Ариадна повернулась ко мне лицом — все еще мокрым от слез, но уже холодным и рассудительным.

— Ты выбирал мужей и жен для всех моих сестер и братьев. Ты искал для них тех, с кем они в покое могут прожить долгие годы. Ничто другое не тревожило тебя…

Она попыталась улыбнуться и кивнула:

— Я доверяю тебе, отец. Я согласна. Надеюсь, он не попрекнет меня былым.

— Ты даже не спросила имени своего будущего мужа! — в отчаянии прошептал я.

— Мне сейчас неразумно выказывать норов. Ты прав, мне надо искать мужа. Я не вижу иного разумного выхода для себя. Не бойся, я буду благодарна ему.

Ариадна приблизилась, погладила меня по лицу горячими, мокрыми ладошками:

— Коль это успокоит твое сердце, скажи: так как же его зовут? Не Эммер ли это, с Анафы?

— Нет, дитя мое. Это твой спаситель, Дионис.

Ариадна отвела взгляд, закусив губу в кратком раздумье, и я видел, как покачивает она головой, но не смеет возразить, а потом склонилась передо мной и произнесла с достоинством, подобающим царевне, и покорностью, приличной почтительной дочери:

— Я согласна стать его женой, отец, и благодарна тебе за заботу.

Эгей. (Первый год двадцать первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Близнецов)

Свадьбу Ариадны и Диониса отпраздновали пышно и шумно. Жених, явившийся всем в виде Диониса Кироса — статного чернобородого мужа в венце из виноградных листьев, выглядел истинным сыном Зевса. Величественный и сдержанный, немногословный, но мудрый, он был истинным анактом рядом с моей дочерью. Ариадна, целомудренная и неприступная, как Паллада, восседала рядом с ним, и на губах ее играла едва заметная торжествующая улыбка гордой избранницы божественного жениха. Она выказывала свою радость и приязнь к Дионису. Но мне повсюду чудилась ложь. Спустя несколько дней я спросил у служанки, довольна ли ее госпожа браком и любима ли она супругом? Та с готовностью ответила, что Дионис ласков и обходителен с моей богоравной дочерью, но утром их ложе бывает едва смято, как будто Ариадна и Кирос прожили в браке многие годы.

Да и сам я, встречаясь взглядом со своей дочерью, видел в ее глазах небывалую доселе усталость и покорность судьбе — и только. Я молил Афродиту, принося ей щедрые жертвы, ниспослать им любовь и уповал на целительную силу времени.

С Лиэем мы, по существовавшему меж нами уговору, встречались только на людях. С той самой поры, как я передал ему согласие Ариадны на брак, он относился ко мне с почтительностью, приличествующей зятю царственного тестя.

Едва закончились свадебные торжества, я стал готовиться к войне с Афинами.

Узелки, затянутые на нити моей жизни, рвались один за другим. Накануне моего отъезда я узнал о гибели Эгея. Это случилось около полудня, когда Гелиос вывел свою колесницу на проторенную дорогу, и его лучи падали отвесно на землю. Мы приносили жертвы Зевсу, Аресу и Посейдону. Внезапно небо опрокинулось на землю, стремительно понеслось на меня, я взлетел над морем и заскользил над его виноцветной гладью, как сокол.

Позади уже остались Киклады, Эгина, и я видел знакомый до боли берег — корабли в гавани Пирея, людей, повозки, ползущие к Афинам, неприступный акрополь. Я опустился на стену крепости и увидел Эгея.

За эти годы афинский басилевс, сын смертных, постарел. Волосы его, некогда густые и русые, стали белыми — такими же, как мои, а когда ветер взъерошивал их, то мелькала розовая кожа на голове. Его мощная спина сгорбилась, а мускулистые плечи поникли, но я охотно верил, что этот человек еще крепок и подвижен, и невольно попытался вспомнить, сколько же ему лет. Кажется, без малого восемь девятилетий. Старый лев.

Басилевс стоял, опираясь на трость, и внимательно вглядывался вдаль, в сторону Пирея.

На стену поднялся молодой слуга с креслом и скамеечкой для ног. За ним спешила девушка с большим опахалом.

— Господин мой, сядь, твои ноги уже не столь сильны, чтобы ежедневно утомлять их, простаивая от рассвета до заката на стене, — с поклоном произнес юноша.

Эгей повернулся к нему.

