В третий раз… Ох, третий был самый ненавистный.

Салли спросила разрешения водителя курить в салоне. Тучный пожилой мексиканец поймал ее отражение в зеркале заднего вида, а после обернулся назад и пожал плечами, мол, делайте что вздумается, юная леди, но не испортите обивку, Христа ради.

Она скрестила пальцы в кармане пальто. Клянусь, клянусь, клянусь. А после опустила окно, пренебрегая разумом и логикой, что там, мать вашу, мусорная забастовка, помои, запах чего-то жженого, что используют бедняки для своих костров, гнилой осенний ковер и октябрь.

Выдохнув струю дыма, Салли прикрыла глаза. Если долго вслушиваться в тишину, то она все еще слышала тот звон. Звон, который настиг ее на пятом этаже восточного крыла больницы в старой части Готэма.

Они пили так много, не ели днями напролет, а потом эта дурацкая задержка. Она сходила просто, чтобы развеять собственные домыслы, лишний раз убедиться в том, что это все нереально.

«Поздравляю, мисс, — старая жидовка Розентайн поправила очки, что почти соскользнули на кончик носа. — Вы беременны».

Это прозвучало как… Как объявление войны, как поздравление с чумой или тем, что ей осталось жить двенадцать часов от силы. Но елейный голос пытался допустить интонацию счастья, мол, вам так повезло, а может и повезет, если после выпитого, выкуренного и принятого… Вы не родите какого-нибудь урода на потеху публике. Подумать только… Она и молодая мамочка.

Салли знала, что сделает аборт. Они не планировали детей, не предохранялись, но и не думали об этом. Как-то не до этого было. Ее перенаправили в это восточное крыло, ожидать казни, думать за двоих, за того, кому не суждено будет родиться. Джон был на грани того, чтобы отправиться в Аркхем, в какое-нибудь отделение, где, по словам знакомых, был хороший психиатр с уклоном в зависимости. Не только алкогольные, но это уже мелочи.

Она слышала этот звон, который таился в тишине, звон, когда пустая ампула стукнулась о металлическую гладь тележки с препаратами, как стучат пальцы по основанию шприца, избавляясь от последних пузырьков воздуха. Ей сказали, что это будет не больно.

Так и было, пока не отпустило. Что она наделала?

Ей надавали рецептов, сказали о том, что может еще начаться кровотечение (но это в самом-самом худшем случае), что следует все-таки следить за качеством контрацепции, гигиеной и прочее.

Джон лежал на их диване в одежде, свесив одну ногу на пол. Его рот был слегка приоткрыт, на подушке небольшие капельки слюны. Салли острым краем лодочки отодвигала бутылку за бутылкой (0,25 и 100 мл), что выстроились в шеренгу по стойке, точно те мешали чему-либо. Тишина была такой же. Она прилегла рядом, не раздеваясь, чувствуя ноющую боль и нечто противоречивое: освобождение и грех. Джон притянул ее во сне к себе, потная мужская ладонь оказалась на плоском животе.

Грех останется с ней навсегда.

Когда такси остановилось у этого здания, Салли хотелось сбежать. Пятиться назад, повторять отрицание, точно молитву, и не оборачиваться назад. Она присела на бетонные ступени у запасного выхода, игнорируя пустые скамейки. В четвертый раз Джона отправили сюда на принудительное лечение. Можно сказать, что заковали в смирительную рубашку, пока она приезжала сюда, смотрела, как препараты делают из него овоща, вздрагивала, когда видела тех, кто бормотал нечленораздельные звуки. Последний этап перед психбольницей — шестой этаж, корпус С, западное крыло.

Она тяжело выдохнула, закурила и опустила голову ниже, всматриваясь в то, как поблескивают лужи бензина в лучах фонарей.

Когда настал четвертый раз, она впервые подумала покончить с собой. Представила в красках, как поезд переедет ее на две части, как позвонят теперь уже не ей, Джону, его семье, его плаксивой кузине, и скажут: «Сэр, вашу жену переехал поезд. Нужно явиться на опознание».

И тогда бы Джон, бедный запойный муж, прошелся бы по пустым комнатам, произнес бы в пустоту: «Сал, мне тут сказали, что тебя переехал поезд. Сал?», а она бы уже остывала, черт возьми. Органы наружу, кровь, испуганное выражение лица.

