Крон, там Золотой Век, там прозвучало пророчество: его свергнет сын…
Геката презрительно усмехалась в ответ. Разливала горечь по невидимым пузырькам, прятала зависть в дальние шкатулки бездонных кладовых самой себя (чего интересного – быть цельной? Лучше – если внутри клетушки-подвалы-кладовые, и можно достать что угодно из резных, плотно прикрытых шкатулок).
- Верхний мир хорош, чтобы прогуливаться туда время от времени, - шептала она подружкам-мормоликам. – Мы – плоть от плоти подземного мира, нам ли мечтать о жизни под властью Крона? Здесь, только здесь у нас есть то, чего лишены они – свобода…
Безграничная свобода узника в клетке. От судьбы – у чудовищ не бывает судьбы, только – предназначение. От царей: те, кто смел сесть на трон подземного мира, сходили с ума, бросались в Тартар, не в силах совладать с вотчиной.
От самих себя, от любых законов, от чувств…
Иногда от этой свободы тошнило. Казалось: толкнись ногами – унесет, растворит, завертит в бескрайней пустоте, похоронит в этом сплошном сборище одиночек. Наверное, все подземные чувствовали нечто подобное: они наперебой изобретали способы удержаться.
Пили кровь – теплую, из среднего мира, которая согревала по-настоящему, не то, что вяло полыхающий Флегетон. Устраивали оргии и гулянки, все равно оставаясь одиночками. Обзаводились свитой – Геката, пораздумав, пристроила в свою, кроме мормолик, еще и крылатых волков, но все оставались чужими всем, даже когда мормолики чесали волков за ушами.
Мир брал за свободу дорого: выжимал и вытягивал любые крохи жизни. Семьи получались пустыми, дети – детьми мира, а не родителей, смех – наигранным.
Геката ворожила на травах, вслушиваясь в их шепот, одергивая себя: не уйти в него до конца. Составляла опасные снадобья на крови: они позволяли унять холод. Снадобья прогоняли мысль: рано или поздно – все они сделаются частью этого мира, не более живые, чем тени на асфоделевых полянах…
Правое тело шептало: предвидение верное. Левое хихикало: у него был сволочной характер.
А по ночам приходили шепотки мира, неясные голоса. Вопросы без ответов. Ответы без вопросов.
- Почему мне так холодно?
- Ты – чудовище, милая…
- Почему мне не помогают мои снадобья?
- Потому что это не снадобьями исцеляется, милая.
- Чем же можно это исцелить?
- Полюби. Или заведи себе друга. Видишь, все просто.
- Нет. Все сложно. Я чудовище, у нас не может быть любви или друзей.
- Ну тогда – заведи себе врага, милая…
*
Легко сказать: заведи врага. Подземные не враждовали. Сцеплялись, со стылым бешенством полосовали друг друга когтями и клыками. Потом вместе напивались. Вместе шли к Гекате за снадобьями, уже по пути забывали – из-за чего там была ссора…
Враг должен быть достойным.
Геката подбирала тщательно, прикидывала так и этак: Эрида – слишком тупа, Немезида - недостаточно коварна, Мом – слишком шут, из него не получится серьезного, хорошего врага… А на поверхности появились Крониды, готовилась война, и там тоже вряд ли можно было кого-то отыскать.
Ата-Обман ушла на поверхность – поиграть, наверное, надолго, Лисса ошивалась там же, избывая одиночество в служении Кронидам…
Белокрылый Гипнос, сын Нюкты, не умел враждовать вовсе: он отчаянно цеплялся за свою белокрылость: «Да! Я вот, похож на бога! Все видали мою морду прекрасную?! Вот, а еще я дружелюбен, знаете, как?!»
Пожалуй, оставался только Убийца. Холодный и острый, как его клинок. Те, кто не давал себе приглядываться, говорили: железносердный, бесчувственный. Геката смотрела глубже.
Знала: гордец, отчаянно мучимый собственным предназначением, не спускающий ни единого выпада, мстительный мечник – может стать прекрасным врагом, почему нет?
Если бы бог смерти не нашел для себя собственного, невозможного решения.
- До меня дошли слухи… Осса-Молва решительно стоуста! До меня дошли слухи, что в твоем дворце гостил Кронид, о великая!
Нюкта нежилась в складках своего покрывала. Темная ткань отливала влажным, водным блеском, искрилась в свете факелов.
- Я рада твоему посещению, Геката… Да, этот мальчик, старший сын Крона… приходил просить совета.
Об этом Трехтелая знала – и знала, в чьем сопровождении пришел Кронид, и недоумевала: какая сила заставила бога смерти отказаться от вечного одиночества и провести чужака в Эреб? С каких пор олимпийцы хотят заигрывать с подземными? До того, чтобы направляться в гости к Нюкте?
- Кажется, он дружен с твоими сыновьями?
Пальцы Нюкты сжались, запутались в темной ткани.
- Только с одним.
Мом-пролаза успел услышать невозможное: Кроненыш предлагал Убийце побрататься. Говорил – Танат отказался. Прибавлял: а вот Гипнос бы совсем не против, только вот Кроненыш на него плевать хотел – на Гипноса.
- Вязать себя дружбой с чудовищем? – она давно потеряла способность искренне веселиться (наверное, забыла, куда упрятала эту способность, давно не заглядывала в тот свой внутренний подвал). Но теперь усмешка выходила почти искренней. – Что он представляет из себя – этот сын Крона? В песнях о нем не слышно…
- В песнях вечно поют о тех, кто на виду. Мальчик сказал, что наш мир – интересное место. Спрашивал – чья воля его создала…
Услышал мир? Услышал мир, впервые в него спустившись?! Сын Крона и Звездоглазой Реи, пришедший с поверхности?!
- Он – тоже чудовище? – невпопад спросила Геката. Нюкта задумчиво качнула головой.
- Любимчик, - шепнула непонятно, потом поправилась: - Бог. Просто мальчик привык к темноте за время своего заточения. Очень, очень привык к темноте…
Ход, подумала Геката, прикрывая глаза двух тел. Ты многое ставишь на этого Кронида, о великая. Ты готовишь ему что-то, о великая. Ты дала ему совет не бесплатно – так в какую же игру ты собираешься с ним сыграть?!
- Посмотри на него поближе, - доброжелательно сказала Нюкта, - ты поймешь.
*
Юноша шел в Тартар.
Это было видно по лицу, по сжатым в ниточку губам, по глазам, в которых вставало мрачное предназначение.
Казалось, страх бежит впереди юноши, опасаясь с ним соприкоснуться хоть краешком плаща. Закрывая голову, как от внезапной грозы.
Юноша шел в Тартар – размеренно, целенаправленно, все ускоряя шаг, и драный хламис спадал с его плеч, крепида на левой сандалии перетерлась, волосы, перехваченные обручем, текли на плечи.
Геката, попавшаяся ему на дороге случайно, отошла в сторону. Взглянула в лицо, порезала взгляд о скулы, ушибла о твердо сжатые губы, обожгла – о глаза. Потом долго смотрела вслед – пока он спешил к Тартарской пасти, как к возлюбленной в объятия… Смотрела, как опасливо ложится дорога под ноги юнца-чужака, как трепетно несет его к Великой Пасти, навстречу предназначению. Смотрела, как вырастает за плечами у юнца призрак величия и непреклонности, и понимала: вот и все.