— Дитя, — хриплым, но все еще властным голосом произнес он. — Дитя… Твои глаза острее моих. Постой рядом со мной. Ты скажешь мне, если появится корабль, на котором отправился к Миносу на Крит мой сын.

— О, великий анакт, — ответил юный слуга, — в Пирее ждет гонец. Едва корабль появится, он устремится сюда, и ты будешь знать о возвращении твоего сына ранее, чем корабль пристанет к берегу!

— И все же, — произнес Эгей, — стой рядом и смотри. Твои глаза остры, как у сокола, ты увидишь, под белым или под темным парусом возвращается корабль.

Юный слуга почтительно склонился, но на лице его отразились раздражение и тоскливая обреченность. Похоже, не первый день ему приходилось всматриваться в морскую даль.

Эгей опустился в кресло. Девушка-рабыня привычно замахала опахалом над его головой. Никто не смел нарушать тишины. Басилевс Афин напряженно всматривался вдаль — и уже не первый день, судя по покрасневшим, слезящимся глазам под морщинистыми черепашьими веками.

И тут я увидел за его спиной безобразного старца с черными, зловещими крыльями. Скорбно опущенные углы рта, погасшие, словно подернутые пеплом, слезящиеся глаза, согбенная годами спина. В одной руке у него был чадящий потушенный факел, а в другой — кремневый нож.

Танатос… Бог смерти.

Семеня на слабых ногах, он подошел к Эгею и срезал с его головы жидкую прядь волос. Руки его старчески тряслись. Вот он увидел меня, усмехнулся беззубым ртом и согнулся в изысканном, церемонном поклоне. И вдруг игриво подмигнул, словно похотливый любовник, назначающий мальчику скорое свидание. На мгновение безобразные черты его лица изменились, в тусклых серых глазах мелькнул юношеский огонек, и мне подумалось, что коли Танатос не явился в мир старцем, то некогда был необычайно красив. Но от его юной прелести осталась лишь слабая тень. А потом он взмахнул крыльями и с проворством ласточки взмыл в радостное, по-весеннему голубое небо, стремительно описал над Акрополем петлю и исчез.

На море показался корабль. Эгей приподнялся в кресле, неловко вскочил, прихрамывая, поспешил к краю стены. Я невольно метнулся туда же.

Поднявшись на невысокий парапет между зубцами, Эгей стал вглядываться. Раб тоже напряженно уставился в морскую даль.

— Кажется, тот самый корабль, великий анакт, — неуверенно произнес он.

— А парус?! — хрипло спросил Эгей.

Мальчик приставил к глазу неплотно сжатый кулак:

— Я не вижу, анакт.

Но старик, чьи глаза с возрастом стали дальнозоркими, уже все разглядел сам.

— Темный!!! Темный парус… — прошептал он побелевшими губами. — Темный парус!!!

Он оглянулся, словно ища у кого-то поддержки, потом, закрыв лицо руками, глухо застонал и сделал шаг вперед, в пропасть…

Забыв о том, что я лишь бесплотный дух, я кинулся удержать его, но не смог: плечи старика выскользнули сквозь мои плотно стиснутые руки, и он грузно полетел вниз. Тело его глухо стукнулось о камни и, отскочив, покатилось вниз, под откос, бесформенное, окровавленное.

Мальчишка и девушка отчаянно завопили, призывая людей, а в моих глазах мир снова покачнулся. Я увидел вблизи корабль, разительно похожий на тот, что заходил в гавань Амонисса. Но это не был корабль Тесея! "Эгей ошибся…" — мелькнуло в голове. И я очнулся на ложе в своих покоях. Вокруг толпились слуги, суетился лекарь. Пахло кровью — должно быть, мне отворили жилу. Покосился на руку: действительно, она была перевязана.

— Анакт пришел в себя… — шелест многих голосов пронесся по покоям. Вопреки тревоге слуг, я чувствовал себя вполне бодро.

— Это не нездоровье. Боги говорили со мной, — властно объявил я и прикрыл глаза, вспоминая свое видение. Суета в покоях мешала. — Оставьте меня одного.

Все потянулись прочь. И только Ариадна не подчинилась, присела на край ложа. "Я же просил Лиэя увезти ее с Крита до моего отъезда!" — мне стоило больших трудов скрыть свое раздражение. Я взял ее маленькую ручку в свою ладонь: