Ночью произошло возгорание в городской больнице, и тот район наполнился запахом прожаренного мяса человеческих тел. Спаслись единицы умеющие передвигаться без каких-либо проблем на своих двух. Прикованные к постели, запаниковавшие, подключенные к аппаратам искусственного проветривания легких приняли свою смерть «мужественно» как позже написали в газете.

Говорят, языки пламени задели и крыло детского отделения больницы.

Очередная черная дата в истории существования города Дерри.

Он не удивлялся, но всю ночь не мог сомкнуть глаз в дешевой гостинице, слыша вой сирен. Он задумывался о судьбе тех, кто умер и представлял себя на их месте, вглядываясь в тени и блики на стенах после очередной проехавшей мимо машины. Ночь всегда прессом давила на сознания, играя с нашими страхами, но в Дерри это ощущалось особенно сильно.

За глаза он назвал это «синдром Дерри».

И после бессонной ночи, садясь за руль, он планировал передернуть пару раз на загруженное порно благодаря wi-fi свободного доступа в гостинице и пропустить парочку ебучей смеси энергетика и кофе с временным интервалом в двадцать минут. Но стоило отъехать от Дерри на считанные дюймы, как под колеса бросилась эта девица, которая как нельзя лучше подходила под описание местного контингента. Эдакая потерянная дочь Дерри высранная людишками этого города.

Если бы от нее несло мочой или запахом немытой вагины и потом, то он даже не впустил бы ее в салон, но она просто выглядела помятой. Не без помощи жизни и Дерри.

— Откуда ты? — ему было откровенно похуй, что не скрывалось в голосе.

— Бостон.

Чем дальше они были от Дерри, тем меньше Молли могла вспомнить хоть что-то.

Дерри, Дерри, Дерри.

Какое странное название для города. Когда-то там ей выпадало проводить свои летние каникулы, но потом бабушка и дедушка умерли, а их прах развеяли в Канаде.

Жизнь не существует за пределами Гудзона.

У нее есть сестра Джейн, которая умерла в семнадцать лет. Всего семнадцать. Наверное, умерла от рака. Бич современного поколения.

— Штаты или Англия?

— Массачусетс. Там рядом еще Куинси и залив Кейп-Код.

— Да, точно. Любимое место туристов, что не протолкнуться коренным американцам. Был там раз или два. Люблю бостонские хот-доги. Они вкуснее, чем на матчах в Нью-Йорке. Ну, знаешь, возможно, то, как «Янкиз» размазывают по стенке куда приятнее, чем хот-доги.

Он ненавидел вылазки с семьей, когда жена трахала мозг, а теперь праздновал каждую годовщину развода бутылкой пива или выходом в бар. И девка этим молчанием напоминала бывшую жену, когда та обижалась на какую-то хуйню и молча смотрела за дорогой.

— В Дерри проездом?

— Сестра умерла. Я приехала к ней, — Молли сказала это слишком легко потому, что уже знала это откуда-то и смирилась. Как вообще выглядела сестра? Наверное, также как и она сама только младше. — Как вы думаете, какой город дальше всех от Дерри?

— Понятия не имею. Новый Орлеан? Портленд, Орегон? Лос-Анджелес? Ебись он конем.

(Там жила бывшая жена с новым мужем в прошлом известным диджеем с радио)

Достаточно городов, которые далеки от этой клоаки. Но я сам с Конкорда и знаю эти земли от и до. Прародители занимались укладкой дорог во время кризиса и позже здесь обосновались. Помню я часто ездил в Манчестер со школьными экскурсиями…

И он стал рассказывать историю своей неинтересной серой жизни, которая была как у всех. Женился на подружке с колледжа, двое детей, неудачный брак, развод, смерть родителей, заработок на жизнь при помощи «баранки» и повторяющиеся пейзажи.

Молли слушала его краем уха, думая о тех, кто родился, прожил жизнь и умер в Дерри, а после стал доказывать, что существует какая-то вечность в этой жизни. Истории повторяются, когда ты мертв и погребен.

Необъятное и неощутимое время не останавливается и не позволяет изменить свой ход.