В воспоминаниях матери говорили именно так.

Салли покачала головой. Зачем она приехала сюда?

Нет, не в больницу, не к Артуру, которого не знает, и уже ставит под сомнение его реальность. Зачем она вернулась в Готэм? Город, что пожирал ее воспоминаниями, город, где прошлое первого звонка перекликалось с реальностью, захлестывало и топило, надеясь, что однажды убьет навсегда.

На стойке информации она попыталась выяснить в каком отделении находится миссис Флек.

Инсульт. Это сердце? Кардиология? Или что-то в голове?

Ей указали на интенсивную терапию и добавили, что мисс Флек никого не принимает, и вообще желательно быть бы родственницей.

Четвертый этаж. Будто бы что-то промежуточное между двумя этапами ее жизни. То самое начало, которое она почему-то перепрыгнула. Салли с ужасом смотрела на эти блеклые стены, радовалась, что в лифте ехала одна и случайно не оказалась на пятом или шестом этаже, где пролила слишком много слез. На четвертом этаже тише, мрачнее, слышен треск и что-то напоминает о том звоне, который застал ее однажды.

Она даже не уточнила, где именно эта интенсивная терапия, конкретный номер палаты, нужно ли приобрести халат, сдать какие-то вещи. Джону, например, нельзя было приносить острых предметов, таблеток, что-то содержащее спирт, книги в твердых обложках… Ее похлопывали по карманам, пока Салли проносила пачку сигарет в чулке, точно героиня какого-то боевика прятала пушку.

Всматриваясь в матовое стекло, Салли все ждала, что призраки прошлого, глупая метафора, станут явью. Что сейчас выбежит из одной из многочисленных дверей она, юная и заплаканная, побежит вниз, хватаясь за перила, чтобы не соскользнуть и не полететь кубарем вниз. Что сейчас выйдет Джон в черном джемпере по самое горло, пятерней пригладит волосы, похлопает себя по карманам джинсов. Что сейчас что-то произойдет, повторится то, что было раньше.

Но этого не было, осталось расплывчатым пятном в ее памяти, будто бы и не существовало никогда прежде.

— Ты все-таки приехала.

Артур. Бледный, сутулившийся, нелюдимый, дополняющий этот город, являющийся его частью, его сыном. Наследником. Он смотрел на нее с какой-то тоской, а может, разочарованием. Черт его знает.

Она пожала плечами. Да, конечно, приехала, не могла иначе. Ей следовало увидеть это место, важнее, чем поиграть в заботливую подругу.

— Я потратил всю мелочь, пока пытался дозвониться до тебя, — это прозвучало не обидно, не с целью пристыдить, а скорее забавный и неутешительный факт.

— Как мама? - боги, как же ей плевать. — Какие прогнозы?

Артур ничего не ответил, лишь обернулся назад, в укутанную тьмой палату интенсивной терапии. Сколько он пробыл уже здесь? Вечность? Сжимал ее тощие пальцы, поглаживал морщинистую руку, говорил матери, что любит? Салли делала это сотню раз, вернувшись в родной город.

— Это. Ну, мне, наверное, не надо говорить об этом, но, — слова давались с трудом, он заламывал пальцы, — Может, эм, можешь, остаться ненадолго?

Салли участливо кивнула, будто бы в разговоре присутствовал кто-то еще.

— Я думаю, что нужно сходить за кофе, — хотелось сбежать. — Там, на первом этаже есть автомат, а еще я хочу покурить.

— Я тоже.

В лифте они одновременно потянулись к кнопке первого этажа. Артур как-то глупо усмехнулся, сочтя это чем-то забавным, Райан повторила его действия, решив, что так сможет разрядить обстановку. Хорошо, что лифт спускался вниз, и этаж четвертый, а не пятый или шестой. И не существует промежуточных этажей. Пять с половиной.

На улице похолодало.

Салли присела рядом на сырую скамейку и зачем-то пару раз поправила пальто, будто бы опасалась, что теперь подол весь будет в заломах. Сигарета медленно тлела в узловатых пальцах, пока Райан расправлялась уже со второй. Она чувствовала его присутствие рядом, ощущала близость через несколько слоев одежды, старалась не думать об этом. И вообще ни о чем не думать.