— Города, Минос, невозможно взять иначе, чем долгой осадой или обманом, — говорил он. — Не люди, но боги складывали их стены на неприступных скалах. В каждом из акрополей имеется запас пресной воды и амбары, где царь сохраняет зерно. Если начнется война, то анакт поспешит затвориться в крепости.

— Но разве надолго хватит его продовольствия? — поинтересовался я. — Ведь царства Аттики и Пелопонесса не столь изобильны, как Крит, а и в нашем дворце вряд ли найдется запасов больше, чем на три года. Ведь если враг приступит к стенам города, в нем поспешат укрыться жители окрестных сел.

— Вовсе нет, — покачал головой Вадунар. — Умный царь не пустит землепашцев и пастухов в город, чтобы они расточили его запасы в один год, вместо того, чтобы растянуть их на два или три урожая. Пусть чернь укрывается в горах и лесах. Зачем кормить того, кто не умеет держать оружие? Потому разумно, узнав об угрозе войны и осады, отослать из города женщин и детей.

Я пощипал подбородок.

Вадунар же продолжал:

— Я рассказал тебе о том, что разумно сделать твоим врагам, Минос, анактам городов Аттики и Пелопонесса. Теперь поговорим о твоём войске. Осаждая город, будучи на чужой земле, ты не можешь чувствовать себя спокойно. И остается только одно. Если ты желаешь, чтобы крепость быстро стала твоей, не следует надеяться на мощь и силу. Лишь на ум. На твою хитрость. Или на предательство кого-нибудь в городе. Не стоит жалеть золота для этого. Так ты сберегаешь своих воинов. Можно действовать и хитростью. Но это — менее надежно. Например, сделать вид, что ты отчаялся взять город, и уплыть прочь, а потом внезапно вернуться и захватить врага врасплох, во время всеобщего празднества. Или проникнуть в акрополь под видом купцов, странствующих рапсодов. Послушай, вот какую славную хитрость придумал анакт Данай. Он бежал от своего брата Эгипта в Аргос, но и там враги настигли его. И сыновья Эгипта осадили город. Тогда Данай смог договориться с юношами, чтобы устроить их брак со своими дочерьми. Но в первую же ночь после брачного пира дочери Даная перебили предводителей вражеского войска!

Меня передернуло от вероломства — и Даная, и его дочерей. Но Вадунар был явно восхищен находчивостью аргосца. Я не выдержал:

— Но ведь это подло! И глупо! У Даная имелась возможность союза! Брак его дочерей мог бы породить мир, Вадунар! Это мерзко!!! Преступно войти в доверие и действовать своими дочерьми, словно цепными собаками, лишенными человеческого разумения! Неужели ни одна из женщин не возмутилась и не ослушалась отца?

— Одна, Гипермнестра, пощадила своего мужа Линкея. А тот, спасшись бегством, собрал силы и убил Даная!

— Поделом, — буркнул я. — Не убей старик его братьев, может, Линкей не пролил бы кровь дяди! Полагаю, сын Эгипта расправился со стариком, как мужчина, а не подобно подлой бабе, что тайком подкладывает змею в постель неугодной ей наложнице?

— Ты зря отвергаешь мои наставления! — не соглашался Вадунар. — Запомни: можно верить бывшему врагу лишь тогда, когда он мертв! И когда ты расправляешься с врагом, хороши любые пути: слабости врага твоего — твоя сила.

— Скажи, что ты пошутил, Вадунар! — не унимался я. — Неужели дружеские или любовные клятвы для тебя ничего не значат?

— Значат, когда я даю их другу, возлюбленному или союзнику. И всего лишь пустые слова, если я говорю их врагу!

Он гордо вскинул голову. Меня передернуло.

— Боги когда-нибудь покарают тебя за ложные клятвы! — прошептал я.

— Я не клянусь ими, — рассмеялся Вадунар. — В конце-концов, можно заранее испросить у богов дозволения на хитрость.

— И твоя покровительница, ужасная и мудрая Паллада, по-твоему, дозволила бы такое? — охнул я.

— А боги, по-твоему, лишены коварства, Минос? — язвительно растянул губы Вадунар.

Возразить было нечего. Мой дед Кронос тоже оскопил Урана не в честном бою, да и поединок Зевса с породившим его был далеко не состязанием двух силачей. И еще мне не хотелось ссориться с Вадунаром. Я был слишком привязан к нему, потому и вздохнул примирительно:

— Я рад, что я — твой друг.

