Гарри хотел бы просто насладиться этим моментом, но, сначала, ему нужно было закончить еще одно дело. Он посмотрел на Гриндельвальда, потом повернулся с Дамблдору, и, подбирая слова с величайшей тщательностью, обратился к ним обоим.

— То, что было спрятано в снитче, — начал он, — я выронил в Запретном лесу. Я не запомнил места и не собираюсь отправляться на поиски. Вы согласны со мной?

Он понимал, что это правильное решение, и все же, он не имел права принять его в одиночестве. Дамблдор научил его много лет назад, что нельзя подменять реальность фантазиями, Волдеморт научил его, что нельзя пытаться обмануть смерть, но что если не обманывать ее? А только скрасить последние дни перед уходом? Может, для Гриндельвальда и Дамблдора это была единственная возможность снова быть вместе? Кто он был такой, чтобы лишать их этого шанса?

Но Гриндельвальд только кивнул, соглашаясь, как будто не решался заговорить в присутствии портрета Дамблдора, а может просто был не уверен, что голос не выдаст его отчаянное желание вернуться за камнем.

Дамблдор же сказал:

— Согласен, мой мальчик. Это мудрое и мужественное решение, но иного я от тебя и не ожидал. Знает ли кто-нибудь, где ты его выронил?

— Никто, — ответил Гарри, и Дамблдор удовлетворенно кивнул.

— Но я сохраню дар Игнотуса, — сказал Гарри.

Дамблдор просиял:

— Конечно, Гарри, он навсегда принадлежит тебе, пока ты не передашь его своим потомкам.

— Остается вот это.

Гарри поднял Бузинную палочку. Рон и Гермиона глядели на нее с благоговением. Даже сквозь дурманящую усталость Гарри заметил этот взгляд, и он ему не понравился. Гриндельвальд же даже не взглянул на нее, все так же не поднимал взгляда.

— Мне она не нужна, — сказал Гарри.

— Что? — громко произнес Рон.

— Ты с ума сошел?

— Я знаю, она многое может, — устало сказал Гарри, — но мне больше нравилась моя. Так что…

Он порылся в мешочке, висевшем у него на шее, и достал оттуда две половинки остролистовой палочки, все еще соединенные пером феникса.

Он положил обломки на директорский стол, коснулся их кончиком Бузинной палочки и произнес:

— Репаро!

И его палочка срослась, из ее кончика полетели красные искры.

— Я положу Бузинную палочку, — сказал он Дамблдору, наблюдавшему за ним с безграничной любовью и восхищением, — туда, откуда она была взята. Пусть она остается там. И ее могуществу придет конец.

Дамблдор кивнул. Они улыбнулись друг другу.

Три Дара, три брата, три хозяина Бузинной палочки вместе решали ее судьбу. Даже сквозь усталость Гарри вдруг подумал о том, как правильно и важно, что сейчас, когда решалась судьба палочки, судьба Даров, здесь присутствуют и Гриндельвальд и, пусть и всего лишь отчасти, Дамблдор. Ведь эта история началась не с него, Гарри, не с Волдеморта, она началась с них двоих. С их Поисков, с их войны, и побед, и поражений. Это был конец и их истории тоже. И Гарри надеялся, что он был хотя бы немного был счастливым.

— Ты уверен? — спросил Рон.

— От этой палочки больше тревог, чем толку, — сказал Гарри. — А я, честно говоря, сыт тревогами до конца жизни.

Он, может, еще многое хотел бы обсудить с Дамблдором, но едва стоял на ногах. Гарри отвернулся от портретов и думал сейчас только о кровати с пологом, ждавшей его в башне Гриффиндора, и о том, сможет ли Кикимер принести ему туда бутербродов. Да и кое-кто другой ждал этого разговора гораздо дольше.

— Мы вас оставим, — тихо сказал он Гриндельвальду и, поманив Рона и Гермиону, вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.

***

Они остались наедине. И даже портреты, верно прочитав внимательный взгляд Альбуса, покинули свои рамы. Было тихо и спокойно.

— Этот портрет — всего лишь воспоминания об умершем. Я даже не уверен, что ты помнишь меня. Что человек, который писал тебя, знал о том, что было между нами.

Геллерт бы так не хотел быть реалистом, и все же не мог врать самому себе. Улыбка Альбуса мягкая, сочувствующая, подтвердила его опасения.

