— Это он нанёс вам раны? — Спесивцев ожил, пригляделся к ссадинам на лице. Хитрый ход, скажу: «Да», — и он тут же поймает меня на лжи. Хоть раны и были получены тем же вечером, но наряд ППС составлял акт сдачи меня в участок, и все дефекты моей внешности на тот момент были бережно зафиксированы в протоколе.

— Нет, — уверенно ответил я, закатив глаза, морщил лоб, создавая видимость тяжелой мозговой работы. — В Филёвском парке что-то произошло...

Я совершенно растерялся, не знал, о чём врать.

— Что произошло? — Спесивцев хитро прищурился, оживился. Ну да, так я и сказал правду! Придумывать и расписывать нудную легенду не хотелось, а мой внешний вид говорил недвусмысленно.

— В парке на меня напали, я помню, что сидел на скамейке, кто-то ударил меня сзади, повалил на землю. Я не успел заметить, кто это был, но, по-моему, их было двое.

Первое, что пришло на ум. Ничего не знаю, ничего не видел, а даже если я там и был, то я спал. Старая сицилийская присказка пришлась как нельзя кстати. Я, конечно, мог бы то же самое рассказать и об инциденте в комнате дознания, но, как ни крути, там были свидетели.

— Значит, не сможете описать нападавших? — грустно осунулся ФСБешник, я помотал головой. — Ну, хорошо, что было в участке потом?

— Если честно, я так и не понял, что от меня хотел тот сержант, кричал всё про какого-то душегуба из парка, может, хотел выбить чистосердечное, но я же обычный законопослушный гражданин, просто оказался не в то время не в том месте.

Я не давил на жалость, но от слишком неприятной аналогии с прошедшим сном невольно передёрнуло. Если бы сейчас из какой-нибудь стены вылез очередной Инфернал, я бы точно наложил в штаны, конечно же, от удивления. Спесивцев понимающе закивал, нахмурился:

— Что было потом?

— А потом он что-то сунул себе в рот и стал задыхаться, — я глупо пожал плечами. Ну, действительно, не рассказывать же ему всю правду.

— И? — федерал ожидал услышать продолжение, важные детали, но мне нечего было добавить. Осколок наверняка уже в какой-нибудь лаборатории, под надёжной охраной. Его обязательно приобщат к делу, и про блестяшку можно будет забыть навсегда. С трудом, но я смог отнять его у инферналов, но тягаться с людьми, особенно когда у них столько огнестрельного оружия, мне уже не по зубам.

— И всё. Я не успел разглядеть, что он проглотил, позвал на помощь, прибежал рядовой и выломал дверь, — решил добавить после паузы, выдавил невнятную улыбку. — Сознание потерял, наверное, от истощения. Слишком много произошло за один вечер...

— Да уж, это точно, — раздраженно хмыкнул Спесивцев, он услышал далеко не то, что хотел. — Еремеев дал показания, что как только он ворвался в комнату дознания, вы потребовали, чтобы он освободил вас от наручников, когда он сделал это, вы зачем-то приложили к сержанту Николаеву руки. Зачем?

— Я попытался ему помочь, — ответил, не думая, здесь врать не было нужды, да и алиби железное, именно я отправил рядового вызывать скорую. — Я надеялся, что сумею выдавить эту вещь из его трахеи и спасти сержанту жизнь.

— Эту вещь? — ФСБешник не преминул уцепиться за слова. — Какую вещь?

— Я не знаю, ту, которую он проглотил, — я издевательски улыбнулся. Отвлёкся на приближающиеся шаги, донесшийся из коридора голос Борисыча. Он назвал номер моей палаты.

— Ну ладно, мой помощник уже здесь, повторите ему всё, что рассказали мне. Завтра утром вам придётся снова посетить полицейский участок, будем проводить следственные действия.

ФСБешник сверился с часами и, вежливо улыбнувшись, вышел в коридор. Вот уже действительно чего не хватало, так это пресловутых следственных действий, а я ведь ещё не придумал, как мастерски соврать куче прожженных следаков. Надеюсь, хоть Еремеева приведут, перстень Яра всё ещё должен быть у этого засранца. Яр. Сейчас мне действительно не хватало его совета. В палату вошёл уставший мужчина в потёртых джинсах, с черной кожаной папкой в руках. Замерев у порога, смерил меня скептическим, не предвещающем ничего хорошего взглядом.

— Доброе утро, — буркнул он, достал удостоверение, заговорил, скучающе смотря в пространство перед собой. — Я капитан Хмельницкий, мне поручено расследовать инцидент, произошедший сегодня ночью в полицейском участке на Сафроновской улице. Вы в курсе, что один из полицейских, что допрашивал вас, умер?