Вадунар улыбнулся своей невозмутимой, змеиной улыбкой:

— Мир суров, Минос. Если погибнет сильнейший, то и более слабые не выдержат. Потому разумно пожертвовать слабыми, чтобы сохранить сильных. Разумно устранить угрозу, чем все время бояться удара от уцелевшего врага. Это жестоко, но это — так.

О, конечно, я, страстный охотник, знал повадки животных и поспорить с этим суровым и простым законом не мог. Это так же неоспоримо и разумно, как поступок орлицы, безжалостно выкидывающей из гнезда самого слабого птенца, чтобы выкормить оставшихся истинными анактами птиц. Но что-то в сказанном претило мне до глубины души. Я, однако, смолчал. В конце-концов, мне предстояло стать царем, и наставления Вадунара имели смысл. Но сердце моё не принимало этого!

Надеюсь, Вадунар всё ещё друг мне. Хотел бы я знать наверняка. Потому что расстались мы с ним нехорошо.

В ночь, предшествующую началу нашего позорного похода, он явился ко мне в покои. Я не спал, размышляя о грядущих делах. Отослав стражу прочь, я кивнул на пустующее кресло возле изящного египетского столика.

— Садись, Вадунар, сын Энхелиавона. Что привело тебя ко мне в столь позднее время?

— Послушай, Минос, — произнес он, глядя исподлобья мне в глаза. Он намеренно назвал меня только по имени. Я позволял ему так обращаться к себе, это было знаком моего особого расположения. И Вадунар временами пользовался этим правом, когда хотел попросить о чем-то особо важном или сокровенном. — Я умоляю тебя, выслушай меня не как гепета, но как старого друга, которого боги не обделили разумом. Сегодня на совете я много раз пытался говорить анакту Крита, что задуманное им дело — безумие. Но он не слышал меня. Не знаю, почему. И я пришел в надежде, что смогу отговорить тебя как старый друг. Разве я советовал тебе дурное, Минос?

Я ничего не ответил. Предводитель промахов повернулся ко мне и заговорил тихо, почти шепотом, отчетливо произнося каждое слово и глядя прямо в глаза.

— Ты — царь, Минос. И если ты чем-то прогневишь богов, то за твои грехи ответит весь народ Крита. Ты можешь предугадать, какие кары нашлет на остров Бритомартис? Или ты думаешь, что народ этого острова даст в обиду свою владычицу? Пойми, ты, не успев взойти на престол, восстановишь всех против себя.

— Ты всё сказал? — перебил я его сухо. — Я знаю, что может ждать меня. Но я уже ответил гепетам, что выполняю волю своего отца! Отца, на чьё могущество уповаю, и только оно служит мне защитой и оправданием самых отчаянных и дерзких дел. Ты не первый год знаешь меня. Я уже давно не безрассудный мальчишка. И никогда, слышишь, никогда (я на мгновение утратил напускную невозмутимость, но совладал с собой) не решился бы подвергнуть немыслимым карам разгневанных богов народ мой, который люблю, как своих детей! Но Зевс приподнял передо мной завесу над будущим. И мне ведомо, что гнев Бритомартис не коснется людей этого острова. Мне придется вынести многие тяготы. И мне будет нужна верность моих друзей. Каждого. И особенно твоя, Вадунар, мой друг и предводитель промахов!

Мой собеседник едва заметно нахмурился, но, веря в силу разума и убеждения, ни на миг не утратил спокойного, ровного тона:

— Я слышал это, Минос. Но ведь ты умён, боги обучали тебя. Я не могу понять, почему сын Верховной жрицы не знает, что Зевс-Лабрис никогда не был владыкой этого острова? Синекудрый Посейдон — вот тот бог, что искони был супругом Бритомартис, и только Богиня может дать власть царю Крита. Равно как только она дает жизнь, урожай, благополучие во владениях своих. Разве справедливо, вторгнувшись в дом, отнять у хозяина жену и отдать её гостю?

— Гостю?! — задохнулся я от возмущения. — Послушай, разве тебе не ведомо предание, что Зевс, спасший своих братьев из утробы Кроноса, по праву был признан анактом среди богов?

Вадунар покачал головой:

— Я не раз слышал это от заезжих аэдов, до которых ты большой охотник вместе со своим братом Сарпедоном. Но что-то я не припомню, чтобы такие песни и гимны пелись у исконных критян. Послушай, Минос. Ты ведь рожден здесь и вскормлен сосцами самой Бритомартис! Почему ты поступаешь будто чужой этой земле? Ты держишь себя, как завоеватель, но не законный владыка в этом царстве!