Сейчас, наверное, следовало бы похлопать его по плечу, ободряюще, мол, ерунда, расслабься, все будет отлично. А будет ли? Салли не могла ответить на этот вопрос даже самой себе, но верить во что-то светлое следовало бы. Кто ей говорил, что все у нас в голове? Или никто?

Артур нажал на кнопку вызова лифта. Он выглядел удрученным. Ее компанией, почтовым ящиком, матерью и чем-то еще. Следовало бы оставить его одного, но пасовать, бежать обратно, сказать, что она передумала? Салли вспомнила, как в старшей школе подрабатывала сиделкой у соседей, кажется, Петри или Роджерс. Она активно флиртовала с мужем бедной домохозяйки Лоры, которая вечно переваривала рис. Как же его звали? Роб? Стив? Аллен? Он поцеловал ее лишь однажды, когда Лора ушла играть в бридж с другими женщинами. И Салли, и этот приятель понимали, что миссис Роджерс солгала и никто уже не играл в бридж, но, наверное, это и было самым ценным.

А потом они переехали.

Или она переехала. Неважно. Кто-то переехал и не было в памяти ни Петри, ни Роджерс, ни даже Лоры. Они стерлись, словно никогда и не существовали.

К чему же все это заиграло в памяти свежими красками, точно было вчера? Салли никогда не пасовала перед дверьми этой семьи, напротив, наверное, сама бы прыгнула на коленки главе семейства и обхватила бы его жилистую шею тонкой рукой. Ни на грош не милая, банальная и пошлая фантазия — школьница и мужчина на грани кризиса.

«Но до чего ж ты хороша», — однажды прошептал он, дыша на нее водкой вперемешку с вишневым соком. «Как жаль, что я уже не так молод!»

От него пахло еще и леденцами. «Винтергрин». Она носила эту жестянку раньше на дне сумки.

В лифте пахло мочой и немытым телом. Вот она ваша программа, мистер Уэйн! Посмотрите, как живут те, кто не могут построить себе отдельный особняк и охранять клочок земли двадцать четыре на семь.

— Стойте!

Артур среагировал куда быстрее, чем она, смотрящая за тем, закрывается дверь лифта. Салли бы молча поехала вверх, плевать вообще, а мистер комедиант благородно придержал ногой, не жалея начищенных туфель.

Женщина с ребенком на руках залетела во внутрь со словами благодарности. Поздновато для прогулки. Брошенка с прицепом. Салли оценивала ее с ног до головы с плохо скрываемым отвращением. Нищета везде нищета. Девочка на ее руках уже спала, а женщина, молодая мамочка, выглядела крайне измученно. Хотя, черт побери, ее прическе Салли позавидовала. Всегда мечтала иметь в себе каплю африканской крови.

Артур смотрел на нее с интересом.

Она почувствовала укол зависти и… ревности? Будь она, Салли Райан, угнетаемой веками афроамериканкой с ребеночком на руках, то тоже представляла бы интереса больше? Это как орденами себя увешать.

«У меня рак!» — воскликнет оппонент, а ты шлепнешь ладонью по колену и парируешь: «А у меня два!»

Райан еле сдержалась, чтобы не захихикать. Ничего смешного.

Женщина вышла на том же этаже, что и они. Дочка на ее руках все еще спала. Если бы Салли не сделала аборт, то была бы такой же. Вряд ли бы ребенка подняла на руки, она и бутылку с джином, то удержать, не расплескав, не в состоянии.

Флек шаркающими шагами направился к двери, мучаясь с хлипким (на первый взгляд) дверным замком.

Мрачная и прокуренная комната навевала ту же грусть, что и собственное пристанище. Забравшись на чужую кровать с ногами, Салли первым делом включила телевизор, случайно сбросив рукой газету об убийствах в метро. У нее дома такая же. Ток-шоу, фильмы тридцатых, новости. Готэм охвачен огнем, несогласованными митингами, криками, трещащей по швам политикой Уэйна.

Мы все клоуны.

Салли устало прикрыла глаза. Проклятый город. Надо убираться отсюда.

По одному из кабельных каналов шел «Милдред Пирс». Мать Джона любила этот фильм. И ее мать тоже его любила, и «Любовь в бегах» тоже. (1)

Постель пахла старческим телом, лекарствами и одеколоном. Хотелось вдохнуть другой запах. Стирального порошка, мужского дезодоранта или дыхание Роджерса после пары конфеток «Винтергрин».