— Директора Хогвартса общаются со своими портретами, учат их быть похожими на себя, чтобы те потом могли делиться опытом и мыслями со своими приемниками. Со своих слов я знаю, кто ты, я знаю нашу историю. Но на этом все. Мне жаль, Геллерт.

Услышать, как Альбус произносит его имя — что ж, это уже стоило всего путешествия.

— Я все же задам тебе один вопрос, если ты не возражаешь. Вдруг, у тебя есть на него ответы.

Тот кивнул.

— Ты знал, что мальчик обратится ко мне?

Альбус вздохнул.

— Я мог бы обмануть тебя, но буду честен: нет, этого не было в моих планах. Я даже не знал, что он узнает о тебе или, если уж на то пошло, что о тебе узнает Рита Скиттер. Слишком долго все это было тайной.

Что ж, это было ожидаемо, но оттого ответ отозвался в груди не меньшей болью. Геллерт так надеялся, что Альбус подумал о нем перед смертью. Что нарочно вплел его в своей сложный план. Что поверил в него, что дал ему этот шанс.

— Я так понимаю, что Батильда мертва? — спросил Альбус. — Мне очень жаль, мой друг.

— Мне тоже, — спокойно ответил Геллерт.

Они немного помолчали.

— Спасибо что помог ему, Геллерт. Я могу не помнить всего о нас, но уже этого мне достаточно, чтобы быть тебе благодарным.

Геллерт не нашелся, что сказать. Эта доброта душила его. Пусть это была всего лишь иллюзия, пусть это был всего лишь обман, но для его одинокой, измученной души, пробужденной после стольких лет мучительного покоя, плавилась под этим ласковым знакомым взглядом.

— Альбус, я так скучал… Я так скучаю, — не выдержал он.

Он подошел к портрету, протянул руку и коснулся щеки Альбуса. Под пальцами была всего лишь краска, но улыбка, которую тот подарил Геллерту, была по-настоящему живой.

***

Девятнадцать часов спустя

На следующее утро МакГонагалл пригласила Геллерта на чашку чая. Они сидели в ее кабинете, и волшебница рассматривала его со строгим вниманием.

— Я хотела бы поблагодарить вас помощь Гарри, мистер Гриндельвальд, — Геллерт с удовольствием заметил, что она отказалась от издевательского “герр”.

— Мальчик и без меня бы прекрасно справился.

— И все же это хорошо, что дети были не в одиночестве на этой ужасной миссии.

Геллерт в ответ только пожал плечами.

— Да в самом деле, можете вы просто принять мою благодарность? — возмущенно спросила Минерва. — Вы ровно такой, как Альбус о вас и рассказывал!

— Он рассказывал вам обо мне?

— Альбус был очень скрытным, — она поставил чашку обратно на блюдце, подыскивая правильные слова, — и несмотря на наши близкие отношения, я думаю, что не знала его настоящего. Никто не знал, кроме, может быть, вас. Но однажды, я тогда только начала преподавать в Хогвартсе, он застал меня в очень смятенных чувствах, и я была так расстроена, что решилась рассказать ему о своей печали.

— Разбитое сердце? — спросил Геллерт.

Минерва замерла, потрясенная его бестактностью, но потом осторожно кивнула.

— Я повторю, что была еще совсем молода. Альбус выслушал меня, утешил, а потом рассказал о своей семье, о том, что случилось тем летом, о вас. Я до сих пор не знаю, был ли он откровенен, потому что понимал, что это поможет мне почувствовать себя не одинокой в своем горе, или же ему действительно хотелось облегчить душу. Видите ли, — она сделала небольшую паузу, — это было в самом начале первой магической войны.

Другими словами, когда Альбус ежедневно следил за зверствами Геллерта и не мог решиться его остановить.

— Представляю, что именно он рассказал…

— И вы ошибетесь, если попытаетесь угадать. Он говорил только о хорошем, о том, как дорогие вы для него были, как тяжело ему было справиться с новообретенным одиночеством. Он не винил вас в том, что случилось с его сестрой. И, я даже не знаю, вправе ли говорить это, но случай, как мне кажется, исключительный, поэтому я все же скажу: даже тогда он любил вас. И продолжал любить. Мне хотелось, чтобы вы знали об этом. Эта самая меньшая благодарность, что я могу вам предложить.