Сквозь приоткрытое на четверть окно врывался первый осенний холодок, приглашая начать все сначала. В подаренном забвении было что-то хорошее, например, Это. И под «Этим» понималось начало нового времени, лишенного какой-то неурядицы.

Никаких больше временных петель и долговых тюрем.

Молли дала себе слабину под конец года, решаясь, что в следующем все будет иначе. Она займется танцами, а после начнет преподавать хотя бы что-то. Или уйдет в розничную торговлю какой-нибудь парфюмерии или косметики. Продавщица звучит не так уж и постыдно.

Она подымет старые связи, отыщет телефонный номер папули Юстина, возможно, отправится в Париж и еще не раз напьется и перед каждым последующим шотом текилы будет театрально креститься, возводя глаза к небу, веселя окружающих, но в сердце что-то кольнет, напоминая о постыдном пробуждении на помойке.

Ригс не вспомнит ничего о Дерри в ближайшие двадцать семь лет. Не вспомнит ни одной половой связи, когда в первую неделю проживания в Новом Орлеане приобретет страховку, а на медицинском осмотре в гинекологическом кресле пожмет плечами на вопрос: «Было ли это изнасилование?»

Нет.

Наверное, нет.

Возможно, разум заблокировал это как нечто дурное. Такое же случается с жертвами изнасилования? Они забывают все кроме обезображенных страстью и увлеченных процессом лиц своих насильников.

Ей поставили бесплодие почти сразу, утешив, что это лечится. А еще много детей нуждаются в заботе и любви матери.

Молли было наплевать.

Бесплодие и бесплодие. Дети и дети. Нет и не надо.

Она просыпалась, задыхаясь от ночного кошмара, где был сам Дьявол и какие-то дети. Девочка без ноги знала ее имя и твердила куда-то вернуться. Но уже утром все отступало, и Молли лишь пожимала плечами на вопросы очередного любовника, которых она меняла с завидной частотой.

И будучи тридцатилетней или сорокалетней она не замечала признаков старения, надеясь, что ей будет подарена вечная молодость.

Раньше и дня не проходило, чтобы Молли Ригс не вспомнила своего отца бесчеловечно вырванного из жизни одиннадцатого сентября. Его светлый лик принялся стираться из памяти, когда ей перевалило за тридцать пять.

Она приезжала в Нью-Йорк, игнорируя штат Мэн на карте и в электронных табло международных аэропортов, и думала о том, что когда-то этот город — Большое яблоко — был ее домом.

Мемориал больше не нес того сакрального смысла как раньше. Молли отыскивала выбитое имя отца, вспоминала его живым и горько улыбалась, думая, о том, что он так многого не узнал в этой жизни. Она видела туристов, которые с задумчивыми физиономиями высчитывали, сколько лет прошло с 9/11, а еще матерей, что не позволяли детям касаться этих имен, словно холодный гранит мог быть живым и обидеться на такое отношение к себе. Для этих случайных людей жертвы были теми же случайными людьми, которым не повезло оказаться не в том месте. Но для нее этот мемориал был той тонкой материей, когда она не видела и не слышала отца, но чувствовала его присутствие здесь, в Нью-Йорке.

Когда-то здесь жил не совсем везучий Юстин, сбежавший из Сербии к лучшей жизни.

Они увиделись в тот же год, когда Молли перебралась в Новый Орлеан. Он постарел, прибавил седины (если это еще было возможным) и пигментных пятен на лице, но сразу узнал ее.

« — Думал, что ты забыла старика.

— Ну что ты! Никогда »

Его акцент никуда не исчез, как и та отцовская доброта во взгляде, мягкость рук и нрава. Его жена все также не знала английского, чтобы поддержать беседу и лишь изредка вставляла отдельные фразы, не вписывающиеся в контекст разговора, и одаривала улыбкой. Не такой теплой и ничуть не материнской.

Юстин умер от рака легких через пару месяцев, породив в Молли страх и уверенность, что она умрет от того же заболевания. Его жена вернулась на родину не в силах поддерживать прежний уклад и купить рулон туалетной бумаги без помощи других. Ригс попросила ее писать ей хоть на ломанном английском, хоть на сербском языке. Даже купила пачку марок, чтобы та не тратилась на купоны и не обменивала их на почтовые марки.