Зря она сюда приехала, но Артур не приставал к ней. Не пытался раздеть, погладить промежность или запихнуть язык ей в рот. И это, конечно, хорошо. Но не хотелось бы увидеть его с утра. Проснуться и увидеть, как дрожат его ресницы, как вздымается грудная клетка, услышать чужой храп.

Голова слишком тяжелая, чтобы резко дернуться, переместиться в другую комнату, усесться за обеденный стол и подпирать подбородок кулаком. Боги. Чертовы ресницы. Надо перестать их клеить, перестать прятаться за масками.

Рядом послышалась возня. Артур, очевидно, размышлял над тем, стоит ли ему присоединиться, лечь рядом или, боже правый, притянуть ее к себе. Он ограничился тем, что выключил телевизор, а после чиркнул колесиком зажигалки.

Запах благородной старости отступил перед табачным дымом.

Она притворялась, что спит, чувствуя, как старый матрас чуть прогнулся под чужим весом. Чужое тепло, чужое присутствие. Чуждо.

Салли крепче зажмурилась, зная, что в темноте этого не различить. В ярких пятнах она видит их. Лица, лица, множество лиц, они не отпустят, не растворятся сизым облаком, не оставят в покое.

Одержимость.

_________

(1) Золотой нитью в моих работах фигурирует старая любовь к Джоан Кроуфорд. Но клянусь, что название работы не имеет никакого отношения к одному из ее проектов.

Комментарий к

Если Вам не нравится глава, то… я разделяю ваши чувства)))

Немного пропала потому что была.. где? Правильно, в ебаном алкогольном трипе, но в свое оправдание скажу, что не так уж и долго.

Прошу прощения за длительную задержку и то, что исчезла с радаров. Произошло много событий: трагикомичных, странных и не поддающимся объяснению.

Отдельная благодарность за слова поддержки. Они были очень нужны в тот момент.

p.s В примечаниях нервный срыв. Я описывала и описываю это так, как было когда-то у меня. Sorry not Sorry.

========== Часть 7 ==========

Понедельник начался в субботу, которая теперь была настоящей субботой, а не каким-то еще днем среди недели, которому по ошибке присвоили это название.

Салли медленно покачивалась на стуле, завалив его на задние ножки. Она подумывала через пару недель купить в аптеке тест на беременность, ну, так, забавы ради или же по старой памяти. Те события, которые никак не поддавались объяснению или еще чему-то, Райан предпочла не вспоминать, будто бы их и не было. Как и прошлого, в принципе. Застряв в этом промежутке настоящего, она уже вторые сутки пыталась найти в себе силы, чтобы придумать занятие по лучше, нежели наблюдать, как с каждым днем темнеет все раньше, и эта отвратительная студия погружается во тьму.

Тем утром, когда Салли оставила Артура и его конуру, окутанную меланхолией с душком лекарств и старческого тела, она окончательно потеряла себя. Или ей так показалось, что последняя значимая, в самом деле, вещь в жалкой жизни обесценилась. В почтовом ящике без указания фамилии, лишь нацарапанным номером квартиры, в окружении агитационных листовок, нескольких счетов и парочки смятых телеграмм, точно набухший труп папаши, — Господь, душу его упокой, — заполнял пространство большой белый конверт от Уоррена. Никакого тебе «лично в руки Салли Райан» или же грифа «конфиденциально», «не кантовать» или что еще следует писать на ценной корреспонденции?

Сложенное вдвое свидетельство о расторжении брака и крошечная записка с текстом: «Теперь довольна?».

Разведена.

Салли Райан официально была разведена, и теперь со спокойной душой могла говорить, что никому не принадлежит. И никому больше не нужна. Родственников ни по крови, к которым следовало бы бежать за советом, родственников по бумажке, глупому штампу и колечку на пальце тоже.

Ни работы, ни друзей, ни семьи.

Она сказала, что приехала сюда разводиться, зачем-то продолжила наслаждаться прошлым, а теперь, прижимая к себе горсть пепла, звавшуюся собственной жизнью, оставалась на грани.

На грани того, чтобы завтра же, блять, выйти в окно, устроиться на холодных рельсах, встретить смерть, словно старого друга и навсегда уйти за ней.