— Да, — мой голос неожиданно сел. — Он чем-то поперхнулся...

— Поперхнулся? — капитан изогнул бровь, открыл папку с делом. — Смерть наступила в результате асфиксии, верно. Вы знаете, что это было?

— В каком смысле? — в голову пришла только одна мысль, от неё похолодело в жилах кровь. Я напрягся, вспоминая Яра, как же не хотелось выкапывать труп сержанта.

— Вскрытие не нашло никаких посторонних предметов в трахее погибшего, — Хмельницкий с шумом закрыл папку, облокотился ею о поручень кровати, его взгляд навис надо мной тенью неприятной беседы. — Вы должны рассказать мне, что произошло в ту ночь в участке, всё до мельчайших подробностей.

— Я уже рассказал всё вашему напарнику, — я пожал плечами, кивнул в сторону коридора. Ну, нет, я тут что, птица-говорун, что ли? Хотя умом и сообразительностью отличался. Хмельницкий проследил мой взгляд, за приоткрытой дверью действительно было какое-то движение, люди в штатском незаметно обступали мою палату. Вот тебе и просто свидетель...

— К сожалению, придется повторить и мне, — капитан достал диктофон, поставил на тумбочку рядом с кроватью. Я тяжело вздохнул: как же меня угораздило вляпаться в эту историю? Яр, твою мать, куролесим оба, а отвечаю на неудобные вопросы потом только я!

Первый пациент.

Наверное, каждый целитель может в подробностях рассказать о своём первом удачном опыте излечения, чудесного избавления от приставучего недуга. О том незабываемом чувстве эйфории, которая способна надолго захватить разум. Ведь любая битва с болезнью — это дуэль, и когда ты наконец выходишь из неё победителем, навсегда меняется жизнь. Моим первым пациентом была обычная крыса с жесткой коричневой шкуркой и любопытным влажным носом. Я любил крыс, у меня их было много. Только настоящий крысовод может рассказать о том, насколько умны и преданны эти создания, но у них есть один минус — срок их жизни. На моих глазах умерло порядка трёх или четырёх этих зверьков, начиная с десяти лет моей жизни, и каждый раз это было мучительное осознание неизбежной смерти всего живого. Последняя крыса изменила мою жизнь, она поставила под сомнение всю необратимость жизненных процессов. Хотя когда однажды утром, кормя любимое животное с рук, я почувствовал до ужаса знакомые шишки на его брюхе, мысленно приготовился к тому, что происходило до этого со всеми его предшественниками. Стал уделять крысе больше внимания, кормить всегда до отвала и только самым вкусным, что мог найти в холодильнике. Прошло совсем немного времени, и эти шишки, напоминающие зашитую под кожу скорлупу от фисташек, раздулись до величины грецких орехов (лишь много позже я узнал, что так проявляется рак у животных). Я не мог остановить этот процесс, не мог повлиять на приближающийся конец, в один ужасный момент самая большая шишка прорвалась, образовав сквозной свищ в маленьком тельце бедной крысы. И когда счёт пошёл на часы, внутри меня что-то сломалось, я не могу объяснить, чем именно руководствовался мой разум, но он внезапно напрочь отказался смириться с тем, что моего друга скоро не станет. Я провёл первый целительский сеанс на полу, сидя у клетки моего друга, осознанно стараясь остановить распространение болезни. Впервые в жизни я доверился странному знанию, что сидело глубоко внутри. Ни разу не медитируя в своей жизни и не имея ни малейшего понятия, что это такое, во время сеансов мне удавалось на доли секунды погружать свой разум в необычное состояние, оно очень похоже на то чувство, когда дно уходит из-под ног и ты оказываешься на плаву. Ощущая совершенно другую плотность окружающей среды, тело балансирует на тонкой грани, где с одной стороны, вода стремится поглотить тебя, а с другой — выплюнуть на поверхность. Так человеческий разум работает с Лимбом, но тогда я и понятия не имел обо всём этом, единственное, что я твёрдо знал и чувствовал — это странные покалывания, которые фокусировались на кончиках пальцев. Прикасаясь к любимой крысе, я чувствовал, как хрупкому тельцу умирающего животного передавался импульс. Мне не были знакомы сложные биологические принципы работы организма, не знал я и нюансов лечения различных сбоев в этой работе. Самое первое, чему я научился — это передавать жизненную энергию. Крысе не требовалось многого, при наступлении странных приступов, при которых зверёк начинал задыхаться, он бежал ко мне из любой точки квартиры, прижимался к рукам, словно хотел слиться с моим телом. И каждый раз, передавая энергию, мне удавалось погасить агонию, раздуть угли угасающей жизни.