Горак работал на одной из пивоварен в Чески-Крумлове, и искал контакт с организацией, входящей в состав СС. Двое суток назад состоялась даже его встреча с агентом. После неё Горак забежал домой за вещами, и не вернулся.

Когда агент сам наведался к Гораку, то обнаружил его забившимся в угол. Чех впал в реактивное состояние: ступор, заторможенность, оцепенение, нарушение речи. Он не помнил, что с ним случилось. И как встречался с агентом СС и хотел передать ему некую информацию – тоже.

Каких-либо телесных повреждений у Горака не было. И добиться от него ничего не смогли – он лишь бормотал что-то бессвязное и никого не узнавал.

Отчёт агента о встрече с Гораком попал в руки отцу Фарбаутра – генералу, графу Герхарду фон Зефельду.

И старого графа зацепило в том отчёте упоминание Горака об оружии, похожем на то, с которым столкнулся Фарбаутр здесь, в России – в лесу.

Фарбаутр, читая досье, свернул на лестницу в подвал, твёрдые подошвы сапог бойко застучали по ступенькам.

Получив вчера от отца сообщение про Горака, Фарбаутр распорядился скрыть чеха от всех непосвящённых, убрать фото из досье. Агента, который проводил с ним встречу, устрашили грифами секретности и подпиской о неразглашении.

Теперь, чеха привезли сюда и тут его следы для всех терялись. Однако – с ним самим странности только-только начинались, как следовало из дальнейшей записи в папке.

Но, Фарбаутр не стал читать. Он хотел это увидеть.

Железная лестница – внизу – упиралась в массивную решётку. За ней тотчас возникли два автоматчика и начальник караула. Щёлкнул засов, решётка со скрежетом отворилась. Охрана вытянулась по стойке смирно. Фарбаутр стремительно вошёл в подвал, ни на кого не глядя. Впереди – тянулся утоптанный, бугристый, длинный коридор.

Земляной пол бомбоубежища глушил быстрые шаги вдоль металлических дверей. Изначально здесь – в школьном подвале – конечно, не было никаких камер. Поэтому, их строили сами: из кирпича, листов железа. Решётку на входе и вовсе установили лишь двое суток назад. Ещё пришлось провести дополнительное освещение, и усилить электричество.

Зато теперь тут стало ярче, чем в помещениях наверху.

Охранник лязгнул громоздким засовом и открыл перед Фарбаутром камеру – белый свет и чистота делали её похожей на лабораторию. Даже бетонная плита на полу против подкопа – резала взор снежным, меловым сиянием.

Сидящий в самом центре на стуле, узник, своей тёмной, помятой одеждой и с чёрным мешком на голове, казался каким-то уродливым пятном. Кляксой на листе бумаги.

– Всё время сидит без движения – доложил охранник. – Мешок не снимал, и не пытался.

Фарбаутр и фон Зефельд вошли внутрь, дверь с грохотом закрылась, но – Томаш Горак не шелохнулся. Он сильно сутулился, сцепленные наручниками руки лежали на коленях. Приподнятые плечи и опущенная голова делали его похожим на стервятника. Фарбаутр выжидающе замер.

Фон Зефельд вздохнул и подошёл к чеху, встав рядом.

– Это вчера вечером началось – сказал он. – Мы думали, сначала, отравление. Но, теперь…

Фарбаутр нетерпеливо дёрнул подбородком и фон Зефельд снял с узника чёрный мешок.

За миг до того, Фарбаутр дал себе чёткую установку: уловить взгляд Горака в первые, самые ценные секунды. Это даст понять – чех окончательно безумен, или ещё обратимо?

Однако, то, что он увидел, моментально выветрило из головы все планы и расчёты психологических уловок. Фарбаутр забыл про глаза просто напрочь, едва открылось лицо Горака.

Сначала Фарбаутр подумал, что у него вообще нет лица, один голый череп с густыми волосами. Потом, присмотревшись, понял: это рисунок тонким чёрным карандашом на коже. Или татуировка, скрупулёзно до мельчайших деталей, изображающая каждую кость. И не только.

Поверх костей – тугими нитями – тянулись мышцы и сухожилия, а так же вены и жилы. Каждый капилляр был прорисован настолько поразительно и точно, что невзирая на единый, чёрный цвет – картина вся казалась сочным спектром живой плоти и крови.

Но, это никто не рисовал.

– Оно проступает всё чётче – подтвердил фон Зефельд и отстегнув наручники, снял с чеха рукавицы.

Горак так скрючил пальцы, что ничто другое бы просто не налезло. Здесь тоже был рисунок: фаланги костей, волокна мышц и тканей.

– По нему анатомию учить! – фон Зефельд расстегнул у чеха пиджак и застиранную, синюю рубаху.

Там, во всей красе предстали рёбра, сердце, печень, почки, лёгкие, и остальные органы, оплетённые неимоверно тончайшей сетью кровеносной системы. И чёрно-белый рисунок этот, казалось, вот-вот оживёт и задышит.

Оголённую кожу чеха на груди и животе покрыли зябкие мурашки. Но, жутковатое лицо-череп не дрогнуло ни единой мышцей.

Фон Зефельд достал из-за пазухи пачку фотографий.

– Вот, все этапы – ловким движением пальцев развернул он листы в широкий веер. – Час за часом.

Везде там, крупным планом фигурировал Томаш Горак. На первом фото его лицо покрывали едва заметные чёрные штрихи.

На втором они удлинялись и становились жирнее. На третьем – соединялись меж собой, образуя контур рисунка.

Фарбаутр глянул на снимки лишь мельком. Отбросив папку с досье на лежанку, он медленно двинулся вокруг сидящего на стуле чеха, напряжённо всматриваясь в каждую графическую чёрточку столь изумительного, художественного изображения, покрывавшего его тело.

Жилы и вены органично срастались друг с другом. И разбегались во все стороны ручейками – вниз под одежду; и змейками по шее вверх, ныряя в густую шевелюру.

Не сводя с чеха глаз, Фарбаутр на ходу вынул из-за пояса чёрные перчатки. Как хирург, с резиновым скрежетом, натянул их на руки. И зайдя Гораку за спину, аккуратно раздвинул ему волосы на макушке.

В белом свете влажно блеснули толстые черви мозговых извилин, бок о бок тесно сплюснутых друг с другом.

Фарбаутр коснулся пальцем припухлой частички мозга. На краткий миг возникло ощущение, что оболочка сейчас мягко прогнётся и Горак вскрикнет. Но, палец уткнулся в твёрдую, черепную кость.

– Может это симпатические чернила? – предположил фон Зефельд. – Так ведь тоже… Не понятно как, почему проявились? Из-за скачка температуры тела?

Фарбаутр запустил пятерню глубже в шевелюру чеха. Под пальцами чёрной перчатки, в скольжении меж волос мелькнула глубокая борозда, разделявшая мозг на два полушария.

И то ли это были блики света… То ли рябь от движения тонкой кожи на голове… То ли игра воображения… Однако, рисунок мозга – едва заметно – но пульсировал, и шевелился, как мешанина спящих змей.

Фарбаутр подался ближе, склонился к самым волосам, и понял, что зрение его не обмануло. Извилины действительно сокращались и сжимались. Нарисованный мозг жил и работал!

Поглощённый этим невероятным зрелищем Фарбаутр извлёк из нагрудного кармана прямоугольную, сильную линзу. Поднеся увеличительное стекло к рисунку под раздвинутыми волосами, он увидел сотни тысяч микрочастиц – тёмных точек, из которых состояло изображение мозга.

Молекулы ли это, атомы, или ещё что – они находились в беспрестанно хаотичном мельтешении, напоминая муравейник.

С сумасшедшей скоростью все эти крапинки сцеплялись, расцеплялись, образуя новые соединения, линии и цепочки.

Фарбаутр чуть отстранил линзу, и его глазам предстала картина метаморфоз, происходящих с рисунком мозга. Движение частиц, соединение их и расщепление меняло изгибы борозд и извилин. Разглаживались округлости, и тут же возникали другие. Кора головного мозга то набухала, то опадала. Она перестраивалась в прямом смысле слова.

С внезапностью удара, Фарбаутра, вдруг, осенило!

«Теменная доля – мелькнуло в голове, глядя на рисунок спрессованных складок мозга в районе макушки. – Отвечает за осязание, давление и боль!»

В досье сообщалось, что чех не ощущает прикосновений, не контролирует свой взгляд. Ведь это результат повреждения теменной доли мозга! Или…